— Не трогай! Мне мерзко!! Не смей!!!
Ири не мог закричать. Не мог позвать на помощь, понимая, насколько унизительной окажется подобная сцена. Слухи о его "изнасиловании" расползутся со скоростью лесного пожара и будут обрастать всё новыми и новыми подробностями, запятнав репутацию и навсегда закрыв вход в любое общество. Мистраль не мог этого не понимать. Скорее всего, именно на это он делал ставку, предпринимая нападение. Психологический шантаж. Мистраль всегда был мастером таких проделок, каждый раз, на протяжении всего времени их отношений, всё, что он делал, — это шантажировал Ири, регулярно, день за днём, ставя его в удобные условия, абсолютно не задумываясь, что это значит для Ара. И Ири шёл на это, потому что любил... Но теперь — теперь ничего подобного не будет. Бутылка шампанского! А он, наивный, верил, что между ними что-то есть. Мечтал, придумывал себе нелепые фантазии, совершенно не задумываясь над тем, какой чудовищной может оказаться реальность. Поставить на кон любовь?! Сделать ставку на чужие чувства?!!!
Сердце кричало и плакало от боли, не желая верить разуму, но даже сердце замолкало и глохло, ослепнув и онемев от горя перед фактами реальности — корзина шампанского на столе, пересмешки и шепотки одноклассников за спиной... ОНИ ЗНАЛИ! Всё это время они знали... Его друзья... люди, которым он верил и доверял, все они знали об этом пари, делали ставки, получали свои презенты... БОЖЕ... БОЖЕ... БОЖЕЕЕЕ!!!
Удар, удар, удар — яростное, ни на секунду не прекращающееся сопротивление — по лицу, в подбородок, под дых.
Два сцепившихся в припадке безумия зверя, одежда, с треском рвущаяся в клочья. Класс, запертый на ключ, и неясное бормотание ничего не подозревающих студиозов за соседней стеной, не понимающих причин грохота и списывающих его на занятия фехтованием, которые мессир Блезир организовал в коридоре на верхнем этаже в связи с ремонтом зала.
Ненависть. Тошнотворная муть. Липкая паутина сознания. И наслаждение — противное, отвратительное, ненавистное — ядовитая сладкая патока в солнечном сплетении, зажигающая невидимые нити огоньков, оживающих, разгорающихся, вспыхивающих от каждого прикосновения.
Ири не желал этого. Он не желал, но тело помнило, тело жаждало, тело хотело, откликалось, раскрывалось, рвалось навстречу Мистралю, совершенно игнорируя рассудок, не соглашаясь с таким выбором, ведь оно уже выбрало ЕГО. И ничего другого больше быть не могло, и вряд ли когда-нибудь будет снова. Телу было смешно от нелепых попыток человеческого протеста, оно не понимало, оно фыркало, презрительно запихав рассудок в самый дальний угол, скомкав, словно жалкую тряпку.
Но Ири не мог сдаться. Он был слабее Грандина физически, но никогда не был слабаком. И сейчас Мистраль с досадой и болью констатировал, что Ар сражается с ним ожесточённо и по-настоящему, сопротивляется, несмотря на то, что изнывает от желания сдаться. Упорно борется, закусив губу, и будет бороться до последнего, пока не свалится от перенапряжения, не доведёт себя до полной потери чувств. Он не мог этого допустить, просто не мог. Он не хотел так. Не так, Ири, не надо так!
Грандин рывком перевернул его на живот, вздёрнув в воздух легко, словно пушинку, вдавил щекой в стол, фиксируя за шею, заламывая руку назад, сдёрнул штаны, рывком входя, грубо, жестоко, без всякой прелюдии.
Но Ири и не нужна была прелюдия, сама их борьба, пытка прикосновениями стала тем, что разожгло огонь желания. Без понимания. Без осмысления. Он принадлежал Мистралю. Мистраль принадлежал ему. Мистраль взял то, что принадлежало ему. Принадлежало всегда, и нелепо отрицать очевидное.
Дверь дома может быть закрыта, но для того, кто возвращается к себе домой, не существует никаких замков и засовов, и хлипкая преграда сопротивления никогда не станет помехой настоящему, единственному хозяину. Дом знал его, дом ждал его, дом принял, оживая и наполняясь теплом. Несмотря на то, что дверь оказалась безжалостно сорвана с петель.
Мистраль не желал насилия, ненавидел само это понятие, не хотел быть грубым и причинять боль, но бешеное сопротивление Ири полностью вывело его из себя. Сорвало предохранительный клапан.
Ранящее сопротивление и убивающее понимание ПРЕДАТЕЛЬСТВА.
Ради чего я схожу с ума?
Ради чего я пытаюсь раз за разом доказать тебе и себе, что между нами что-то может быть, когда ты не желаешь верить мне? Не желаешь принять меня. Каждый раз ждёшь подвоха, считаешь подлецом и ублюдком. Так неистово хочешь верить в то, что я негодяй и мерзавец? Так получи то, что ты хочешь. Получи мою ненависть и почувствуй боль, которой жаждешь. Я ненавижу тебя, Ири Ар! Ненавижу тебя и люблю тебя так, что задыхаюсь от собственных чувств. Лишь этот миг, когда нет никаких барьеров между прикосновениями, когда я пронзаю твоё тело, наполняю тебя собой. Ты принадлежишь мне! И я могу быть... счастлив?!
Ири слабо стонал под ним, кусая губы от унижения и собственного бессилия, вынужденный признать, что желает этой близости. Снова и снова.
Жаждет его и продолжает жаждать вновь, ненавидя и презирая самого себя. Каждый толчок Грандина в его теле, каждое движение отзывается божественной музыкой. И не справиться, не оттолкнуть, не преодолеть.
Люблю тебя... Люблю и ненавижу. Ненавидя — люблю, ненавижу — любя.
А Мистраль уже давным-давно не удерживает его, заменив насилие беззвучной целительной лаской. И жестокость превращена в бесконечную нежность, постепенно наполняющую собой, подобно восхитительному приливу, осторожному, чуткому, трепетному.
Ран двигается медленно и неторопливо, словно извиняясь за боль, которую причинил, мягко снимая остатки одежды и покрывая бережными поцелуями шею, плечи и спину. Бесконечно ласкает его напряжённый член, готовый к взрыву тянущим долгим экстазом.
Рывок. Ири опьянён этим чувством и не сразу понимает, что Грандин выходит из него. Разворачивает, поднимая в воздух, прижимает к своей груди словно ребёнка, прикасаясь любящими губами, мягкими ладонями. Ири сидит на его коленях, лицом к лицу — не убежать, не отвернуться, не закрыть глаза никак. И не надо.
Обвить руками шею, стиснуть судорожно, на секунду врезаясь пальцами в позвонки, желая сказать: Ран, я не могу без тебя... Я люблю тебя, Ран... — беспомощно отдавшись во власть бесконечной страсти.
Она не спрашивает, не хочет знать. Ей не нужны никакие ответы, ей не нужно совершенно ничего. И им в эту секунду ничего не нужно. И нет никаких обид, нет боли, нет непонимания — ничего нет. Только любовь — бесконечная, безбрежная, наполняющая собой, всепрощающая, понимающая, принимающая абсолютно всё, вечная, слепая.
В этом мире двоих Я и Ты сливаются в МЫ.
И нет ничего постороннего, лишнего, ненужного, глупого.
МЫ — огромный океан разливающейся теплоты.
Утонуть в нём, не желая выныривать на поверхность. Близко-близко, соприкасаясь лбами, ладонями, грудью, животами, всей кожей. Ближе. Ближе. Ближе.
Они дышат дыханием друг друга, пьют поцелуи словно воду.
Ран ласкает пальцами, Ири беззвучно молит о спасении, прижимаясь к нему, изгибаясь в попытке найти желанное избавление, и Грандин, так же молча, отвечает на мольбу. Приподнимает, насаживает на себя настолько глубоко, что Ири несколько секунд не может пошевелиться и даже дышать, растянутый и заполненный до предела, так плотно, что, кажется, больше ничего и не надо, уже не надо ничего вообще.
Просто остаться так. Держать, обхватив ладонями, обвив ногами, потеряно уткнувшись лбом в грудь. Опустить подбородок — в эту секунду плакать нельзя, а так хочется. Слёзы сами наворачиваются на глаза, тают на кончиках ресниц, превращая их в мокрые стрелы. Закрыть глаза, пряча непролитые солёные озёра неизбежной обречённости, о которой не хочется думать, знать, осознавать... Не хочется!
Сжимать чужие плечи, трогая пальцами.
Эти руки — любимые. Здесь изучен каждый мускул. Плечи, рёбра — неправильные слегка — даже странно, что у этого совершенства рёбра немного разные на ощупь. Крепкий пресс, живот с тёмной дорожкой — провести пальцами, запоминая каждый выступ, и вдоль позвоночника по косточкам, здесь и здесь... И ещё немного вот здесь... Что упустил или не запомнил? Что?
Собирать образ любимого, каждую частицу, чёрточку, клеточку, запомнить до мельчайшей детали, забрать с собой бесчисленными нейронами памяти. Не надо открывать глаза. Пусть будут темнота и слепота и прикосновения. Остановить время, вбирая ощущения по микросекундам.
Влага не течёт по щекам, не пробивается, остановленная плотиной ресниц. Не надо! Дыхание на щеках. Чужое, тёплое. Губами в губы, заставляя умереть неродившиеся слова. Прижаться, застыть, раскачиваясь невесомыми трепещущими бабочками. Обнявшись, слившись так плотно, что ближе невозможно. Странный симбиоз, вжавшиеся друг в друга — новый человеческий гибрид. Смуглая и белоснежная кожа. Тёмное и светлое. Длинные ноги Ири, обхватившие чужую талию почти кольцом. Руки Мистраля, намертво сомкнувшиеся за спиной Ара. Смешавшиеся волосы, чёрные и белые — не медовые, не золотистые, но словно выгоревшие, раскрашенные платиново-пепельным солнцем. Близко. Не отпускать. Не надо отпускать. Не надо.
Не отпускай меня, Ири!
Не отпускай, Мистраль! Держи меня крепко-крепко.
Ближе. Ещё ближе.
Они снова начинают двигаться в мучительном сладострастном танце, и каждый вздох превращён в пытку молчанием, необходимостью сдерживать стоны.
Ири прикусывает шею Грандина, впивается, оставляя засосы, кусает в плечо, содрогаясь в судорогах, изо всех сил стараясь не сжимать зубы.
Наслаждение столь сильно, что по лицу текут слёзы, хочется кричать, а кричать невозможно, лишь пылать в этом безумном, испепеляющем, нежном пожаре. Мистраль еле слышно стонет, отзываясь на каждое движение. В эту секунду обоюдное напряжение так невыносимо, что боль воспринимается желанным облегчением. Кусай, Ири! Сожми зубы сильнее. Я не буду против, не буду ругать тебя за эту небрежность, не дрогну и не поведу плечом... Если тебе станет легче — кусай. Кусай до боли!
Их движения становятся всё неистовее и грубее. Уже нет нежности и неторопливости — опаляющее, нарастающее изнутри пламя, сверкающий звон.
Всё выше и выше, сильнее. А затем — маленький взрыв похожий на тысячи солнц перед глазами. Звезда умерла — родилась новая звезда.
Грандин перехватывает родные губы, вбирая в себя хриплый крик, отдавая свой в ответ. Мольбу, имя, признание, стон? Несказанное Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.
Ири почти теряет сознание, но руки Мистраля не дают упасть, держат крепко-крепко над несуществующей пропастью.
Грандин так сильно прижимает его к себе, что кажется, сейчас переломает кости. И вряд ли Ири осознаёт, что прильнув неистово, в отчаянном порыве, почти душит любовника.
Но Мистраль терпит, Мистраль молчит, закрыв глаза, не желая разжмуривать веки и встречаться с реальностью.
Внутри слабо пульсируют последние замирающие толчки. Несколько секунд агонизирующей феерии. И наступает тишина. Покой. Оглушающий, умиротворённый, лишённый слов и фраз, ненужных, лишних, бессмысленных. Маленькая блаженная смерть. Утешительное безмолвие.
Сейчас в нём нет места боли или сожалению.
Потому что это слишком прекрасно, чтобы быть разрушенным.
Они целуются долго и нежно, отдавая друг другу тепло своей души, прорастая золотыми ниточками, корешками. Безмолвие остановившегося безвременья, в котором исчезло абсолютно всё, и осталось только счастье — маленькое, крохотное, незаметно-смеющееся переливающимися пузырьками, кристалликами, хрустальными шариками, заполненное бесчисленными картинками...
... Мистраль, а там бабочки, — Ири радостно пялится в окно, пытаясь отвлечь любовника от работы, прыгает по подоконнику.
— Симпатичные? — Мистраль заинтересованно приподнимает голову.
— Эээ... — недоумённо — капустницы.
— Хм, — разочарованно — так ты о насекомых...
— А ты... — возмущённо — Мистрааааааааааль!!
* * *
— Ран, хочешь я тебе колыбельную спою? — Ири скачет по кровати и никак не может уснуть, чего нельзя сказать о Мистрале, глаза которого прямо слипаются.
— Ири, душа моя, я конечно нисколько не сомневаюсь в твоих вокальных данных, но... Ладно, пой, — Мистраль безнадёжно машет рукой, соглашаясь потерпеть и надеясь уснуть, но в следующую секунду распахивает глаза, понимая откровенный подвох предложения.
— Тихо в лесууу! — задушевно орёт Ири, стараясь не ржать. — Только не спит эээээ... Мистраааааль! — дикий хохот в подушку.
— Ири сейчас он поймает, и жаль, что не уснёт Мистраль! — рывок, прыжок, и Ар вопит, погребённый под массой чужого тела.
* * *
— Ири, ты прекрасно выглядишь.
— Спасибо, Ран.
— Любого другого в подобной одежде я бы обозвал пугалом, лишённым вкуса, но к тебе это, разумеется, не относиться.
— Ран... ты... просто... ты...
— Всегда рад помочь, радость моя.
* * *
— Мистраль, давай поиграем, — Ири радостно размахивает руками, сжимая корзинку для пикника и рискуя поделиться содержимым с землёй. Солнечная погода располагает к времяпровождению на воздухе. Он то убегает по тропинке вперёд, то возвращается снова, совершенно неспособный оставаться на месте.
— Сердце моё, — Мистраль улыбается, у него отличное настроение, — по-моему, все наши игры заканчиваются одинаково — кроваткой. Ммм?
Он смеётся, разделяя чужое настроение, готовый даже посумасбродничать в пределах разумного, но сильно сомневаясь, что эти пределы существуют. И верно.
— Мистраль, а слабо до леса бегом? — Ар явно что-то задумал и только что не подпрыгивает от азарта.
Мистраль обречённо закатывает глаза, готовясь к длинному ряду нравоучений:
— Ири, на слабо ведутся только мальчишки. К тому же бегать не солидно...
Он извиняющее разводит руками, давая понять, что взрослый Мистраль играет во взрослые игры.
— Как знаешь. Не солидно, так несолидно, — Ири стремительно нагибается и метко запускает в него шишкой. В глазах Мистраля сгущаются тучи...
— Ири, — ласково растягивает он, напоминая начинающего рычать кота, выпускающего когти.
— На слабо ведутся только мальчишки, — соглашается Ири, запуская второй шишкой, дерзко танцуя на расстоянии, зная, что ещё секунда и Мистраль сорвётся и побежит за ним. Всё, как и задумано. На слабо.
— Точно! — Мистраль подхватывает шишку и со всего размаха отправляет её в лоб оппоненту. Ири с воплем падает с ног.
— Мистраль, ты в своём уме? — выдаёт он, стирая с лица кровь, и ошарашено глядя на мелкий камень. У Мистраля от страха подгибаются ноги.
