— Где твой дом, улла?
Я замерла. Надменный ивенг не изменяет себе. Девчонка может запросто послать его идти лесом. Но та с вызовом ответила:
— Здесь рядом, ивенг.
— Мне будет нужна твоя помощь, улла.
— Не сомневаюсь, ивенг. Я помогу, но не тебе, а ей. Потому что тебе в твоей Ивеноге совсем мозги переклинило, и ты не умеешь разговаривать, как человек. Ты разговариваешь, как урод. Ты знаешь об этом? — и, не дождавшись ответа, бросила: — следуй за мной. И можешь не стараться, она всё равно сейчас провалится в забытье, и не сможет оценить твои усилия. Похоже, ты всё-таки не старушенция, — хмыкнула она, обойдя Уэйдо, взглянув на меня и подмигнув.
Я криво усмехнулась.
Девчонка развернулась и пошла, изредка сшибая резким движением руки с луком головки пожелтелых цветов, легко перерезая их свистящей алчно тетивой.
А я, согревшись впервые за эти долгие промозглые дни, висела солдатиком в руках Уэйдо. Дрожь прошла. И он, словно почуяв это, не уложил меня на носилки, а, перехватив поудобнее, так и пошёл.
Лишь один раз он чертыхнулся, оступившись, и я вспомнила про его больную ногу.
— Как нога? — прошептала я.
— Лучше, — коротко ответил он, — спи. Тебе надо набираться сил.
— Зачем? — попыталась улыбнуться я, плавая между явью и сном, выныривая от его тепла на поверхность и вновь погружаясь в забытьё.
— Ещё не всё потеряно, О, — ответил Уэйдо. — В Лиезе меня нашёл Баккару. Помнишь ты его, Олие?..
* * *
Мальчишка-писарь шёл по улице в тени стройных кипарисов, хвойные макушки которых уходили стрелами высоко в небо. Сутулая его спина, доска, зажатая подмышкой, маячили долго передо мной. Улица прямая, не сворачивающая никуда, позволяла мне его видеть и видеть. Редкие прохожие иногда заслоняли мальчишку, но вот он снова выныривал в поле моего зрения, ограниченного узким туманным кругом.
Но почему я его вижу? Этого я не могла понять. Мне же хотелось видеть только одного человека. Особенно сейчас, когда я знала, что они встретились...
А писарь шёл неторопливо, свободно выкидывая в шаге длинные нескладные ноги, немного согнутые в коленях. Руки были засунуты в карманы широких белых штанов. Голова лениво поворачивалась иногда в сторону, и я видела его невыразительный равнодушный взгляд.
Как-то не подходила эта походка к его узкоплечей, незначительной фигуре, к вытянутому незапоминающемуся лицу...
На улице, по которой теперь шёл писарь, и которая мне не особенно помнилась, жила ивенговская беднота. То есть — несостоятельные ивенги. Небольшие их домики из белого камня, чистые и опрятные, тянулись вторым ярусом от моря после рыбацких слобод. Небольшие садики с виноградом, абрикосами, тыквами и непременными одомашненными хохлатками, видневшимися то тут, то там на невысоких плетнях из камыша...
А мальчишка, наконец, перемахнул через плетень в один из огородов и, жадно надергав спелых, почти коричневых абрикосин, заталкивая их по очереди в рот и выплевывая косточки, скрылся в сенях дома.
И тут я увидела широкую непроницаемую физиономию Сканавиона. Он полулежал в широкой, закрытой наполовину тонкой, полупрозрачной фелюсой, карете. Карета стояла в самом начале улицы, на противоположной стороне. И дом мальчишки-писаря отсюда виден был, как на ладони.
Советник императора щёлкнул пальцами. Возница, взмокший на жаре старик-улла, дёрнулся испуганно и тронул лошадей. Кони, чёрные с жёлтыми пятнами, мохноногие, застоялись и радостно припустили рысцой. Но старик их осадил и стал заворачивать. Карета поехала в сторону центра Галайзии...
Зачем тебе этот мальчишка, Силон?..
* * *
Сканавион долго трясся в карете. Его лицо, бледное, с закрытыми глазами, казалось маской, словно это существо, оставшись наедине с собой, перестало следить за тем, как оно выглядит. Я же ничего не могла поделать с тем, что вижу его. Знает ли он, что я вижу его? Видят ли его другие жертвы?.. Почему кроме личин этого существа я стала видеть ещё и мальчишку-писаря? Значило ли это, что кто-то до боли близкий скрывается за этим нескладным обликом? В этом я была почти уверена. Вот только кто из двоих? Ведь лишь братья дьюри интересовали Силона, настолько, чтобы он лично следил за ними.
Карета остановилась, и Сканавион открыл глаза. Тяжёлый взгляд уставился в неподвижную легкую занавесь. Лицо передёрнулось неприятной гримасой, потом выровнялось и попыталось примерить улыбку. Не получилось. Тогда он пальцами принялся массировать кожу, щипать себя за уши, надувать щеки...
Ублюдок. Меня распирала злость и отвращение. Я вынуждена была смотреть на кривляние уродливого существа, который пытался прийти в согласие с украденной личиной.
А Сканавион, наконец, вывалился из кареты и уже шёл по хрустящей мелкими камушками дорожке.
Здоровенный ланваальдец, охранявший вход в невысокое здание, разморённый от жары, посторонился и постарался придать суровое выражение своему облику, но ему удалось только нахмурить то место, где у нормального человека должны быть брови. У ланваальдцев эти атрибуты лица отсутствовали, потому как они их сбривали.
Об этом мне рассказывала Саломея, когда я заметила как-то, что ланваальдцы без бровей.
В здании, куда приехал Сканавион, находился местный сыск. Мальчишки на подворье Феродола без конца рассказывали всякие истории про это место. Как сюда входили свободными гражданами, а выходили или в рабском ошейнике, или тихарями, так называли здесь тайных агентов. Чтобы удержать власть в такой многонациональной стране императору требовались целые армии осведомителей.
Сканавиона приветствовали, сгибаясь напополам какие-то малоприметные личности, снующие по коридору. Но вот навстречу спешил уже весьма именитый эптерис с серебряной бляхой на груди.
— Моё почтение, эптерис Сканавион, моё почтение! — защебетал он, складывая лодочкой ладони, прижимая их к груди. — Что же вы без предупреждения? Послали бы мальчишку впереди себя, мы бы вас ждали!..
Сканавион лишь ухмылялся и шел вперед.
— Что? Эптерис Карвидиол уже вошёл в дела? — на ходу спрашивал он. — Ты, Прокуда, не трещи.
— А как же, эптерис! Мы все довольны новым начальником...
— Посмели бы вы быть недовольными, — проворчал Сканавион, останавливаясь и ожидая, чтобы перед ним распахнули двери.
Навстречу ему шел высокий тощий ивенг с хмурым лицом. Мрачный взгляд его заставил скрыться в недрах длинного коридора болтливого Прокуду.
— Эптерис Сканавион. — Поклон головы. — Рад видеть. — Рубленые фразы, а выражение лица Карвидиола нисколько не изменилось.
— Ну, что ж, раз говоришь, рад, то, видимо, у тебя есть на то причины, — Сканавион уже расположился в широком кресле, стоявшим за большим столом, на котором не было ничего, и столешница поблескивала натёртым до блеска деревом.
А место-то, похоже, самого Карвидиола. И больше в комнате нет ни стула, ни какого другого седалища. И теперь помрачневший ещё больше хозяин торчал перед гостем. Но недолго. Спустя минуту, в дверь просунулось довольное лицо Прокуды и следом за ним вошли два худых раба-уллалийца, несущих тяжёлое деревянное кресло, почти трон по размерам.
— Порадуй же и меня, эптерис Карвидиол, — проговорил Сканавион, когда они остались одни. — У тебя уже есть, чем порадовать дорогого императора? Или ты, как и предыдущий глава секретной службы, дальше своего носа ничего не видишь?
Карвидиола передернуло от этих слов советника, и он вскочил с кресла, в котором только что умиротворенно замер. Прошагав до узкого стрельчатого окна, он тут же развернулся и грубовато, отрывисто заговорил:
— Увеличено количество осведомителей в слободах. Двоих удалось отправить на болота. Там у них центр, но добраться туда, не зная дороги...
— Это я знаю без тебя. Дальше.
— Не хватает гратов ланваальдских. Рабы не хотят работать на южных плантациях, а горстки охранников мало, чтобы остановить разъярённую толпу в триста человек. Удалось в посёлке захватить около двух десятков жён и детей зачинщиков, поэтому пока в Южной Узолии сохраняется затишье. Уже сдались пятеро, пытаясь вызволить своих родственников.
— И ты их отпустил? — спросил Сканавион.
— Отпустил. Чтобы потянулись другие. Первых пятерых уже повесили.
— Отчего так быстро? Или у нас есть ответы на все вопросы? — вкрадчиво продолжал спрашивать советник, вытянув обе руки на столе, положив ладони на столешницу.
Словно паук, протянувший щупальца к жертве. Но Карвидиол неплохо сопротивлялся ему и отвечал без заискивания.
— Есть. Все имена зачинщиков мятежа в Узолии известны. Нет возможности добраться до них, — лающе отвечал он.
— Всё равно нельзя так быстро разрешать им ускользнуть от нас. Жизнь должна опостылеть им за их проступки... Но оставим Узолию. Дальше, эптерис Карвидиол...
— По вашей просьбе слежка за торговкой Сесиллой остановлена. Она в яме. С ворами и убийцами. Всего двадцать человек. Непросто ей там придется.
Так вот почему тогда ночью дьюри был один в доме Сесиллы. Этим двоим ничто не мешало... Бедная Сесилла...
— Напрасно сочувствуешь ей, эптерис Карвидиол. Напрасно. Это очень опасная улла. Она всегда была очень близко связана с болотниками, и я не прощу тебе, если ты дашь ей ускользнуть на тот свет, — Сканавион побарабанил пальцами по столу. — Присматривай за ней.
— Поместить её в отдельную камеру в верхнем ярусе?
— Отчего же? Там, где она сейчас, ей будет веселей. Одиночество склоняет человеческое существо к унынию, а уныние — грех великий, Карвидиол. Пожалуй, я заберу у тебя её.
Тот коротко кивнул и продолжил.
— Теперь — дьюри...
— Ага. Да ты гурман, Карвидиол. Сладкое — на десерт. Чем порадуешь?
— Младший весьма изворотлив, хотя не дотягивает в мастерстве до старшего Вазиминга. Замечен дважды в отряде ланваальдских гратов. Пока следим за ним.
— Ты сумел удивить меня, Карвидиол, — покачал головой Сканавион, — весьма перспективно для тебя. Дальше...
— Возле дома Сесиллы замечена Олие. Непонятно, зачем она здесь появляется в своём облике. Эту дьюри опознал тот, кто видел её в день несостоявшейся казни принца Вазиминга...
— Ты меня удивляешь всё больше, поставил тихаря, видевшего всех троих дьюри, весьма дальновидно, — хмыкнул Сканавион, — а то, что она дьюри, это несомненно... Но ты мне так ничего и не сказал про старшего Вазиминга...
Карвидиол вновь кивнул.
— Про старшего сказать что-либо определённое сложно, эптерис Сканавион. Он замечен во многих местах не только Галазийи, но и Ивеноги. Почти все тихари отмечают его появление то тут, то там. Мальчишка на рынке, слуга Феродола, стерв в порту... Сообщения о его появлении поступают постоянно, а подтверждения нет. Кто-то его дублирует, помогает. Но тот, который замечен в доме Сесиллы, думаю, самый настоящий...
— Тихарь заметил, куда дьюри пошёл потом? — быстро спросил Сканавион, подавшись вперёд.
Карвидиол отрицательно покачал головой.
— Там случилось странное. Из порта в это позднее время, когда движение народа по городу должно быть ограничено и посты ланваальдцев усилены вдвое, шла толпа пьяных рыбаков. Завязалась пьяная драка прямо возле дома Сесиллы...
Глаза Сканавиона зло сузились.
— И?
— Задержать удалось немногих. В слободах всегда сложно. Там в каждом доме охотно спрячут беглого или преследуемого. Уллы пользуются магией и скрываются, как черви, зарываясь в норы.
— Ну и?
— Те, кого поймали, сидят. — Карвидиол замолчал, давая понять, что у него всё.
Сканавион, шумно выдохнув, поднялся.
— Не надо искать дьюри. Вам его не увидеть. Надо искать следы после него. Бунт. Оказанная помощь пострадавшим. Утечка секретных сведений. Это означает лишь то, что дьюри побывал там. В тот раз надо было следить за тем, что из хибары Сесиллиной выползло, вылетело, проскользнуло... любой намёк на движение. Тень. Но... Ты порадовал меня немало, эптерис.
Пройдя к двери, советник ещё раз взглянул на быстро поднявшегося мрачного Карвидиола и торопливо склонившего голову.
— Да. И приставь пару-тройку тихарей к моему писарю...
Часть 11
* * *
Ланваальдские наёмники жили в больших казармах на восточной окраине города. Это огромные, мрачные помещения с большими окнами и необъятными дверями, в которые нас, мальчишек, служивших на подворье Феродола, могло пройти по трое, а то и по четверо. Несколько раз я бывала здесь тогда, и всякий раз нас прогонял старый, одряхлевший грат-сторож Гунло, бросая камнями и крича:
— Мес дежессс!
Его сиплый рев пугал нас, камни никогда не достигали цели, а Гунло ещё долго вопил, то ли от скуки, то ли от мерзкого своего характера...
Сейчас я видела, как Гунло, осклабившись беззубым широким ртом, пропускал карету Сканавиона.
Слышались глухие удары. Это на вытоптанном поле между тремя казармами ланваальдцы, раздетые до засаленных набедренных повязок, носились со своим любимым ручным мячом — конской головой, зачищенной и выбеленной огромными ручищами игроков и потом.
Я никогда не видела эту игру, лишь слышала о ней от Сиеза. И поэтому сейчас, увидев людской муравейник из огромных, почти голых тел, ужаснулась. Такая силища катилась к одной из двух растянутых рыбачьих сетей, у которой застыл, растопырив ручищи, громила-грат...
Казалось, его снесёт и перемолотит эта невероятная мельница из рук и ног. Чем ближе к воротам, тем меньше становился клубок тел. Вот уже двое, сцепившись намертво, тащили друг друга в разные стороны. Один тянул вместе с "мячом" тушу противника к воротам, другой, упёршись мощными ногами, волочил его прочь...
Передо мной застыл лысеющий багровый затылок Сканавиона. Я чуяла, что советник увлечен зрелищем. И, помня его недавний разговор с Карвидиолом, изо всех сил старалась себя убедить, что здесь не может быть... нет, не может быть Мильки.
Ну, как он может быть одним из... них?
А тем временем "железная двойка", ползущая с немым, страшным натиском к воротам, наконец, распалась, развалилась, и конская голова влетела в крупноячеистую сетку, кроваво пробороздив по перекошенному от злости лицу вратаря.
Грат, забросивший гол, продолжавший ещё бежать по инерции, победно взревел, подпрыгнул вверх, молотя ручищей в воздухе, широченной грудью налетая на окровавленного противника, подминая его и падая вместе с ним.
И вновь муравейник гигантских тел сомкнулся над ними...
— Как звать тех двоих? — спросил мерзким голосом Сканавион у Гунло.
— Кусо и Ханло, — прохрипел старик, — с молодняком пришли из Ланваалы на прошлой декаде... Целыми днями бы по полю носились, — недовольно гундосил грат.
А Сканавион уже не слушал его и направился к карете. Я видела его замершее, равнодушное лицо в полусумраке. Маска надменноликого советника понемногу тускнела. Лишь глаза жили своей жизнью на этом лице...
* * *
В доме Сесиллы тихо. Темно. Дьюри стоял у окна спиной к двери. Он будто задумчиво смотрел сквозь щели деревянных ставень в ночь.
Потом подошел к топчану. Олие спала. Ненавистное её лицо было еле видно мне в полосках слабого лунного света, ползшего сквозь ставни.
