Он вытащил платок и почти механическими движениями привёл себя в порядок, не замечая, как вспыхнуло и дёрнулось лицо Мистраля, словно ему со всего размаха залепили оплеуху, одновременно ударив под дых и лишив возможности дышать.
— Но знаешь... наверное, это сентиментально и глупо. Я хочу, чтобы меня любили. Или... — он выпрямился и почти презрительно посмотрел на сгорбившегося Мистраля, — не боялись об этом сказать. Признаться самому себе — наверное, ты прав — это очень сложно. Вот я — смог. А в ответ узнал о том, что я — всего лишь спор. Пари твоего тщеславия. Бутылка шампанского — вот что я такое для тебя, Мистраль. Я буду заниматься сексом с тобой, Грандин. Я не в силах сопротивляться тебе, и ты это знаешь. Мы оба это знаем. Но я сам буду назначать время и место. А взамен ты больше никогда не приблизишься ко мне. Между нами нет и никогда не будет никаких отношений. Ты никто для меня. И если ты ещё раз попытаешься применить ко мне силу, я клянусь тебе... — кулаки его сжались, и он почти с ненавистью посмотрел на зажатый в пальцах платок, а затем брезгливо отбросил его прочь, — это будет последним разом, когда ты до меня дотронешься.
Сказав это, Ири натянул рубашку и застегнул её на все оставшиеся пуговицы.
— Не утруждайся! — Грандин поднялся и, пройдя мимо Ара, почти с точностью повторил его действия. — Если ты не желаешь иметь со мной ничего общего, я не собираюсь принуждать тебя.
Он оделся практически мгновенно, разрешая Ири смотреть на себя, и страдая от того, что Ири не смотрит.
— С этой секунды я не прикоснусь к тебе до тех пор, пока ты сам не попросишь меня об этом.
— Буду очень признателен, — язвительно отозвался Ар. — Остаток своей жизни, я проведу спокойно.
— Оставь свою признательность до того момента, когда будешь трахаться со своим упрямством и жалеть о том, что ты только что сказал.
— Взаимно!
Они стояли друг напротив друга несколько секунд, а затем глаза Грандина покрылись коркой льда и перестали выражать абсолютно любые чувства.
— Рад, что нам не придётся ни о чём сожалеть, — он коротко кивнул и вышел, оставив бледного трясущегося Ири стоять в одиночестве.
Как только за Мистралем закрылась дверь, юноша медленно сполз на пол и закрыл глаза. Тело трясло, колотило крупной нервной дрожью, почти конвульсиями.
С другой стороны, прислонившись спиной к двери, стоял белый как мел Грандин. Глаза его были плотно зажмурены, а губы кривились и вздрагивали. Через мгновение по его щеке проползла первая и последняя светлая капелька. Он яростно смахнул её манжетом и, оттолкнувшись, заставил себя идти ровно и гордо, не останавливаясь и не оглядываясь назад, с каждым удаляющимся шагом собирая самого себя по кускам, возвращая утраченное душевное равновесие.
Благо Артемии превыше всего. Выбор сделан. Но...
Я ненавижу тебя, Ири Ар! Ненавижу так остро, что мечтаю, чтобы ты сейчас сдох там, за этой дверью. Рыдал и корчился от боли... Испытал всё то, что сейчас испытываю я. Сполна ощутил, через что заставил пройти меня. Я заставлю тебя заплатить за всё, что ты разрушил и сломал. Бог, будь проклят тот день, когда мы впервые встретились. Будь проклята каждая секунда, которую я не смогу забыть. Будь ты проклят, Ири Ар!
— Бог, — прошептал Ири. По его лицу, не переставая, текли слёзы, превратившись в неиссякаемый светлый поток, текли и текли, не желая униматься, — я не знаю, бог, зачем ты свёл меня с этим человеком, но, ты знаешь, — юноша всхлипнул и затрясся, скорчившись на коленях и закрывая лицо ладонями, пальцами пытаясь разодрать щёки, как если бы это помогло выпустить скопившееся внутри напряжение, — я прошу тебя, БОГ, пусть этот человек никогда не испытает той боли, что сейчас испытываю я. Потому что, ты знаешь, бог... Я ЛЮБЛЮ ЕГО. Даже если для него... я никогда и ничего не значил. Бог, я прошу тебя, пусть он ненавидит меня. Потому что я не смогу ненавидеть. Пусть ненавидит за нас двоих и за нас двоих презирает. Потому что если он не сможет сделать этого, это придётся сделать мне. Ты знаешь, бог... я не знаю... наверное, это очень глупо. Но ведь у меня тоже есть гордость.
— Ири Ар, я ненавижу тебя!
— Грандин Мистраль, я люблю тебя!
— БОГ, ЗАЧЕМ ТЫ СДЕЛАЛ ТАК, ЧТО БЫ МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ?!!!!
Глава 33
— Ильт! — Ири стоял на пороге комнаты Эргета, глядя на него воспалёнными измученными глазами, под которыми залегли глубокие синие круги.
Эргет захлопнул рот и без слов посторонился, пропуская юношу внутрь и не спрашивая, что ему понадобилось в начале первого ночи, тем более что из-за учёбы спать студиозы обычно ложились в одиннадцать.
Герен Бренеж ввёл жёсткий режим, и занятия начинались в половине восьмого утра. Так что, пока не пройдёт неделя выпускных экзаменов, чтобы быть в форме, Ильт предпочитал ложиться пораньше.
Алес, щедро проклиная тупоумие Бренежа, оказался вынужден перекочевать к себе в комнату, и теперь, проводя ночи в одиночестве, Ильт был вынужден признать, что это не так уж и плохо. По крайней мере, он высыпался.
Ири, словно в прострации, прошёл внутрь и почти упал на разобранную, ещё тёплую кровать, потеряно обхватив голову ладонями.
Ильт несколько мгновений смотрел на него с состраданием, а потом, порывшись в комоде, вытащил припасённую на праздники бутылку и без слов разлил коллекционное вино по бокалам, стоявшим тут же, рядом с изящным графином и громоздкими часами с танцующими пастушками, которые подарил ему Алес, чтобы Эргет не опаздывал. Набросил на плечи халат и, не стесняясь своих голых ног, сел рядом, сунув один из бокалов в руки Ири.
Ири проглотил залпом, почти не чувствуя вкуса, хотя вино считалось безумно редким и весьма дорогим.
Ильт вздохнул, понимая, что переводит напиток совершенно впустую — что-нибудь попроще в данном случае подошло бы гораздо лучше, но ничуть не сожалея, наполнил бокал друга заново, ожидая, когда Ири немного придёт в себя и сможет говорить.
Судя по подавленному моральному состоянию, Ару требовалось выговориться, причём очень срочно, и было просто удивительно, что Ири продержался так долго, прежде чем прийти... Куда?
Внезапно Ильту сделалось неуютно, словно по комнате прошёл морозный сквозняк, коснувшийся позвоночника липкими пальцами понимания. Стылого понимания, что ему, этому солнечному мальчику, принимающему абсолютно всех и каждого, некуда пойти.
Вечный балагур Ири Ар. На секунду под ногами словно приоткрылась чужая бездна, зияющая дыра абсолютного одиночества, прикрытая сверху хлипким мостиком из наспех набросанной солнечной соломки.
И вот Ири, жизнерадостный, смеющийся Ар, у которого никогда не было и не будет никаких проблем, в отличие от всех них, вечно чем-то обеспокоенных, погрязших в собственных переживаниях и заботах, которые они, совершенно не задумываясь и не стесняясь, вываливали на него. Потому что он всегда подставлял плечо, всегда приходил на помощь, готовый отдать всё, вплоть до последней рубахи... Беспечный компанейский Ар всё это время... был один?
Ильт поспешил отвернуться и заново наполнить бокалы. Словно подглядел чужую, тщательно оберегаемую тайну, которую он не хотел знать, а Ар не предлагал делиться. Боги не могут иметь изъянов, и больно понимать, что иногда они оказываются удивительно слабы и человечны, вот только ты им ничем не сможешь помочь. И лучше не знать и сделать вид, что не увидел этого — дыры, слабости, желания прикорнуть на чужом плече. А может быть, к чёрту это понимание? Для чего нужны друзья? Для того и нужны, чтобы не воротить морду и оказаться рядом в трудный момент, послужить жилеткой для слёз, сказать пару слов. Даже если богам не нужны слова, и живут они по своим, совершенно непонятным солнечным законам, иногда приходится быть мудрее.
Ири молчал довольно долго, рассеяно глядя перед собой. А затем Ильт, устав ждать, подошёл и крепко обнял его обеими руками, притянув к своей груди и гладя по волосам, как частенько проделывал с ним Алес. Правда, Алесу это действо доставляло куда больше удовольствия, чем самому Ильту. Но что-то подсказывало Эргету, что Ири сейчас нуждается именно в такой ласке.
Ири вздохнул прерывисто, а затем... затрясся и заплакал навзрыд.
Долго, мучительно, тяжело. И всё это время Эргет только крепче сжимал его плечи, впиваясь пальцами, пытаясь укачивать и понимая, что ещё никогда в жизни он не испытывал такого горячего желания придушить Мистраля... Мистраля? А может быть, обматерить злобно всю эту суку-жизнь. Так глупо всё получилось. Дебильно, идиотски, невероятно глупо. А не переступить через себя, не перешагнуть. Вот так вот. Жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем кажется на первый взгляд, ничто в ней не бывает просто, иногда всё простое оказывается вывернутым наизнанку, удивительно сложным. Живи и ни о чём не думай, да? — Брехня собачья. Когда болит, оно болит, и ничего с этим нельзя сделать. Даже когда разумом всё удивительно хорошо и просто понимается.
— Ильт... Я не могу. Не могу выносить это... — Ири давился, пытаясь успокоиться, и не в силах сделать это самостоятельно. Слишком долго боль копилась внутри, требуя выхода, и вот теперь прорвалась через плотину наводнением.
Ар отчаянно хватал Ильта за рукава, вряд ли понимая, зачем это делает, сминая крепкую ткань, словно утопающий соломину в надежде выплыть на спасительный берег, вытрясти нечто, что могло дать ответ, решить разом все проблемы.
— Почему так больно, Ильт? Почему? Почему оказалось так больно?
И что ответить? "Это любовь, мальчик. Не больно получить в спину нож, Ири, больно получить его от любимого человека, от того, кому верил. Ошибка, заблуждение, стечение обстоятельств — оправдать можно, чем угодно, признать, что виноват сам... Но да, это больно, Ири. Что тебе сказать, Ар? Крепись? Живи? Делай выводы? — Смешно.
Здесь нечего сказать, только молчать, бессильно стискивая зубы. Каждый человек обретает свой собственный опыт, своё понимание. Добро пожаловать во взрослую жизнь, Ири Ар. В эту реальную, сука, взрослую жизнь..."
Ар бормотал что-то бессвязное, плакал и ругался, вряд ли нуждаясь в советах Ильта. Всё он прекрасно понимал сам. Слишком хорошо понимал... Нечего и сказать. В том и дело, что сказать нечего. Всегда понимал. Золотой мальчик. Талантливая голова. Зачем же ты залез в это, Ар, если понимал, какого же ежа полез? Согласился. Верил, что выберешься? Верил, что окажешься сильнее Мистраля? Сумеешь устоять перед ним, не превратиться в одного из бесчисленных прилипал? Или так сильно любил, что не мог думать совершенно ни о чём? Вот и получил последствия. И бесполезно объяснять, тысячу раз повторять, что это было случайностью, и Мистраль действительно не виноват. Да пари было, но он не принял в нём участия... но допустил. В том-то и дело, что пари случилось именно с его негласного одобрения, потому что он не пресёк, не запретил. А почему должен был? Ведь вы ссорились постоянно, каждый день. С какой радости Мистралю вступаться за тебя... Но не объяснить. Не доказать. Ар упёрся рогом, и сам же страдал от того, что упёрся... Чего он хотел? Признания Мистраля? Чёрта с два, Ири! Мистраль никогда и никому не скажет этих слов, и непонятно зачем тебе нужны слова. Что за идиотизм, что за тупое, чудовищное упрямство требовать признания, непременной росписи кровью на договоре души, подтверждающей личный статус?! Признание, что большими буквами написано на лице Мистраля. Читается каждый день. Но Ири не видит. Нет, ему не нужно это негласное подтверждение.
Разумеется, любви просто так не существует. Разумеется, она требует жертв, обязательно масштабных, и остаётся радоваться, что у них с Алесом не так, по-нормальному, по-человечески. Когда нет этого непонимания, когда не надо непременно что-то кому-то доказывать.
"Любовь не доказывают, Ири. Она или есть, или её нет. И не удержишь, не создашь насильно и искусственно. Надо быть сильнее, уметь принять достойно. Но вы с Мистралем два слабака. Смешно и нелепо понять, как слабы бывают столь сильные личности, не боясь встать лицом к лицу перед настоящей опасностью, но позорно и трусливо сбегающие от собственных чувств. Поистине велик и загадочен мир и странны люди, его населяющие".
Постепенно рыдания Ири становились менее бурными. Он начал затихать, всхлипывая и успокаиваясь, к тому же сказалось действие вина, а Ильт по собственному опыту знал, каким эффектом оно обладает. С одного бокала можно было опьянеть, а Ири выпил их несколько, неудивительно, что его развезло.
Ильт осторожно уложил друга на кровать и, укрыв одеялом, лёг рядом, обнимая одной рукой, словно ребёнка, перебирая светлые волосы и думая о том, что впервые в жизни зол на Мистраля. По-настоящему зол, не имея вроде бы повода, но почти до бешеной ненависти.
Ему с самого начала не нравилась эти отношения. Сила Мистраля, его авторитарная властность, непреклонность и желание подчинить весь мир ранили свободолюбивого, похожего на золотистого мотылька Ири. И временами становилось откровенно непонятно, как обладая столь разными характерами, они вообще сумели найти общий язык? Полюбить так, что эта любовь вывернула обоих наизнанку.
Но в то же время, злясь на Мистраля, Ильт не мог не признать, что в этой затянувшейся войне нет победителей. Равнодушный Мистраль страдал, так же сильно, как и маленький Ири. А быть может гораздо сильнее, ведь во всём случившемся он откровенно винил себя. А Ири... Ири не мог простить, и у него были основания. Понимание подобных вещей способно здорово вывалять в дерьме, да только испачкало не Ири, а их — уродов, не сообразивших, насколько мерзко подобное пари, не придавших значения. А оно состоялось, пролетело по всей Академии гнилью, и никому в голову не пришло осознать эту гниль, пока на стол не была поставлена корзина с шампанским. Мерзкое понимание, мерзкая сцена, что и говорить. Ар — раздавленный, прибитый, словно пыльным мешком. Историю пытались замять, но не удержишь сплетню руками — слушки ползли, мерзкие, гадкие.
Такова суть человеческой натуры. Нам кажется, что мы хорошие, и, разумеется, все мы хорошие до поры, пока не приходит время посмотреть на себя со стороны чужими глазами. Тут-то и вылезает неприглядная правда о грехах и пороках, которые сами же и порождаем, не считая, что это важно. Глупость. Просто обычная глупость жестоких подростков. Все и всегда смеются над кем-нибудь, кого-то травят, над кем-то издеваются, мало кому приходит в голову задуматься о чувствах, включить некоторую осознанность за собственное поведение и вот... результат. Нарвались, осознали, нажрались дерьма, все разом. Уж Мистраль позаботился об этом в полной мере, устроив на мосту влюблённых откровенную резню. Реам погиб, а несколько человек, решивших сохранить лицо, признать вину и проявить благородство, в надежде, что их извинения примут, оказались покалечены. Были ли они виноваты? Настолько виноваты? Нет, пытались проявить порядочность — а вот чем всё закончилось.
И Мистралю это сошло с рук... чудовищно. Вызывает содрогание понимание собственной беспомощности перед жизнью, когда она бывает вот такой — странной, непредсказуемой, с абсолютно непонятными правилами. Тебе кажется, что ты всё контролируешь, но внезапно всё летит к чёрту, расползается по швам, и не удержать, и не собрать. Жутко. После случившегося в Академии царили траур и тишина, продолжающаяся до сих пор. Студиозы ходили по коридору только что не на цыпочках. Раньше Грандина Мистраля боготворили — теперь, теперь его боялись и ненавидели. Самое лучшее, что он мог сделать, — это убраться ко всем чертям, но не уберётся, пока здесь есть Ири — центр его вселенной.
