«Это не я... Это судьба», — думала Ждана, прижав ледяные ладони к горящим щекам. В груди гуляло тоскливое эхо крика Северги.
И вдруг — снова какой-то крик, уже слабый и жалобный. Встрепенувшись, Ждана подползла — даже голова противно поплыла от высоты, а мурашки крошечными холодными лапками пробежали по лопаткам. Внизу рябила сизовато-синяя речная гладь, а Северга висела в полутора саженях от края, держась здоровой рукой за торчащий древесный корень. Далеко под нею из воды выступали острые камни, упав на которые, белоглазая подданная Маруши если и не погибла бы благодаря своей живучести, то уж точно переломала бы себе все кости. Вторая, пронзённая иглой рука мёртво висела, точно отсохшая, и невозможно было себе представить, как Северга без неё взобралась бы наверх. Ни конь, ни Ждана не могли ей помочь. На этой мысли животное и женщина встретились взглядами.
Что-то в глазах Дыма, не по-лошадиному осмысленных и полных недоброго, ядовито-горчичного света, заставило Ждану похолодеть и отступить. Повернув к ней морду, конь смотрел на неё так, точно винил её в случившемся. Копыто, на котором ещё виднелась запёкшаяся кровь Малины, смешанная с грязью, жаждало новой жертвы...
Конь топнул, вскинул голову и захрапел, угрожающе разворачиваясь к Ждане. Та попятилась, стремясь спрятаться за дерево, да под ноги ей попался расстеленный на земле плащ. Точно услышав отголосок воли своей хозяйки, чёрная ткань живыми цепкими складками обвилась вокруг сапога, и Ждана упала. Дым словно только того и ждал — взвился на дыбы, занося над нею мохнатые смертоносные копыта.
Серое небо уже гостеприимно раскрывало Ждане свои объятия — оставалось лишь умереть на этой прекрасной, несгибаемо гордой каменной круче над рекой и взлететь, но с края тучи вдруг сорвался какой-то порхающий комочек. Горлица... Серокрылая птица сделала изящный круг над беснующимся конём и опустилась ему на голову, чуть позади рогов его шлема; на вид она была легка — не больше голубя, но передние ноги Дыма подломились, словно под неподъёмной тяжестью, и он рухнул на колени. Свет надежды тёплым толчком оживил уже почти замершее сердце Жданы: не иначе, дочь Малины в птичьем облике прилетела ей на помощь... Нитки! Игольницы Ждана лишилась, но два мотка ниток остались в мешочке на поясе — её собственные и подарок Дубравы. Дрожащими озябшими пальцами она вынула вторые. Укротить неукротимое... Пара мгновений — и широкая петля была готова. Шагнув к коленопреклонённому коню, Ждана накинула её на шею зверя. Едва она это сделала, как горлица вспорхнула и скрылась в небе, как светлокрылая душа, а Дым так и остался поверженным, с потухшим взглядом и поникшей головой.
Ждана поспешила прочь. И конь, и небо, и обрыв, над которым зависла Северга, внушали ей ужас. Скорее назад, к сыновьям! Они, должно быть, растеряны и напуганы... А Заяц? Бедняжка... Кровь на губах говорила о внутреннем надрыве, а в последний раз она так сильно ударилась о ствол, что Ждана опасалась, не сломался ли у девушки-оборотня хребет.
Обратную дорогу ей подсказывали следы, ясно различимые на мокрой земле. Однако не успела она отойти и на четверть версты от берега реки, углубляясь в лес, как за спиной послышался глухой стук копыт. Ослабев от испуга, Ждана едва не осела наземь, под сырой полуоблетевший куст: неужели Северга всё-таки выбралась и скакала по пятам?
За деревьями показалась знакомая конская морда в рогатом шлеме... К счастью, седло оказалось пустым. Ждана вжалась спиной в еловый ствол, нащупывая моток подаренных ниток... Дым с бега перешёл на шаг и последний небольшой отрезок расстояния до Жданы понуро плёлся с виновато опущенной головой. Ещё недавно он грозился её зашибить до смерти копытами, а сейчас вдруг сделался покорным и ручным. Встав напротив княгини Воронецкой, он застыл в унылой позе.
До Жданы дошло: на шее у него болталась нить. Кажется, она не только усмирила его, но и привязала к себе подарочком Дубравы... Но зачем ей конь? По её прикидкам, Северга увезла её от сыновей не так уж далеко, можно было вернуться и пешком. Так даже предпочтительнее, ибо Ждана просто не представляла себя садящейся на этого чёрного зверюгу, виденного ею в кошмарных дорожных снах. Всё, что ей хотелось — вернуться к детям... И желательно без исчадий Маруши в виде спутников.
Она попыталась ускользнуть от коня, но он плёлся следом, как на привязи. Подобрав с земли ветку, Ждана осмелилась даже хлестнуть его.
— Уходи! Пошёл прочь! — крикнула она.
Конь с жалобным ржанием отшатнулся от удара, но и это не помогло. Отправившись дальше по следам копыт, Ждана надеялась, что конь отстанет сам, но Дым продолжал идти за ней. Ждана уже подумывала о том, чтобы снять с него нить, но вовремя остановилась: что если от этого он снова взбесится? Вздохнув, она решила смириться с топотом копыт за своей спиной.
А вскоре этот топот послышался и спереди: в мутных косых лучах на мгновение проглянувшего солнца из-за старых елей показалась Заяц. Она ехала верхом без седла, цепко обхватив ногами бока выпряженной из колымаги лошади, и Ждана еле сдержала крик радости. Сколько ни били эту дерзкую девчонку, а она была живёхонька — только бледность и запёкшиеся следы крови в уголках рта напоминали о том, что ей здорово досталось.
— О, на ловца и зверь бежит! — воскликнула она, завидев Ждану. — А где эта... как её... Северга? Ты что, сама с ней управилась? Ну, ты, государыня моя, не промах!
Выслушав рассказ Жданы и её жалобу на привязанного к ней в буквальном смысле коня, она усмехнулась:
— Госпожа, ну ты даёшь! Бежишь от коня, когда на нём ехать можно... Давай-ка, садись, я тебе пособлю — подержу стремя.
Ждана начала отказываться: ей было боязно садиться на жуткого коня Северги, пусть и укрощённого нитью, но Заяц ничего не желала слышать. Спрыгнув на землю, она помогла Ждане вскарабкаться в седло, потом вновь вскочила на спину своей лошади. Дым покорно позволил сесть на себя и смиренно тронулся, ведомый за поводья.
Покачиваясь в седле, Ждана пребывала в каменном напряжении: ей мерещилось, что конь вот-вот взбесится и сбросит её с себя. Однако Дым вёл себя покладисто.
— Заяц, — наконец решилась княгиня Воронецкая спросить (даже говорить было трудно от ожидания какой-нибудь выходки со стороны Дыма). — А это твоё настоящее имя или так, кличка?
— Цветанкой меня звать, — ответила девушка. — А Зайцем прослыла за быстроту. Бегаю хорошо.
— Да уж, — усмехнулась Ждана. — Я видела, как ты бегаешь. Там, на рынке. Скажи, а почему ты решила нам помогать, провожать нас в Белые горы? Мне показалось, или у тебя на то свои причины?
Солнечный свет, пробиваясь сквозь туман, тусклой бронзой вспыхнул на длинных ресницах девушки. Та немного щурилась, точно он был ей неприятен.
— Не без этого, — коротко бросила она через плечо.
Подробнее о причинах Ждана её расспросить не успела: нитка на шее коня порвалась, зацепившись за ветку. Как и следовало ожидать, вся покладистость Дыма тут же улетучилась, глаза налились красным отсветом ярости, став похожими на дышащие огнём головешки в печи. Вскрик Жданы испуганно запутался между стволами, отражаясь от них многократным эхом, звук которого только подзадорил коня. Взбрыкнув задом и мотнув головой, он вырвал поводья у девушки-оборотня. От первого же прыжка с вывертом Ждана потеряла стремена и вылетела из седла...
Но коснуться земли ей не позволили: она угодила в чьи-то чудотворные, по-звериному сильные объятия, пахнущие хвоей и травами — смородиновым листом и мятой. Тихое «ах!» умерло в её груди: из-под низко надвинутого наголовья в неё впились взглядом знакомые глаза — блестящие, как синий яхонт, и такие же твёрдые и холодные. Нижняя половина лица была завязана выцветшей тряпицей. Ждана ещё не верила в возможность этой встречи, когда почувствовала ногами землю и смогла увидеть перед собой во весь рост высокую, закутанную в плащ фигуру, но когда из-под полы сверкнул знакомый белогорский кинжал, сомнений не осталось.
Конь поднялся на дыбы с кровавым огнём в глазах. Ещё миг — и Ждана получила бы точно такой же удар, каким он поразил знахарку Малину, но кинжал запел в воздухе и вошёл коню в брюхо по самую рукоять. Дым издал леденящий кровь вопль, похожий на человеческий визг, и из его лопнувшего живота вывалились зловонной кучей потроха, охваченные небывало быстрым гниением. Животное с хрипом повалилось на бок, из его горла хлынула бурая жижа... Плоть начала распадаться на глазах, и в считанные мгновения от чёрного красавца-коня осталась смердящая кучка слизисто-гнилостной кашицы вместо мышц и потрохов, а кости рассыпались в пыль. Целыми сохранились только упряжь, подковы да рогатый шлем.
Высокая фигура склонилась над зловонными останками и брезгливо, двумя пальцами подобрала свой кинжал. С него капала мерзкая слизь, которую пришлось обтереть о край плаща. Очистив оружие, владелица убрала его в ножны. Почему владелица, а не владелец? Потому что Ждана узнала Младу даже с завязанным по-разбойничьи лицом. Она ничуть не изменилась с их последней встречи: локон, выбивавшийся на лоб из-под наголовья, по-прежнему чернел и лоснился синевой. Ни единого седого волоска. А глаза — всё так же непобедимо ясны и прохладны, как вода озера Синий Яхонт. Ждане почему-то показалось, что это именно она привела с собой солнце.
— Ловко, — хмыкнула Цветанка, удерживая поводьями свою разволновавшуюся лошадь. — Хороший ножичек.
Её глаза безжизненно выцвели, лицо покрывала мертвенная серость, на которой чётче проступали бурые подсохшие потёки крови в уголках бледных губ. Больное солнце, осветив её, позволило Ждане по-настоящему увидеть, как плохо выглядела Цветанка-Заяц. Увидела это и Млада, которая не могла не почуять в ней Марушиного пса, но, тем не менее, в какой-то миг позволила себе повернуться к Цветанке спиной, вытирая свой кинжал. Видно, за серьёзного противника она девушку не считала. Впрочем, это не помешало ей всё-таки загородить от неё Ждану.
— Млада, нет, — осмелилась та дотронуться до заслонившего её плеча женщины-кошки. — Заяц... то есть, Цветанка — не враг. Она помогает мне добираться до Белых гор.
— Хм... Цветанка? — Чёрные брови Млады нахмурились.
Ни «здравствуй», ни «сколько лет, сколько зим»... Они как будто вчера расстались и продолжили с того места, на котором прервались. Будто вчера Ждана пробудилась после болезни на печке, в окружении запаха можжевеловой хвои, а Млада горько, но твёрдо и безжалостно сообщила, что всё знает о её вспыхнувшей страсти к Лесияре. Прошлое не ушло в необозримую даль, за многолетний туман забвения, оно всё это время лишь пряталось за углом с укоризненной улыбкой старого приятеля. И встреча с ним оказалась почти не болезненной: осень смягчила все резкости, а время скруглило углы.
— А тебе не приходило в голову, что помогает она неспроста? — прищурилась Млада. И спросила сурово, обращаясь к Цветанке: — Зачем тебе нужно в Белые горы? Должна бы знать, что Марушиным псам туда вход воспрещён.
— С какой такой радости я должен тебе всё докладывать? — дерзко отозвалась Цветанка, глядя на Младу сверху вниз с высоты конской спины и по привычке говоря о себе в мужском роде. — Ты кто вообще?
— А с такой, что я служу в пограничной дружине Белых гор, и моя обязанность — не пропускать в наши земли всякую нечисть, — ответила Млада, не убавляя суровых ноток из голоса. — Посему Ждану дальше сопровождать буду я, а ты ступай восвояси.
— Хе, — усмехнулась Цветанка, на глазах становясь бледнее покойника. — «Ждана»! Ты знаешь, о ком говоришь? Это княгиня Воронецкая, и изволь звать её государыней! Её сопровождаю я, и точка. Была уже тут одна желающая меня оттеснить... Так я ей указала на её место! Скинула с обрыва, да и дело с концом. Вот и ты лучше уходи подобру-поздорову, чтоб тебя та же участь не постигла!
От такого бахвальства и вранья у Жданы сам собой открылся рот, да только слова все разлетелись шустрыми воробьями — не поймаешь. Но Млада была не из тех, кого можно запугать на словах, и большого впечатления на неё эта несуществующая победа не произвела... Равно как и новость о том, что Ждана теперь княгиня. У женщины-кошки даже бровь не дрогнула.
— Ну, обрывов поблизости я пока не вижу, — насмешливо ответила Млада. — Так что придётся тебе меня как-нибудь по-другому на место ставить. Если получится, конечно.
Впрочем, новым поединком тут и не пахло: когда дальше бледнеть стало уже некуда, глаза Цветанки закатились, и она, лишившись чувств, упала с лошади. Млада только хмыкнула, а Ждана в порыве искреннего беспокойства за клыкастую юную воровку кинулась к ней, присела рядом, не жалея дорогого платья, и уложила её голову к себе на колени.
— Что с этой похвальбишкой? — спросила женщина-кошка.
— Досталось ей сильно, — вздохнула Ждана, вороша пальцами золотистые волосы Цветанки. И, с надеждой подняв взгляд на Младу, спросила: — Может, ты её полечишь? Дочери Лалады ведь могут исцелять...
— Людей. А Марушиных псов — не помню, чтобы кто-то из нас пробовал, — сказала Млада.
— Прошу тебя, попробуй! — взмолилась Ждана. — Она ведь не плохая... Несчастная только. И Марушиным псом уж наверняка не по своей воле стала.
— Что это ты за неё так ходатайствуешь? — Яхонтовые глаза вновь прищурились с холодной настороженностью. — Марушиных псов нельзя жалеть. И верить им нельзя. Наплести она тебе могла что угодно, чтобы втереться в доверие, а ты и уши развесила... государыня.
Последнее слово Млада добавила с невесёлой усмешкой. Впрочем, уже через мгновение, поддавшись умоляющему взгляду Жданы, она всё-таки подошла, присела и положила ладонь на грудь Цветанки.
— Досталось — это не то слово, — промолвила она задумчиво. — У неё внутрях где-то кровь всё ещё сочится... Уж не знаю, как она это терпит. Но ничего, лечение ей и не требуется: все оборотни — и мы, и Марушины псы — выздоравливаем от любых ран уже на следующее утро. Заживёт. Кто её так приложил-то?
— Женщина-оборотень, Севергой звать, — ответила Ждана, содрогнувшись лишь от звука этого имени, точно от холодного ветра.
— Ворон ворону глаз не выклюет, а пёс с другим псом сцепится, — буркнула Млада себе в повязку.
— А отчего у тебя лицо завязано? — спросила Ждана осторожно.
— Хмарь тут непроглядная, — ответила женщина-кошка. — А моё снадобье против неё кончилось... Пришлось последние капли на донышке водой развести и тряпицу смочить, чтоб хоть как-то дышать. Яснень-трава — редкая, поэтому отвар — на вес золота. Много его никогда не бывает.
