Вкупе с нежеланием очередного эксцесса, я попытался остановить сближение. Получилось. Дальше я просто тал рассматривать ее со всех сторон. Ощущения пространства не было, поэтому это либо я крутился с бешеной скоростью вокруг казавшейся игрушечной башни, либо она повиновалась моей воли, представая со всех сторон. Постепенно я стал замечать некую коконообразную почти полностью прозрачную пленку, заключившую в себя башню. Один поток наблюдал за пленкой, второй осматривал башню. Крыльцо было достаточно простым, слегка выступая вперед. Перила, лежащие на маленьких подобиях двух столбов, держащих козырек, напоминали мне семейный садовый домик. Несколько широких ступенек. Простая плита двери с молоточком в виде кольца с двумя нанизанными на него шариками. За один оно крепилось, видимо, к двери, вторым ударяли. Еще два таких же кольца располагались на месте ручек так, что было непонятно, в какую сторону открывается дверь.
Внезапно я почувствовал, что меня с силой куда-то тащат. От неожиданности я и не подумал сопротивляться.
Дикая, всепоглощающая боль, кошмарная и нереальная, поглотила меня целиком. После внезапного резкого увеличения красного шарика сознание помутилось. Единственная мысль, утопающая в океане боли, говорила о том, что я вернулся в тело, в котором мне когда-то было слишком больно существовать. Была ли боль самовнушением? Этот вопрос тогда даже не стоял.
Судорога свела все мышцы, скрючив лежащее тело. Волны боли после резкого скачка так же быстро опали. Нет, они по-прежнему бились об утес моего сознания, но я увидел знакомое крыльцо, и больше меня ничего не волновало. Обрадовался, побежал к спасительному дому. Мне что-то перегородило дорогу. Но ужас повторения боли, оставшейся где-то позади, дал сил пробиться к спасительным перилам, к одному из столбиков которых и прижался маленький мальчик, не сумевший открыть дверь.
Боль, непонимание и желание спрятаться только и теснились в моей голове. Я плакал и звал папу, который однажды уже защитил от злой осы и выполол жгучую крапиву. А крапива шуршала где-то рядом, заставляя содрогаться всем обожжённым тельцем. Внезапно ее жгучие стебли схватили меня, пытаясь утащить, лишить последней защиты, замучить до конца. Я взвыл, обхватив руками и ногами столбик, не желая наступления конца. Мама говорила, что когда-то всех настигает конец. А я не хотел. Я держался, тихо скуля от боли, бессилия и непонимания — я всего лишь смотрел на веселенький цветочек, который весело улыбался мне.
Внезапно крапива, обхватившая меня за живот, резко дернулась. И я перестал ощущать ногами гладкий столбик. Да и вообще я не чувствовал больше своих ножек и мокрых трусиков. Осталось только безмерное удивление и непонимание. И все. Я разжал от неожиданности руки, упав на спину и ударившись головой.
— Айй, — воскликнул я, хватаясь за больную точку на затылке.
Приподняв голову, заметил свою вторую половинку. Часть живота и ножки. Мама меня ругала, когда я нечаянно разломил солдатика пополам.
— Папа! — с ужасом прошептал я. — Меня слома-а-али! — опять заревел я, вытирая кулачками хлынувшие слезы. Боль в затылке добавила громкости, я уже давился слезами и соплями.
Я не хотел терять часть себя. Крапива больше не шуршала, и я немного успокоился, как-то доползя и схватив свою половинку. Обняв ее, и заливаясь слезами:
— Папа.... Где ты?... Папуля... папочка, почини меня... где же ты, папа? — никто не отзывался, а слезы все капали и капали, а я все дрожал и звал.
Внезапно я услышал воспитательницу, которая сильно кричала и ругалась, зовя меня обратно на веранду из-под такого теплого и щекочущего дождя. От этого стало еще тяжелее и горше. Теперь сломанным я не смогу побегать по лужам! Кто-то еще что-то требовал, звал, заставлял идти делать зарядку.
— Когда ты починишь меня, папочка? Скорее... где ты? Я не могу идти искать... папуля...
Требования сменились уговорами. Носатая нянечка просила потерпеть до садика... а я... а я уже никогда не смогу посикать.
— П...а...п...а... — только отдельные звуки и шли теперь из меня. Появилось ощущение боли.
Как долго это продолжалось, я не знал. Я ждал и ждал папу. И тут меня согрела теплая волна. Я почувствовал запах папы. Он где-то был там, за домиком. И он ждал меня, обещая любовь, защиту, помощь. Он ждал меня, а вцепился в свои ноги и дрожал, мучительно выбирая.
— Сейчас, папуля... подожди меня, вот только я возьму свои ножки... и... и на ручках, как мы тогда играли... папочка!
Я пытался по-всякому, и так, и эдак. В конце концов, как-то зацепив одной рукой свою вторую половину, я стал извиваться и, помогая второй рукой, ползти. Больно сваливаясь с очередной ступеньки и размазывая сопли в слезах, я понемногу полз. Отец терпеливо ждал, излучая свет и тепло. Такой красивый, золотоволосый, с большими острыми ушами. Я не смутился. Там обещали тепло, там была ласка и любовь. Мой папа самый красивый в мире. И он починит меня. Свалившись с последней ступеньки, я полетел прямо в объятья папочки.
Я ощутил его тепло, его мягкую горячую кожу. Он обнимал меня, а я его, всеми руками и ногами, уткнувшись подбородком в плечо. Я был счастлив. Я был снова цел. Он ласково гладил меня по спине и голове, глубоко и ровно дыша. Мое часто стучащее сердце тоже успокаивалось.
— Я волновался. Прости меня, — тихо сказал папа.
— За что? — не понял я, нежно прижимаясь своей головой к его. Такие мягкие волосы, пахнущие свежей росой. Я запустил в них руку.
— Приходил Йомиэль... — начал было он. Эх, если бы он сказал тогда что-то другое, все могло бы пойти другим путем...
А я вспомнил злую крапиву, сломавшую меня, больную осу. И у меня все перемешалось. Сильная судорога прошла по моему телу, мышцы дернулись, зажались. У меня снова началась истерика. И стал все повторять и повторять свои жалобы папочке, рыдая в голос, давясь слюной, соплями и слезами, потекшими на горячую спину.
— Я-а то-ы-олько-ы...ыы-ы... смоо-трел на цвето-очекы..ы..ы...папочка...ыы... а йоми была такай-а-а красивай-а-а... черная и желтая... п..п..пполо-о-осочка-а-амииииии...ыы....а потом она сдела-а...ы..ала мне бобо... сильно-сильно ыыы..ы.. и травка меня аааа-а-аа тоже начала-а-а кусать... вездее-е-е....ыыыыы
— Тихо... Успокойся... — ласково шептал мне на ухо папа, — Все уже прошло. Я тут.
И так по кругу. Вдруг мне на спину упало что-то обжигающе холодное и поползло вниз.
— Она снова сейчас бобо!— взвизгнул я.
И как-то сразу оказался на крылечке в обнимку со столбиком. Спину жгло в том месте, где ползала оса. И папа не защитил меня. Сил не было плакать. Я мелко дрожал, щелкая зубами, изо всех сил вцепившись в столбик. Внезапная судорога послужила причиной сильного удара виском.
Очнулся я от того, что моя соска уползала по щеке. Попытался схватить ее ручками и вернуть, но она оказалась быстрее. У меня брызнули слезы, я заорал, сжав ручки в кулачки.
— Ох ты, малыш...
И соска почти сразу вернулась к щеке. Я сразу ее схватил и потащил в рот. Через некоторое время, обсасывая приятную теплую соску, я успокоился и заснул.
Проснулся от мерного гула. Было тепло и уютно. Подушка ровно поднималась и опускалась, в такт гулким ударам. "Я обнимаю мужскую грудь!" — пролетела мысль в голове. Я тут же ощутил, что мое бедро упирается в его промежность, и наоборот. Одна рука мягко гладила меня по спине, вторая нежно трепала волосы. У меня непроизвольно возникла эрекция.
— Говорил же, что не предложит... — горько прошептал я, проваливаясь в темноту.
Я ощущал себя преданным. Дважды. Почему-то в этот момент второй поток сознания остро переживал какие-то младенческие ощущения, а второй все бубнил о том, что его не защитили. Я попытался собраться, почувствовать единение сознания. Детские воспоминания ушли в прошлое, оставив обрывочные картинки.
Вкупе с последним воспоминаниям, я ощутил, как сосу палец, как голым с кем-то таким же обнимаюсь. Запомнились поглаживания по спине и мягкие пряди соломенного цвета, струящиеся сквозь пальцы. Вспомнилась острая боль, тут же выключившая мое сознание.
Дальше я помню только беспорядочные смены света и тьмы.
Очередное просветление застало меня сидящем в каком-то кресле. Взгляд упирался в руки на коленях. Во-первых, понял я, на мне белых халат. Во-вторых, поверх моих рук лежат кисти еще кого-то. Я непроизвольно поджал ноги, обняв их своими руками. Взгляд уперся в лицо какого-то человека... нет, глора. Ассоциирующегося у меня одновременно и с отцом, и с Асколем. Только каким-то странным. Осунувшимся, со впалыми щеками, покраснелыми глазами с кругами вокруг. Он тоже смотрел мне в глаза. Никаких мыслей у меня не было, я тупо смотрел в его зеленые глаза.
Лицо напротив несколько просветлилось, покатились две слезинки. Он и так сидел на коленях, а тут вдруг быстро отодвинулся слегка назад, согнулся до пола, положив кисти рядом с коленками и извиняющимся тоном начал:
— Прошу простить...
Получившаяся картина ввергла меня в шок, зарябило в глазах, и я инстинктивно отшатнулся назад, недослушав. Это привело к тому, что я стал падать через кресло назад и ударился обо что-то затылком, тут же очутившись опять в темноте.
Было какое-то щемящие чувство. Ощущалась ирреальность происходящего со мной. Это походило на бред. Единственное, на чем получилось сфокусироваться — это крыльцо башни. Там были следы. Какие-то разводы, как от чего-то пролитого, капли крови, царапины. Этого не было раньше — четко понял я. В том "раньше", когда я еще был нормальным.
Сейчас я потерял себя. Да, я видел и книги, и еще какие-то элементы вокруг помимо крыльца башни. Но я уже не понимал, для чего мне все это? Какая была цель? Но думы не думались, взгляд сверлил дверь. Я решил постучать, раз все равно больше ничего делать не хочу. Приблизился. И тут понял, что стучать-то и нечем — рук нет. Я попытался оказаться еще ближе, но тут услышал бесстрастный голос:
— Хозяин, вы пока не готовы. Проход закрыт.
Эти простые предложения эхом прокатились где-то внутри меня. И я равнодушно стал удаляться от башни. Мне уже ничего не было интересно, наступила апатия.
Размеренное вращение вокруг башни внезапно прервало появление нового объекта в непосредственной близи от меня. На следующем витке я понял, что это мое глорское тело. И ничего. Так прошло бесконечное множество витков, пока я не решил заглянуть внутрь. В башню меня все равно не пустят.
Тело казалось мертвым. Я никак не ощущал свое родство с ним. Бессистемно летал внутри, отмечая общую истощенность. Заметил рану на затылке, слегка подернутую странной корочкой. Никаких других отклонений не выявил, и в энергетической системе тоже.
Продолжая движения внутри тела, я стал постепенно обращать внимание на ощущения. Выявил чужеродные мне. Было какое-то далекое, еле-еле заметное эхо какой-то скромной радости, удовлетворения, тепла. Но дотянуться до источника я не мог, чего-то не хватало. Да... нечем было тянуться. Странная мысль, но не показавшаяся глупостью. И я слился со своим телом, вновь ощущая себя цельным. Я почувствовал, как начала движение кровь, как постепенно мое тело приходило в движение, давая мне возможность дотянуться.
Переход от тьмы к свету ознаменовался очередной болью. В коленке. Первое, что пришло в голову — оса меня нашла и укусила. Опять. Убить злую осу. Сделать ей конец. Тело инстинктивно отпрянуло, прижавшись к стене. Что-то мокрое тихонько стало стекать по спине.
В глазах наконец-то прояснилось. Одновременно с запахом гари я понял, что нахожусь в комнате осы, прижавшейся спиной к стенке под окном, подобравшей под себя ноги, из-за коленок моргали испуганные глаза. Внизу что-то горело. Были разбросаны какие-то инструменты, камни, валялась почти доделанная желто-зеленая брошка, почему-то не эстетично погнутая, на которой он немного задержал взгляд. На другом столе располагался графин, полный воды. На автомате спрыгнул со стола, на котором вдруг оказался, и схватил графин — оса подождет.
Потушив едва-едва начавшееся пламя, я повернулся к осе. И тут судорожно вздохнул, даже закрыв глаза. Никакая это не оса. Это был Йомиэль в своей комнате. Именно его чувства за работой я почему-то и ощущал недавно. И оказался у него на столе, разрушив весь труд.
Мысли текли медленно. Одно я понял — опять оказался виноватым. Остальное все ушло, как не бывало. Я открыл глаза. Йомиэль мелко дрожал ушами и не моргая смотрел на меня. Медленно поставил графин на стол.
— Извини, пожалуйста. И за тот эксперимент, — я говорил отстранённо. Все чувства, кроме усталости и обреченности постепенно исчезали, вымораживая меня изнутри и снаружи. — Я понимаю твое недоверие. Первым предложил дружбу, и первым же ее предал, — он попытался что-то проговорить, но зажатая поза не дала ему это сделать.
— Прости. Я не могу гарантировать, что еще раз внезапно не появляюсь. Сам не знаю, что произошло, — я дернул головой, щекотавшая капля отлетела в сторону. У Йомиэля расширились глаза. Я это воспринял на свой счет. — Я оплачу ущерб. И возможные будущие издержки, — быстро проговорил я, уже сожалея о начатом разговоре. — Мне тяжело с тобой говорить. Не ищи больше встреч со мной, ладно?
Периферийным зрением я обратил внимание на таслоки. Прошло шесть суток с моего "раньше". Время ужинать. Кушать совершенно не хотелось. В мгновенно пролетающие мысли добавилась мысль о Тантуке, потом о та-Вастине. Я уже не хочу ничего, совсем. Но неразрешенный вопрос с обещанием необходимо закрыть.
Уже на "ладно" я решил, что делать дальше. Уже двигаясь быстрее, стащил покрывало с моей бывшей кровати, соорудил подобие тоги, прикрыв наготу.
— Пожалуйста... Отнесись с пониманием.
Развернувшись, я быстро вышел, аккуратно на носках переступая через разбросанные инструменты и камни. Темно красное покрывало немного скрывало кровь, которую, идя по коридору, я остановил. На меня оборачивались, а я равнодушно летящей походкой, которую долго тренировал в свое время Асколь, двигался к Тантуку.
— Вам плохо, ат? — встревоженно заговорил Миоран, выбираясь из-за стойки. Но я смотрел лишь на Тантука. Он уже вскочил, порываясь что-то сказать, но я опередил:
— Надо к та-Вастину, — безликим голосом ровно сказал я.
— Кконечно, этрас.
Тантук дотронулся до кольца Дифа, с изумрудом. Камень ярко засветился. Тантук положил руку с камнем мне на плечо, и я переместился в рабочий кабинет та-Вастина. Рядом был и его личный маг.
— Дело, — просто сказал я, уже видя кресло. Сделал шаг назад и вправо, усаживаясь. В этой комнате я был впервые. Маг мгновенно исчез.
— Слушаю, — направив на меня внимательный взгляд. Та-Вастин сидел за рабочим столом напротив. Был несколько недовольным и обескураженным. А я все в той же манере:
— Меня предали. И боюсь, что скоро сломаюсь, не сдержав обещания. Дайте вашу руку.
Гном быстро и проворно оказался рядом, вложив свою детскую ладошку в мою. Он уже сообразил, что дело нечистое. Наряд, голос, срочность... многое говорило банкиру о нестандартности ситуации.
