Шероховатые пальцы тронули подбородок Дарёны.
«Не могу тебя утешить, доченька. Я не вижу её ни среди живых, ни среди мёртвых... Хмарь застит мне глаза. Тех, кто ушёл в Марушину тень, нельзя разглядеть, а из тени нет обратного пути. Если хочешь её оплакать — сделай это сейчас. Раз и навсегда. Отпусти её и иди дальше. А будешь цепляться за неё — сама погибнешь. Больше ничего не скажу, прости».
В первый миг встречи, впечатлённая и даже слегка устрашённая внушительным обликом Твердяны, Дарёна даже представить себе не смогла бы, что будет рыдать на её плече, содрогаясь всем телом и чувствуя тёплую тяжесть её руки на своей голове. Вот так — просто и по-родственному...
«Млада говорит, что я — её суженая, — всхлипнув и утерев нос, вздохнула девушка. — Это правда?»
Снова ласковые лучики-морщинки у глаз смягчили суровость взгляда.
«Это ты должна понять сама. Слушай сердце, оно всё тебе скажет».
Свернув косу и спрятав её под шапку, Твердяна засобиралась уходить. На прощание она сказала:
«От хмари мы тебя почистили, но это ещё не всё. То, что тебе нужно — это Слёзы Нярины. Скажи Младе, она знает. Два раза в седмицу пусть водит тебя на Нярину купаться и растираться снегом с её склонов. Делать это следует полгода кряду, дабы окрепнуть. Ну... Вроде всё. Пора мне, работа ждёт. Не забывайте — приходите к нам».
Дарёне даже не хотелось, чтобы она уходила. Внутри болезненно заныла струнка, привязанная одним концом к сердцу девушки, а другим тянувшаяся в сторону Твердяны. Когда она успела образоваться? Дарёна не сумела заметить этого. Она знала лишь то, что будет с нетерпением ждать следующего четверга или пятницы, чтобы вновь увидеть родительницу Млады и окунуться в её тепло, спрятанное под ледяной корочкой взгляда.
Сумерки сгустились и зашелестели дождём. Развешенное в углу у протопленной печки бельё быстро просохло, и Дарёна снимала его с верёвки, когда на плечи ей легли тяжёлые и тёплые руки — такие же крепкие, как у Твердяны.
«Ах ты, моя хозяюшка...» — согревающе защекотал ухо девушки голос Млады.
Наверное, вместе с тем сгустком чёрной слизи из Дарёны вышло ещё что-то — какое-то невидимое препятствие, мешавшее ей в полной мере почувствовать синеглазую женщину-кошку, открыться навстречу жару её нежности и грустноватому прикосновению её терпеливой любви, столько лет ждавшей первого поцелуя. Сейчас всё это обожгло Дарёну так, что она задохнулась от подступившего к горлу кома. Круто повернувшись, она с размаху обняла Младу за шею — для этого ей пришлось приподняться на цыпочки.
«Что такое Слёзы Нярины? — спросила она за ужином. — Сегодня приходила твоя родительница — Твердяна... Она дала мне какое-то зелье, от которого из моей груди вышла чёрная гадость. А ещё она сказала, что мне нужно в течение полугода два раза в седмицу купаться и растираться снегом...»
«Это горячий источник на горе Нярина, — ответила Млада. — Он обладает целительной силой, очищая и укрепляя не только тело, но и дух. Нярина — утешительница. К ней полезно ходить тем, кто одержим кручиной и горем, охвачен тревогой и унынием: она утоляет печали и забирает душевные сокрушения, просветляет ум и сердце. Моя родительница дала хороший совет... Завтра днём я свободна, так что можем туда сходить, окунуться, как рассветёт».
«А ещё она звала нас к себе на будущей седмице, в четверг или пятницу», — сообщила Дарёна.
«От неё ничего не скроешь, — улыбнулась Млада. — Я ни словом о тебе не обмолвилась, но ей, похоже, и так всё известно... Что ж, пойдём, коли зовёт. — И, задумавшись на мгновение, добавила: — Ждану-то она с первого взгляда не приняла — смотрела сквозь неё, будто знала, что та надолго у нас не задержится. А к тебе, видишь, сама пришла. Добрый знак».
Ночью, устроившись на тёплом и мягком ложе в виде свернувшейся кошки, Дарёна слушала предание о войне великанов-бактов и рождении Белых гор. Её щёку грел пушистый чёрный мех, а в голове слышался голос Млады, рассказывавший о безумии, насланном на бактов Марушей, о вражде между вождём Ирмаэлем и его сыном Сугумом, о гибели прекрасной Нярины и о погребении павших в битве великанов под горами. Не пережив горя, причинённого ей потерей возлюбленного, после смерти Нярина стала утешительницей всех страждущих, смывая людские печали своими горячими слезами — источниками, бьющими из склонов одноимённой горы. В тёплой темноте Дарёне виделись печальные звёзды — глаза матери, из уст которой она в раннем детстве впервые слышала это предание, успевшее подёрнуться дымкой забвения и сейчас воскресавшее в её памяти во всех красках. Огромные воины, охваченные кровавым безумием, неистово рубились; умирающий Ирмаэль с пропитанными кровью седыми волосами скрежетал зубами и цеплялся за землю, пытаясь ползти; Нярина, поникшая над изрубленным телом Сугума, как ива над водой, с мраморно-белым, окаменевшим лицом роняла слёзы... Чёрные косы и светлое монисто, кинжал в девичьей руке... А потом — великое воздвижение гор, сопровождавшееся сорок дней и ночей страшным землетрясением: это богиня земных недр Огунь хоронила павших.
Розовато-серый, мглистый рассвет застал Младу с Дарёной на пологом склоне горы, где среди корявых сосен и елей исходил паром горячий ключ. Из каменной расселины била светлая струя воды, наполняя большую выемку неправильной формы, обложенную по краям крупными валунами. Присев на один из них, Дарёна попробовала рукой воду: та была умеренно горячей, не обжигающей — как раз такой, чтобы не дать телу замёрзнуть пронзительно холодным осенним утром. Раздеваться не хотелось, но Млада заставила Дарёну снять всё, вплоть до исподнего белья. От леденящих объятий ветра девушка спаслась, забравшись в воду до самого подбородка. Там она уютно поёжилась, покрывшись мурашками блаженства...
Купель оказалась неглубокой — по грудь. Дарёна поплавала, а потом пристроилась отдохнуть на тёплых камнях, сложенных под водой в виде кресла — как раз так, что видна оставалась только голова. Млада сидела на валуне, подстелив соломенный коврик.
«Хорошо?» — улыбнулась она.
«Угу», — промычала Дарёна. Приятная горячая водичка так расслабила её, что не хотелось даже размыкать губы.
«Ну, тогда поплавай тут, а я на вершину — за снегом, — сказала женщина-кошка. — На склонах-то он только зимой будет».
Она исчезла с захваченным из дома ведром, а Дарёна осталась нежиться в объятиях источника. О мгновении, когда настанет пора вылезать из воды, даже не хотелось думать. Из этого доброго, убаюкивающего тепла — в пронизывающий холод? Брр... Сквозь жемчужно-серую мглу розовела заря, румяня горные вершины и стволы сосен. Озябший нос приходилось греть рукой, но после этого он, мокрый, зяб ещё сильнее. Прислонившись плечом к камню и сжавшись под согревающим одеялом воды в комочек, Дарёна смежила веки.
Ощущение чьего-то присутствия заставило её вздрогнуть и открыть глаза. Валун, на котором только что сидела Млада, теперь занимала светлая фигура девушки. Белое платье, расшитое серебряными нитками, такой же плащ и головная накидка, охваченная драгоценным венцом с длинными подвесками — всё это сияло ослепительнее и чище первого снега, а на грудь незнакомки спускались отливающие синевой вороные косы. Чуть раскосые глаза под тонкими дугами бровей блестели, как ягодки чёрной смородины, точёный носик был самим совершенством, а на спелых вишнёвых губках играла нежная улыбка.
«Здравствуй, — серебристо прозвучал в голове Дарёны мягкий юный голос. — Я — Нярина, и я знаю твою печаль... Ты правильно сделала, что принесла её ко мне. Позволь мне снять груз тоски с твоей души и забрать твои слёзы, чтобы их пелена не застилала тебе белый свет».
Девушка протянула руку, и охваченная светлым восторгом Дарёна не устояла — подобралась ближе и вложила в раскрытую ладошку Нярины свою мокрую руку. Другая ладошка мягко легла ей на голову, и в тот же миг сердце Дарёны отозвалось горьким стоном. Оно зарыдало у неё в груди, а по щекам покатились тёплые слёзы. Цветанка, мать, братишки — лица всех, по ком болела её душа, проплывали перед ней. Ей хотелось зарыдать в голос и рвануться к ним, но рука Нярины, скользя по волосам, набросила на Дарёну паутинно-лёгкое покрывало успокоения. Слёзы падали в сложенную горстью ладонь Нярины, пока не наполнили её до краёв. Девушка в белом поднесла пригоршню солёной влаги к своему рту и выпила. Кричащее сердце в груди Дарёны смолкло, жалящая его тоска превратилась в лёгкую дымку светлой грусти, а из смородиновых глаз Нярины заструились блестящие ручейки. Прекрасное лицо не покривилось, губы не дрогнули — слёзы просто безмолвно текли по щекам, и Дарёне снова захотелось заплакать — на сей раз от нежного сострадания к этой доброй девушке, принимающей в себя чужую боль.
«Нярина, — прошептала она, благоговейно дотрагиваясь до одной из шелковистых кос. — Ты берёшь себе людскую печаль, утешаешь других... Но кто же утешит тебя саму?»
Девушка в белом ничего не ответила, только улыбнулась Дарёне грустно и мудро. Её лицо выглядело совсем юным, но из глаз смотрела тёмная бездна вечности. Девичья рука легонько надавила на макушку Дарёны, заставляя её погрузиться в воду с головой...
...Соскользнув с камней, на которых сидела, Дарёна проснулась и всполошённо забарахталась: вода залила глаза и уши. Вынырнув и отфыркавшись, девушка огляделась: Нярина исчезла, а вместо неё, поставив сапог на валун и облокотившись на колено, над Дарёной с улыбкой склонилась Млада.
«Ну что, накупалась? Давай-ка, вылезай... Снегом тебя натрём — и домой, к тёплой печке».
С её помощью Дарёна выкарабкалась из воды на соломенный коврик и застучала зубами на холодном ветру. А тут началась пытка похуже: ахая и вскрикивая, Дарёна извивалась и приплясывала, а Млада со смешком набирала из ведра пригоршни снега и растирала её. Вскоре тело Дарёны охватил жар. Нестерпимо хотелось обратно в горячую воду, но Млада уже вытирала девушку полотенцем, а у той челюсти свело от напряжения, леденящего и жгучего одновременно. Чудесное кольцо мгновенно перенесло Дарёну в домашнее тепло.
Сжавшись под одеялом на полатях над протопленной печью, она смотрела сверху на Младу, чинившую свои сапоги. Отяжелевшие веки слипались, а в голове лениво ползла мысль: не захворать бы...
Но Дарёна не заболела. До следующей пятницы, на которую была назначена встреча с семьёй Млады, она ещё два раза купалась в горячем источнике и растиралась снегом; больше в воде она не засыпала и девушку в белом не видела, но на душе стало определённо легче. Холодный камень тоски больше не отягощал её, а при мысли о Цветанке уже не хотелось выть волком. Печаль осталась, но уже не грызла сердце и не драла его когтями: зверь смирился. Слова Твердяны: «Будешь цепляться за неё — сама погибнешь», — обдавали Дарёну ледяным огнём.
Кошмары действительно отступили. Спала Дарёна крепко, охраняемая чёрной кошкой, но даже когда Млада уходила в ночной дозор, страхи не мучили девушку. Она спокойно засыпала, а утром бодро вскакивала, чтобы напечь к завтраку блинов. Незабудковое тепло глаз лесной сказки стало ей нужнее пищи, воды и воздуха; размышляя о том пути, который им с Младой пришлось пройти, Дарёна всё яснее осознавала, что их встреча действительно была предначертана судьбой. Она не забыла Цветанку и вряд ли когда-нибудь смогла бы забыть, но обнаружила невидимую холодную пропасть, разделившую их, и поняла, что имела в виду Твердяна, говоря: «Тех, кто ушёл в Марушину тень, нельзя разглядеть». С ними терялась какая-то незримая, но живая и тёплая связь.
После того как из её груди вышла чёрная слизь, Дарёна начала по-настоящему понимать, что такое хмарь. Она родилась и выросла в ней, но никогда не видела эту гадость, пока Твердяна не сорвала пелену слепоты с её глаз. Учась пользоваться кольцом, она во второй раз отправилась за клюквой и впервые почувствовала себя неуютно при взгляде в сторону родного Воронецкого княжества... Оттуда веяло холодом и жутью, и Дарёне мерещилось присутствие какой-то тёмной твари, пристально наблюдавшей за ней сотнями жёлтых глаз. Даже поворачиваться к западу спиной казалось опасной затеей — чтобы эта тварь, чего худого, не прыгнула на плечи и не опутала липкими тенётами всё тело. Дарёне не хотелось домой. Её настоящий дом был здесь, в Белых горах.
Дни, проведённые рядом с Младой, казались годами. За это время девушка успела столько всего перечувствовать, что хватило бы на полжизни. Млада спала с ней рядом в кошачьем обличье — иногда на постели, но чаще на полу у лежанки, и между ними всё было пока вполне невинно. Ни та, ни другая не торопила событий. Временами Дарёну всё-таки пугали размеры чёрного зверя, его широкие сильные лапищи, огромные клыки и когти, но кошка игриво поворачивалась на спину и позволяла ей гладить и чесать свой пушистый живот. Убаюкав Дарёну, она всегда уходила с постели на пол — видимо, чтобы ненароком не придавить девушку во сне. Иногда та просыпалась среди ночи и не обнаруживала рядом никого; свешивая руку, она нащупывала что-то большое, тёплое и пушистое, успокаивалась и вновь засыпала...
Настала пятница, и Дарёна наконец познакомилась с семьёй Млады. Хотя она впервые была в Кузнечном, здесь ей всё казалось до странности родным — и каменный дом с плоской крышей и окружавшим его большим садом, и мозаичные потолки, и забранные узорными решётками оконные проёмы во внутренних стенах... Может быть, она видела всё это во сне?
Под крышей этого дома жило довольно многочисленное и дружное семейство: Твердяна с супругой Крылинкой и их дочери со своими «половинами» и детьми. У старшей, Гораны, были две взрослых, но ещё не достигших брачного возраста дочери-кошки по имени Светозара и Шумилка. Младшая — Зорица — привела в дом в качестве супруги княжну Огнеславу, которая государственной службе предпочла оружейное дело. У них подрастала шестилетняя дочурка Рада.
Все взрослые женщины-кошки в этой семье гладко брили головы, оставляя длинный, заплетённый в косу пучок волос на темени, и работали в кузне. Огнеслава не подчёркивала своего княжеского происхождения ни внешним видом, ни поведением — держалась скромно и просто; обучаясь у мастера Твердяны, она жила в её доме и почитала её, как родительницу. Отличалась она лишь русым цветом косы, тогда как у остальных они были чёрные.
Матушка Крылинка, дородная и пышногрудая, встретила Дарёну радушно и ласково, как самую дорогую и долгожданную на свете гостью. Её не смущало то, что девушка — бесприданница, да ещё и из Воронецкого княжества: молчаливое, но непререкаемое одобрение главы семейства снимало все вопросы. А Твердяна взяла Дарёну за руки и проницательно заглянула в глаза.
