Но Асель всеми фибрами души ненавидела Рагет Кувер и все с ним связанное, как и сам факт бездеятельности. Между тем, она привыкла жить широко и тратить все, что имела, не откладывая на потом, ибо "потом" может и не быть— истина, которой ее научил старый друг и подельник Виммаш. Потому, недолго думая, она собрала все свои сбережения и решила исполнить свою давнюю мечту.
Клинок из алруана— загадочного и чудесного металла из пустыни Оркен уже долгое время занимал ее мысли. Степнячка не могла толком объяснить, зачем он ей нужен, да ее никто и не спросил.
"Черт возьми, где же эта улица? Место здесь что-ли заколдованное? Уже третий раз тут прохожу",— с раздражением думала она, оглядываясь по сторонам в поисках "неприметного дома с маленькими окнами и разваленным крыльцом, а на крыше еще и флюгер, как кошка", в котором, по словам знающих людей, можно было прикупить всяких диковинок (часто не вполне законных) или же продать что-нибудь необычное.
Асель завернула в очередной узкий переулок— окна в домах не светились, ни крылец, ни флюгеров не было даже в помине. Мысленно выругавшись, степнячка хотела было выйти на другую улицу, но остановилась— в темноте она разглядела фигуру мужчины, быстро идущего ей навстречу. Она понятия не имела, кто это, но решила не рисковать и поскорее ретироваться из неприветливого переулка.
Но за своей спиной Асель уже слышала шаги, которые по началу не смогла отличить от собственных— кто-то шел за ней след в след. У степнячки не было никаких иллюзий на счет сценария развития событий— классическое ограбление в темном переулке.
Единственный выход— быстро забраться на крышу невысокого здания с отлично приспособленными для этого стенами, которое как раз было рядом, и скрыться в неизвестном направлении, пока сильные, но неуклюжие грабители будут пытаться повторить ее акробатический номер. Асель уже запрыгнула на подоконник, уцепившись за наглухо закрытые ставни, но не успела сделать следующего шага— тот, кто шел позади нее, схватился за шиворот степнячки и сдернул ее на землю.
В следующий миг ее подняли с земли и заломали руки за спину так, что захрустели суставы и в глазах возникла вспышка белого света. Асель прекрасно понимала, что сопротивление бесполезно, и уже попрощалась со своими деньгами и некупленным алруановым клинком и теперь только гадала, удастся ли выйти из этого переулка живой.
— Ну что, коза, допрыгалась?— сказал второй грабитель, подходя к ней с ножом в руке.
Тонкий нюх Асель уловил легкий, едва различимый запах свежескошенной травы, но сенокосов поблизости, естественно, не было. "Эллекринщики,— подумала она с некоторым облегчением.— Эти, как правило, не убивают. Как правило".
Тем временем грабитель с ножом проверял ее карманы, не преминув заодно пошарить и за пазухой. Сейчас Асель было плевать на чужие прикосновения, которые обычно выводили ее из себя и провоцировали на грубость и драку, она желала только, чтобы ее отпустили живую и, по возможности, целую.
— Молчишь?— полушепотом спрашивал степнячку тот, что держал ее руки. Он низко наклонился над ее ухом и Асель с отвращением чувствовала его горячее дыхание.— Правильно, здоровее будешь.
Наконец-то второй нашел ее кошелек.
— Ну?— первый выказывал волнение и нетерпение узнать размер добычи.
Распотрошив кожаный мешочек, грабитель пересчитывал монеты, которые он высыпал себе на ладонь. Когда он поднял голову, оказалось, что он побледнел так, что это было видно даже в темноте.
— Здесь серебром и золотом арума на четыре, не меньше...
После этого открытия Асель ожидала всплеска радости или по меньше мере слов одобрения, но вместо этого видела все еще продолжающую бледнеть физиономию одного грабителя и слышала, как нервно сглатывает слюну второй.
"Да вы что, эллекрина со спиртом намешали? Радоваться надо!"— думала она.
— Да дышлом тебе поперек хребта!— бросил человек с ножом своему подельнику.— Говорил я тебе...
"Что происходит?.."
— Ты кто такая?— первый подлетел к Асель и приставил лезвие ножа к ее горлу.— Ну! Отвечай!
— Никто я! Я простая браконьерка!
Мысли путались в голове Асель. Нервный эллекринщик с дрожащими руками, при том угрожающий ножом— плохая примета, которая становилась еще хуже от того, что он не выдвигал никаких требований, которые можно было бы удовлетворить в обмен на жизнь.
— Черт, говорил я тебе— вляпаемся! Она ж небось на Доброго Фермера работает! На него? Признавайся!— грабитель размахивал ножом перед лицом степнячки.
— На какого фермера? Я не знаю никакого фермера! Я ни на кого не работаю!— Асель в панике пыталась понять, что за ересь несут эллекринщики.
— Ну точно, на него,— сказал тот, что держал ее за руки.— Теперь он нас найдет и скормит своим чудищам, как пить дать скормит! Надо порешить ее и сбежать, пока она не успела настучать Фермеру!
— Его ищейки найдут нас хоть у самого Фосгарда в гостях!
— И что предлагаешь? Вернуть деньги и извиниться? Он нас все равно найдет, а так хоть будет шанс... и время. Хватит болтать!
"Нет-нет-нет! Нет! Этого не может быть!— Асель с ужасом чувствовала холодную сталь ножа на своем горле.— Я не хочу подыхать как собака! Я вообще не хочу подыхать!"
— Стой!— шикнул один из грабителей на того, который готовился нанести смертельный удар.
Он моментально зажал Асель рот своей волосатой ручищей и вместе с ней прижался к стене.
— Тихо,— прошептал он.— Я слышал стражу. Нельзя, чтобы они нашли здесь труп, а то...
— Так что делать-то?
План действий грабителей Асель узнала только когда очнулась в какой-то канаве с дикой головной болью и едва сдерживаемой тошнотой. Единственное, что Асель видела— огромный лист лопуха, склонившийся над ней, да далекое звездное небо сквозь дырочку, проеденную гусеницей в листе. "Мать моя родная... Повезло же нарваться на этих уродов. О, моя голова... Ну хоть живая. Да, живая, без денег, в канаве и не могу встать. Оказывается, окончательный бесповоротный чертов конец был не вчера".
Асель лежала на земле, пытаясь вспомнить детали происшествия, но все равно оно выглядело форменным идиотизмом— какой-то фермер, ищейки, чудовища... Кусочки мозаики никак не складывались, а только вызывали еще более сильную головную боль.
Полежав еще немного, степнячка попробовала встать, но безрезультатно— после нескольких неудачных попыток она снова упала на примятые листья лопуха.
"В сапоге, кажется, осталась еще пара рамеров— несколько дней протяну. Если встану, конечно. И дойду домой. Без приключений. Черт, как было бы неплохо, если бы рядом был кто-нибудь такой... да черт возьми, хоть кто-нибудь".
За годы жизни в лесах в полном одиночестве степнячка научилась не страдать от него или, по крайней мере, не признаваться себе в этом. Философия волка-одиночки, не нуждающегося ни в ком, устраивала ее, пока она была сильна или способна хотя бы передвигаться без посторонней помощи. Но сейчас, на дне придорожной канавы ненавистного города, Асель была буквально уничтожена осознанием своей беспомощности и ненужности. Слезы отчаяния и обиды на весь мир снова выступили на ее глазах.
"Нет! Не сметь раскисать, как сопли по осени!— приказала она себе.— Мне никто ничего не должен, и я никому ничего не должна. Встать! Только бы встать..."
До боли закусив губу и превозмогая головокружение, Асель выбралась на дорогу. Ощутив под ногами утоптанный грунт, она поняла, что победила. Вот только радости от этой победы почему-то не было.
— Ой батюшки! Что ж это делается?!— кудахтали горожанки, боязливо держась за спинами мужчин.
— Где это видано! Возмутительно! Просто возмутительно!— негодовал почтенный нотариус.
На площади Келлара Великого собралась немалая толпа зевак, привлеченных звоном клинков и звуками драки. Открыв рты, они наблюдали за схваткой двух северян, которые, видимо, решили выяснить свои отношения прямо здесь, ничуть не смущаясь любопытных глаз. Остальные их братья по оружию наблюдали за действом так спокойно, будто смертоубийство на улицах было нормой жизни.
— Да разнимите ж вы их! Они же сейчас поубивают друг друга!— надрывался кто-то из толпы.
— А и шут с ними! Хоть бы и поубивались— нам меньше мороки.
— А я не самогубец, чтоб в драку этих психов полоумных лезть— зашибут ведь и не заметят.
По толпе прошел гул— один из соперников упал навзничь, перед этим лишившись своего оружия. Какая-то женщина пронзительно закричала.
— Не кричать, не кричать! Мы не убивать! Мы и он друзья!— с обезоруживающей улыбкой вещал один из воинов Велетхлау на ломаном итантале.
В знак дружественности поединка победитель подал руку своему оппоненту, помогая ему подняться с земли, после чего вручил ему выбитый ранее тесак.
— Мы и он друзья! Никто не убивать! Ничего больше смотреть!— продолжал он, мирно разгоняя толпу.
Когда зеваки разошлись, а проигравший чуть отдышался, победитель обратился к нему на родном языке:
— Что с тобой не так, Сигвальд? Так ведь тебя зовут?
— Я говорил, что сейчас я не в лучшей форме,— произнес Сигвальд, отряхиваясь от пыли и сора.
— Да по тебе видно— честно сказать, ты похож на бродягу. Если б не дублет— мы бы так и подумали.
— Мне нужно несколько дней отдыха— это пройдет.
— Это-то пройдет, да только я вовсе не об этом,— задумчиво сказал командир отряда воинов-северян, приехавших в Рагет Кувер в поисках работы.— У тебя странный стиль фехтования. Ты намешал в нем и приемы Велетхлау, и какие-то местные удары...
— Разве важен стиль, а не результат? Хоть я и проиграл сегодня, но...
— Да вижу я, что ты хорош, и до стиля мне бы дела не было. Но вот в чем беда— не знаю, чем ты занимался раньше, но ты привык работать один или с кем-нибудь, кто знает все твои финты. Но мы, понимаешь, работаем все вместе, и для своих ты должен быть предсказуем. А пока мы поймем, что у тебя на уме— нас перебьют всех к чертовой матери. Так что прости, брат. Я как командир этого отряда несу ответственность за их жизни и не могу допустить такого.
— Я понял,— угрюмо отвечал Сигвальд, собравшись уходить.
— Ну ты еще поспрашивай в других отрядах, может им как раз такие нужны,— крикнул ему вслед командир.
"А как же, нужны. Это уже четвертый отряд за сегодня, и всех что-то во мне не устраивает",— разочарованно думал воин, шагая по площади.
Сегодня рухнули все надежды Сигвальда вновь влиться в нормальную жизнь, которую мог бы обеспечить хороший военный поход со своими земляками. На Итантарде он частенько чувствовал себя чужаком, а с тех пор, как он перестал служить Кеселару, это чувство усилилось и стало постоянным. До этого утра воин надеялся, что если он пойдет на войну с другими северянами, то это принесет ему то, чего он лишился: славу, почет, уважение. Самоуважение. Однако после четырех отказов в найме он с ужасом осознал, что стал ненужным ни своим, ни чужим.
— Вступайте в Артретардские Добровольные Отряды!— не жалея глотки, орал глашатай прямо на ухо Сигвальду.
Он стоял под артретардским зеленым знаменем, жалко повисшем на шесте в полном безветрии, и интенсивно размахивал листовками. Но, несмотря на все его старания, никто не горел желанием записаться добровольцем. Тогда глашатай решил повысить эффективность своей работы и схватил за руку проходящего мимо Сигвальда.
— Защити жен и детей! Запишись в Добровольный Отряд!
Воин поморщился от голоса зазывалы, который все еще орал так, будто его потенциальный клиент находился на другом конце площади.
— У меня нет жен,— отвечал Сигвальд, пытаясь вырвать руку из цепких лап глашатая, но тот вцепился в нее, как охотничий пес в добычу.
— А дети?— с надеждой спросил зазывала.
— И детей у меня нет. По крайней мере, мне так кажется.
— Ну тогда защити свою старую мать от заретардской сволочи!— глашатай говорил таким тоном, что всякий, посмевший отказаться защищать старую мать, был бы приравнен к трусу, подлецу и врагу народа.
— Сэкономлю тебе время— у меня никого нет,— раздраженно бросил Сигвальд порядком надоевшему глашатаю.
Лицо глашатая мгновенно переменилось, едва он услышал эту весть. Отбросив трагические нотки, он начал обрабатывать северянина заново:
— У тебя никого нет? Ты одинок? Или тебя выгнали с работы? Вступай в Артретардский Добровольный Отряд! Здесь тебя ждут дружная команда сослуживцев, отличное питание, медицинское обслуживание! Путешествия по всему Итантарду! Найди друзей, посмотри мир!..
— Да пошел ты!— Сигвальд с раздражением вырвал наконец свою руку из цепких пальцев глашатая.
Не был бы он в таком паршивом расположении духа, его бы рассмешили красивые слова и заманчивые предложения, за которыми скрывались бесконечные пешие переходы по бездорожью по колено в грязи в качестве увлекательных путешествий, неизменная каша непонятно из чего и сухари с водой, перевязка отрубленной руки сикось накось грязной тряпкой как верх врачевательского искусства.
"Нашел, кому лапшу на уши вешать. Не видно, что ли, что видал я все его путешествия как они есть?.. Хотя, если подумать, то в самом деле не видно,— Сигвальд остановился напротив витрины какого-то магазина, внимательно изучая свое отражение.— Морда битая, дублет старый, тесак тоже не весть какой. Бродяга и есть".
Внезапно воин поймал себя на мысли, что уже несколько минут разглядывает не свое отражение, а еду, лежащую за стеклом— он не ел со вчерашнего вечера и теперь, когда день уже клонился к закату, он почувствовал сильный голод. Сигвальд пересчитал мелочь, бренчащую в тощем кошельке— ее оставалось совсем мало, так что его выбор пал на простой хлеб, ничем не сдобренный.
Отойдя немного от площади, он уселся на низенькую каменную ограду, отделявшую дорогу от какого-то заведения, которое, судя по давно не обновлявшейся вывеске и проломанной ступени в крыльце, переживало не лучшие времена.
Сигвальд жевал сухой хлеб, не особенно задумываясь о его вкусе. Он бесцельно глядел на траву у обочины— практически вся она была вытоптана, и только одинокий чертополох возвышался над ней. Вид этой неказистой колючки навевал на воина тоску и отчего-то напоминал о бериаровом турнире.
Бездомный старый пес подошел к Сигвальду и стал внимательно наблюдать за северянином, а в особенности за хлебом, который тот ел.
— Эй, бродяга, голоден?— воин бросил псу кусок хлеба, который тот поймал на лету и проглотил, даже не жуя.— Держи еще.
Съев еще несколько кусков, пес с опаской подошел к Сигвальду и осторожно положил ему голову на колени, продолжая следить за руками человека. Сигвальд погладил его по голове, почесал за ухом.
— Что, не будешь меня кусать? Вот и молодец, не то что я. Я вот, знаешь, однажды укусил кормящую руку. И не хотел вроде, а искусал всех по самое не балуйся. А потом сбежал, чтоб не пристрелили, как бешеного.
Сигвальд чувствовал себя немного странно, разговаривая с собакой, но от этого ему становилось если не легче, то хотя бы менее одиноко. Ему даже казалось, что пес внимательно его слушает и понимает сказанное, и даже сочувствует.
