— Это ты, парень, правильно слышал, — подала голос неизвестная Герману немолодая женщина, сидевшая за соседним столиком. — При Гурге здесь бывали даже Первые, Конфуций, Агасфер, Нерон, Иаков ...
— Иаков не был Первым, — вмешался в разговор Наблюдатель, занявший свою излюбленную позицию в дальнем углу, где делил столик с каким-то типом, при виде которого в голове сами собой всплывали такие старорежимные понятия, как "действительный статский советник" или "его превосходительство". Впрочем, как подумал Кайданов, чуть дольше задержав на этом персонаже взгляд, русское его происхождение было неочевидно. С тем же успехом данный господин мог быть немцем или даже англичанином.
— Ну и откуда ты это знаешь? — откровенно усмехнулась женщина. — Чьей личиной по твоему был Иаков?
"Хороший вопрос", — мысленно согласился Кайданов. Сам он давно уже подозревал, что Иаков был личиной Некто Никто, а вот кем был сам Некто, оставалось только гадать. Но и здесь имелась одна очень интересная подсказка. Некто Никто исчез примерно в то же самое время, когда погибли один за другим все известные Первые. Случайное совпадение? Возможно. Но с той же вероятностью ничего случайного в этом не было.
"Что же, на самом деле, тогда произошло?" — а вот этого, судя по всему, не знал никто.
— Я не знаю, чьей он был личиной, — отмахнулся Наблюдатель. — Но Первых знали все, они этого ведь никогда не скрывали, а Иакова при жизни Великим магом никто не считал.
"И очень напрасно ... Но почему он это скрывал?"
Разговор быстро стал общим и от обсуждения личности старика Иакова быстро перешел к ностальгическим воспоминаниям — то ли личным, то ли почерпнутым из вторых рук — о прежних временах и давних уже событиях. А вот недавние боестолкновения во Франкфурте и Мюнхене никто, как ни странно, не вспоминал. Впрочем, возможно, об этом успели поговорить до прихода Германа?
Кайданов попробовал кофе. Он оказался выше всех похвал, хотя сказать наверняка был ли он лучше, или хуже, того, что варил когда-то Гург, было невозможно. Прошло слишком много времени, чтобы их сравнивать. Точно так же дела обстояли и с коньяком. Напиток был великолепен и его "французское" происхождение не вызывало сомнений. Но был ли это то же самый коньяк или какой-то другой, Кайданов не знал. Впрочем, он и не стал забивать себе голову всей этой ерундой. Просто сидел, почти не вмешиваясь в общий разговор, пил кофе — первую чашечку, а потом и вторую, и третью — цедил помаленьку чудный коньяк Георга, курил и наслаждался совершенно невероятным для него, здесь и сейчас, покоем. Странное ощущение, прямо сказать необычное для Кайданова, но от того еще более "сильное" и, надо сказать, вполне им оцененное. Герману было хорошо и не хотелось никуда уходить, и возвращаться "к себе", озабоченному судьбой Лисы, полному страхов за Рэйчел, и вообще потерявшему вдруг все внутренние "ребра жесткости", никак не хотелось. Однако в тот момент, когда эта мысль или, вернее, это ощущение у него возникло, волшебство исчезло, и к Кайданову "вернулось сознание".
Увы, время бежит не только в реальном мире, в Городе оно тоже стремительно исчезает в бездонном колодце прошлого. Кайданов посмотрел на пустые чашечки из под кофе и коньячные бокалы, выстроившиеся перед ним на столешнице, бросил взгляд на заметно поредевшую публику в зале кофейни и решил, что пора возвращаться. Однако, вместе с реалиями обыденной жизни к нему вернулось так и не разрешенное визитом в Город беспокойство, и перед тем, как покинуть гостеприимного Георга, он решил сделать еще одну — пусть и безнадежную — попытку прояснить ситуацию.
— Я разыскиваю одну сагу1, — сказал он вставая. — Может быть, кто-то из присутствующих сможет мне помочь?
— Назовите имя, сударь, — предложил из-за стойки Георг. — Возможно, эта дама успела уже здесь побывать ...
#1Сага (Saga, лат.) — ведьма, колдунья.
— Ее зовут донья Рапоза Пратеада, — сказал Кайданов, чувствуя непривычную неловкость. — Она из старожилов, так что, возможно ...
— Нет, — покачал головой Георг. — Такой саги здесь не было.
— Как вы сказали вас зовут? — неожиданно подал голос сидевший с Наблюдателем "тайный советник".
— Чел, — представился Кайданов, подходя к их столику. Он уже заметил, как блеснули неожиданным интересом обращенные к нему глаза Наблюдателя.
"Они что-то знают".
— Я Виктор, — сказал незнакомец и обозначил сдержанный поклон. — А это господин Наблюдатель, — он чуть повел рукой в сторону своего компаньона. — Присаживайтесь, Чел, поговорим.
— Спасибо, — кивнул Кайданов, садясь на свободный табурет. Было очевидно, что поговорить его позвали не просто так.
— Вы давно в Городе? — спросил Виктор.
— Это имеет значение?
— Возможно.
Что-то в интонации Виктора или в том, как он смотрел сейчас на Кайданова, заставляло думать, что вопрос задан не из пустого любопытства. А Герман обратил еще внимание и на то, что Виктор говорил сейчас очень тихо, так, чтобы никто посторонний их не услышал, но при этом совершенно игнорировал факт присутствия за столом по-прежнему молчавшего Наблюдателя, про которого было известно только то, что он всегда знает чуть больше других. И Кайданов решился второй раз за вечер — и на этот раз совершенно осмысленно — нарушить незыблемые правила конспирации. Однако Виктор его опередил.
— Я сильно ошибусь, если предположу, что вы появляетесь в Городе лет двадцать пять? — спросил он все тем же чуть суховатым голосом чиновника.
— Откуда вам это известно? — Кайданов был потрясен точностью диагноза, но вида не подал.
— А мне и неизвестно. Просто подумалось, а вдруг?
— Вдруг что? — Кайданов достал из воздуха сигарету, чтобы получить возможность делать обоснованные паузы в разговоре, который неожиданно приобрел очень интересный характер.
— Вдруг мы были знакомы в другой жизни, — по губам Виктора пробежала тень улыбки, но и только.
— В другой жизни, — повторил за ним Кайданов и затянулся.
"Кто?" — сомневаться, что перед ним кто-то из тех, кого он когда-то знал под другой личиной не приходилось. Это был не новичок. Неофиты так себя не ведут и так не говорят. Вопрос лишь в том, кто это и насколько хорошо они знакомы?
— И какое же имя приходит вам в голову в связи с этой фантазией? — спросил он вслух.
— Что-то связанное с электричеством, — уже откровенно усмехнулся Виктор.
"Он знает, что я Фарадей. Но откуда?"
— Вы знаете Рапозу?
— Знал.
Что должно было означать прошедшее время?
— По некоторым данным, — неожиданно заговорил Наблюдатель. — Донья Рапоза сюда больше не придет.
— Она ...?! — сдержать эмоции оказалось практически невозможно.
— Не знаю, — покачал головой Наблюдатель. — Не исключено, но достоверных известий о ее смерти нет.
— Однако сюда Рапоза больше не придет, — твердо сказал Виктор, подчеркнув интонацией ее псевдоним. — Никогда.
И в этот момент Кайданов, который совсем уже собрался задать несколько совершенно необходимых в данной ситуации вопросов, почувствовал за спиной движение, очень своеобразно отразившееся в глазах обоих его собеседников, и оглянулся. В кофейню Гурга вошла женщина невероятной красоты, но дело даже не в том, какое у нее было лицо или фигура. Казалось, сюда, в сумрак иллюзорной кофейни, пришла эльфийская принцесса из еще более иллюзорного мира американского кино. Высокая, стройная, золотоволосая и голубоглазая стрига была затянута в черную кожу, из под которой виднелись лишь спускавшиеся до великолепных бедер воительницы длинные полы серебристой кольчуги. Из-за ее левого плеча выступала украшенная драгоценными камнями рукоять меча, а над коленом охватывающими ногу кожаными расшитыми серебром ремешками были закреплены ножны, в которых покоился кинжал.
"Н-да ..."
— Простите, Чел, — сказал за его спиной Виктор. — Но этой даме я отказать в разговоре не могу. Здравствуй, Дженевра! Я рад тебя видеть.
— Я на месте, — сказала женщина, коротко поклонившись. — И я одна. Я и еще трое.
"О чем она? — Удивился Кайданов, услышав резкий с каким-то гортанным клекотом голос женщины. — Если она одна, то при чем здесь трое?"
— Время? — между тем, совершенно не удивившись ее словам, спросил Виктор.
— Думаю, сейчас уже около девяти.
— Девять, — задумчиво повторил Виктор. — Гектор не успеет, и Марий тоже. Возможно, Персиваль ... Он очень старается, знаешь ли ... Впрочем, неважно. Жди до полуночи, — сказал он снова изменившимся голосом. — Если никто больше не придет, ставьте круг. Ты понимаешь, о чем я говорю?
"Они обсуждают что-то очень важное при свидетелях, но их это, кажется, совершенно не волнует".
— Да г..., — коротко кивнула Дженевра.
"Что она хотела сказать, но не произнесла вслух? Имя или ...?"
То, что такая женщина могла бы назвать Виктора господином, причем в истинном смысле этого слова, в голове Кайданова совершенно не укладывалось, но, кажется, он стал свидетелем чего-то из ряда вон выходящего.
— Без шума уже не получится, — продолжил Виктор, получив утвердительный ответ. — Но нам теперь не до жиру, не так ли? Вернее, не до жиру мне. Сама понимаешь.
— Понимаю.
— Но если вы все сделаете правильно, я успею вмешаться.
— Но правильно ли то, что я могу сделать?
— Ты имеешь в виду ту лакуну, — кивнул Виктор. — Я думал об этом и полагаю, что знаю, что там пропущено.
— Я слушаю вас, — женщина впервые позволила себе проявить нечто вроде волнения, однако Кайданову показалось, что будь на ее месте кто-нибудь другой, чувство это можно было бы определить, как очень сильное.
— Кровь, — сказал Виктор, и от удивления Кайданов даже на него оглянулся. Он просто перестал понимать хоть что-нибудь.
— Жертвенная кровь? — Дженевра осталась совершенно невозмутима, лишь вопросительно подняла бровь.
— Нет, — покачал головой Виктор. — Это должна быть родная субстанция. Тогда, заговор сработает, и я смогу включиться в процесс, как третья сила. Еще вопросы есть?
— Нет, — женщина снова поклонилась и сделала шаг назад. — Благодарю вас, я все поняла и исполню, как повелевает долг.
— Тогда, иди, Дженевра, и да пребудет с тобой божье благословение.
5.
"На Тихорецкую состав отправится ... " — только сейчас она обратила внимание на станцию назначения. Тихорецкая. Название не говорило ей ровным счетом ничего. Было лишь смутное ощущение, что где-то когда-то она его уже слышала. Где-то на юге? На Черном море? Но, тогда, при чем здесь эта богом забытая станция, если Лиса находилась сейчас не в СССР, а совсем даже, наоборот, в Швейцарской республике?
Но подсознанию не прикажешь, оно живет по своим никому неведомым, кроме фрейдистов, разумеется, законам. И в голове у Лисы вертелась сейчас именно эта песня.
"На Тихорецкую состав отправится, вагончик тронется, — очередной состав отошел от перрона и начал, постепенно набирая скорость, втягиваться в темное жерло туннеля. — Перрон останется ... "
Платформа, как и следовало ожидать, действительно осталась на своем месте, и Лиса вместе с ней.
"Стена кирпичная, — здесь, на цюрихской центральной станции, стены были из кафеля, но вокзал — вокзал и есть, кирпичные в нем стены, или нет. — Часы вокзальные ..."
Лиса подняла взгляд как раз в то мгновение, когда на электронном табло сменились цифры. Ноль часов, ноль минут.
"Ленинградское время, — вспомнилось ей. — Группа ... Господи, как же называлась эта группа?"
Но названия группы, несмотря на всю свою хваленую память, Лиса вспомнить, не смогла. В голову лезли какие-то "Голубые гитары", "Час пик" и всякие прочие, но она точно знала, что группу тех питерских ребят, один из которых по слухам оказался магом, называли как-то иначе. Коротко, но со смыслом. Но как?
За спиной послышались тяжелые неторопливые шаги. Кто-то спускался по лестнице на перрон. Опасений этот человек не вызывал, но и радости тоже. Разумеется, это не был ни Алекс, ни, тем более, Черт. Лиса медленно повернула голову и встретилась взглядом с блекло-зелеными равнодушными или, скорее, сонными глазами крупного мужика лет под сорок, одетого в военную форму — хотя, потому как она на нем сидела, сразу, не принимая в расчет даже на возраст, становилось очевидно, что к регулярной армии он отношения не имеет — и с автоматической американской винтовкой М-16 на плече.
"Партизан..."
Резервист отреагировал на нее вполне естественно, но глаза, коротко зыркнув по ее лицу и фигуре, быстро отвел, и все так же неспешно, с чувством собственного достоинства, отправился в пеший поход к центру платформы.
"Со мною вот что происходит ..." — то ли стих песенный нашел, то ли шалило подсознание, отпущенное событиями последних дней на вольные хлеба, но в голове все время всплывали обрывки каких-то, пусть и хороших, но совсем не обязательных киношных песен, которые по доброй воле Лиса никогда бы петь не стала.
"Просто караоке какое-то!"
Она достала из кармана пачку "Кента", купленного по дороге на вокзал за совершенно бешеные швейцарские деньги ("Эти европейцы совсем с ума посходили!") но, увидев знак "курить, воспрещается", чертыхнулась по-немецки и пошла по освободившейся лестнице вверх. Впрочем, повод убраться с перрона оказался очень к стати, потому что торчать, как фонарный столб, посреди пустой станции, пропуская один за другим идущие со все увеличивающимися интервалами поезда, не есть гуд. Это вам любой конспиратор скажет. А то, что она лопухнулась, выбирая место и время встречи, Лиса поняла сразу же, как только сюда пришла. Место и время не совпадали, вот в чем дело. Но сделанного, как говорится, не воротишь, приходилось подстраиваться под то, что есть.
Наверху курить, разумеется, воспрещалось тоже ("Европа, блин!") и даже для скромного перекура следовало выйти на улицу, но покинуть свой пост Лиса, как тот юный пионер, который дал честное слово, не могла. Всегда оставалось место пресловутому "А вдруг?" Вот так выскочишь на минуту, а кто-нибудь именно тогда и придет. Она прогулялась по вокзалу, бесцельно глазея по сторонам, но не выпуская из виду обоих спусков к платформе, потом все-таки еще раз спустилась вниз, прошла из конца в конец весь длинный перрон, посидела минут пять на жесткой расписанной цветными фломастерами металлической скамейке и, пропустив еще два поезда, решила, что на сегодня хватит. Все равно, по ее расчетам, ни сегодня, ни даже завтра никто не придет.
"Возможно, послезавтра ..." — но интуиция помалкивала, и никакого особого предзнания, хоть тресни, в башке не объявлялось. То ли да, то ли нет. Оставалось лишь ждать и надеяться.
"Такая она доля наша, бабья, — грустно усмехнулась Лиса, возвращаясь в здание вокзала. — Ждать и провожать, и еще ... надеяться".
Она снова бесцельно прогулялась по вокзалу, в котором, кроме исторических стен, давно уже не осталось ничего аутентичного. Делать здесь было абсолютно нечего, ведь уезжать из Цюриха куда бы то ни было, она пока не собиралась, но и идти ей тоже было некуда. То есть, мест, куда можно было пойти, сыскалось бы немало. Не деревня все-таки, а большой европейский город. Но совершенно не было настроения. На сердце было как-то неуютно, муторно, когда вроде бы и хочется чего-то — черт знает, правда, чего — но и душа ни к чему конкретному не лежит. Однако и в гостиницу возвращаться вроде бы не с руки, потому что спать Лиса совершенно не хотела и никакой усталости не чувствовала.
