...Ночь. Тихо. Сквозь старые ветки кровли шалаша видны звёзды. Тонкий серпик перевёрнутой луны. И шаги. Или не шаги, а только чьё-то присутствие. Кто-то останавливается напротив меня и стоит неподвижно, словно прислушиваясь к моему дыханию. Всматриваюсь сквозь ветки и не вижу ничего, лишь тропа Сенагон светится в темноте. По тропе уходит от меня человек. Высокий. Знакомый. Неслышно ступает по круглым камням и удаляется...
— Тропа Сенагон снится к несчастью, Олие, — голос Элизиена, грустный и тихий, — успеешь ли ты? Торопись...
Я хотела проснуться и не могла. Будто кто-то держал меня во сне, заставляя оставаться в нём. Но Элизиен вдруг наклонился надо мной, и страшное лицо мертвеца оскалилось в жуткой улыбке...
И я проснулась.
* * *
Отправилась в дорогу я сразу, прихватив драгоценный мешок с водой. Куртку и тёплый вязаный жакет отца Руты оставила в шалаше, может быть, кому-нибудь пригодится.
Но моросил дождь. Было немного холоднее, чем в прошлый раз. И я вернулась и надела жакет, решив, что погорячилась.
Здесь тропа была суше, лишь иногда между кочками тускло блестели лужицы чёрной тягучей воды. В тёплом вонючем воздухе носились стаи мошки, поднимавшейся тучами из-под ног.
Страшный сон гнал вперед быстрее прежнего. Мне казалось, что это дьюри от меня уходил во сне, что случилось то, чего я больше всего боялась, и Силон добрался до обоих братьев...
Но я старалась гнать плохие мысли. И шла...
Первую часть пути я помнила гораздо хуже. Приходилось подолгу всматриваться в окрестности и тыкать, и тыкать палкой дно. На это уходило много времени, я торопилась, оступаясь всё чаще...
Палка ткнулась в плотный грунт, и я шагнула. Повалившись вперёд, ещё не поняла, что проваливаюсь в топь. Засучив ногами, пытаясь быстрее выровняться, почуяла, как вязну, словно снизу, оттуда из трясины кто-то обхватил меня жадной глоткой и всасывает в себя, наслаждаясь моим страхом. Палкой упираясь в вязкую жижу, очнулась лишь, когда погрузилась по пояс. Заваливаясь всё больше вперёд, выдернула рывком палку из топи и положила её перед собой. Трясущимися руками уцепилась за неё и замерла, чуя, как меделенно останавливается топь и затихает, ждёт, караулит моё следующее движение. Если бы дотянуться до тех двух кочек... Рывком бросаю руки вперёд... не попала. Топь отвратно ухает, издает звук ноющий, тоскливый и тянет вниз. Ушла вглубь ещё на ладонь. Медленно переместила палку по поверхности в сторону того места, где только что была тропа... Двигаюсь понемногу и проваливаюсь глубже... Пытаюсь дотянуться до кочки, торчавшей уже совсем близко...
— Получилось... Получилось... — шепчу себе под нос и чуть не плачу.
Выбравшись, долго не могу сдвинуться с места, потому как страх парализует желание идти...
Но идти надо. Тычу вокруг себя остервенело палкой, на несколько раз проверяя себя... Как я могла ошибиться?..
Да, здесь тропа делает крутой поворот. Обходя топь, я видимо промазала, проверяя, поспешила, шагнула мимо... Делаю шаг дрожащими ногами... другой... Идти, только идти...
* * *
К деревне вышла уже под вечер.
Я так ждала этого момента, думала, о том, кого увижу первым, что скажу, как всплеснёт руками Бру, удивится гемма Лой... потом вспоминала, что ведь они даже не узнают меня и зажмуривалась от злости и бессилия... и мне придется объяснять им, кто я такая. Но потом-то они обрадуются... Но...
Мечтам моим не суждено было сбыться, потому что... деревни больше не было. Никого не было. Небольшие песчаные смерчи гуляли по главной улице, рассыпались песчаной пылью и вновь возникали... Ветер с моря дул теплый. Камыши тоскливо шумели растрёпанными верхушками. Цикады звенели оглушительно. Всходила луна... И никого.
Разрушения были такими, будто пронеслось стадо слонов. Для большинства здешних построек было достаточно хорошего ветра, но людская ненависть порой страшнее самого жестокого урагана. Ланваальдские граты. Больше некому так обрушить деревянные стены, выломать двери с дверным проемом... сжечь трупы... Огромное кострище, полное человеческих костей, находилось на месте лазарета.
Я сидела на тёплой земле возле него долго. Мне казалось, я слышу голоса, крики о помощи, шум битвы... нет, это была не битва. Самая настоящая бойня, резня. Мне казалось, я сплю и вижу сон. Страшный, кровавый. Я все пыталась разглядеть в этих страшных событиях знакомые родные лица, вглядывалась в смутные прираки, уснувшие теперь крепким сном... Но никого из тех, кого оставила здесь, я так и не увидела...
* * *
Утро застало меня в пути. Рассвет нежно окрасил небосвод розово-серым, пролился на землю, потёк светлым потоком по ней, заставляя просыпаться всё живое.
Уже перед самым рассветом, очнувшись от тяжёлого сна, я стала собираться. Набрала свежей воды в мешок, смыла болотную грязь, засохшую коркой, и нашла в развалинах одежду. Переодевшись в рубаху с длинными рукавами, мужские штаны, намотав на голову и шею кусок тонкой ткани, бывший по-моему совсем недавно шторой, прихватив свою палку, с которой прошла топи, я ещё некоторое время стояла на выходе из деревни и смотрела на жалкие развалины бедняцких хибар. Мне хотелось верить в то, что дорогие мне люди живы, что им удалось спастись, и я опять гнала от себя плохие мысли.
Обернувшись в направлении к Галайзии, улыбнулась. По этой дороге в прошлый раз я шла с дьюри. Как изменилось все... Не так просто было узнать во мне ту, что шла тогда по этой дороге и думала, что вот он любимый рядом, мир прекрасен и так будет всегда.
Теперь мне словно прибавили лет тридцать. Живая вода не дала окончательно сморщиться и высохнуть, она остановила тень, сосущую из меня силы и кровь. Это и имел в виду Уэйдо, когда говорил, что всё не так плохо... Сороколетняя я его вполне устраивала... Я горько усмехнулась. Может так статься, что мне придётся ещё вернуться в Уллалию, в холодные, на семи ветрах Слюки...
Дорога песчаная, пыльная сначала шла среди высоких седых от пыли камышей, потом зазмеилась среди дюн. И, наконец, оборвалась.
Я остановилась. Песчанные смерчики гуляли по этой безжизненной пустыне. Передо мной расстилались пески бескрайние до самого горизонта, и лишь на западе узкой полоской виднелось море. Отсюда опять шла тропа, невидимая, тайная. К морю мне не нужно, эта бухта, которая сейчас видна, слишком далеко от города. Отсюда и подтопляются зыбучие пески во время приливов.
Город южнее, вон там. Сизая утренняя дымка поднималась как раз в той стороне, где должна быть Галайзия... Об этом не раз говорил Никитари, да и дьюри уходил всегда в эту сторону, когда я провожала его.
Ребристая, словно стиральная доска поверхность песка с торчавшими, выметенными и выбеленными ветрами, острыми камнями и скелетами... Страшное место. В ребрах грудной клетки несчастного, метрах трехстах от меня, лежала, свернувшись клубком, мелкая, но очень ядовитая мейба. Это через пару часов, когда жара накалит пески добела, её уже здесь не будет, а пока она охотится и лучше мимо неё не проходить...
Зыбучие пески... Придется думать, что они очень похожи на трясину. И попытаться использовать палку.
Лишь однажды, ещё в той жизни, так я называла жизнь в Асдагальде, я слышала историю, как затянуло в зыбучие пески целый корабль, севший на мель, и тогда же спросила, есть ли спасение от этой дряни. Ответ был неутешительный. Любое резкое движение приводит к тому, что песок, влажный там, внутри, почти глина, отвердевает, как цемент, и попавший в него уже не может шевельнуться. Страшно не утонуть в этой зыбкой массе, а застрять в ней. Чтобы вытянуть ногу из зыбучих песков, нужно усилие, способное поднять легковой автомобиль...
Помню, сказали, что единственное спасение в том, чтобы медленно вытянуть увязшие ноги, не делая ни единого резкого движения, ложиться на живот и ползти. Ползти...
Я вздохнула. Поскольку я не знаю тропы, следов я по-прежнему не вижу, и у меня нет ни малейшего желания провалиться в эту шевелящуюся массу, мне придется ползти...
Сделав глоток воды, я перевесила мешок с водой на шею и, просунув руку в длинную перевязь, откинула его на спину, еще раз прикинула направление.
"Все равно собьюсь", — подумалось мне.
Лежа сложнее ощущать направление, а встать на ноги будет опасно. Кроме того, я не знала, где кончаются зыбучие пески и сейчас только подумала, что могу, и это самое страшное, приняться кружить на одном месте.
Эта мысль уменьшила мою решимость почти вдвое. И некоторое время я стояла посреди пустыни, понимая, что теряю время. Но все-таки вернулась в деревню. Нашла в развалинах лазарета мотков восемь тонкой и крепкой бечёвки, которую всегда вечерами плёл из сушеницы старый гемма Лой, и вернулась... Это заняло ещё минут сорок, но дало мне надежду, что хоть сколько-нибудь своего пройденного пути мне удастся отметить.
Закрепила конец веревки под камень на обочине обрывавшейся здесь дороги.
И принялась с усилием тыкать песок. Палка проваливалась. Пару раз я чуть не ухнула вперед, вслед за ней, потеряв равновесие.
Первые шаги дались тяжело, я не могла оторвать глаз от черепа с раскрытым щербатым ртом, развёрнутым в мою сторону. Он словно смеялся над моими жалкими попытками.
Но тропа стала прощупываться. Сук всё чаще упирался в твёрдую почву. Шаг за шагом я стала удаляться от дороги. Мне даже стало казаться, что тропа угадывается в самом направлении песчаных гребней... Успокоившись, я пошла быстрее. Идти было здесь легче, чем в рыхлых, постоянно перемещающихся дюнах, где массы песка носятся в воздухе и забивают глаза и нос... Песок слежавшийся, твёрдый... Смерчики носятся по бескрайнему жаркому мареву...
А-а-а! Нога ухнула по колено... Я стала заваливаться всей массой тела вперёд... "Не дёргайся! Только не дёргайся!", — шептала я себе.
Легла на живот и стала медленно вытягивать ногу, со страхом ожидая мёртвой хватки каменеющего песка... Но вытянула...
Где я ошиблась?
Страх вновь встать в этом месте оказался сильнее меня...
И я поползла... Поглядывая на горизонт, на ту серую дымку, что висела над горизонтом. Сколько их здесь этих песков? Я не знала.
Капец какой-то... я совсем не умею ползать...
Пять мотков ушло. Оглядываюсь. Тоненькая нить быстро теряется в жарком пыльном воздухе. Я ползу уже довольно сносно, и наш препод по НВП был бы сейчас мной доволен. Наверное, даже норматив бы сдала. А так мне по силам был лишь норматив по сборке и разборке автомата Калашникова... Ну, и стрельба из позиции лежа...
Остановилась и смеюсь... Тихо, сама с собой... Мне кажется, это было в какой-то другой жизни или просто не со мной...
Ползи уже... Глоток воды...
Опять оглядываюсь... Мне отчего-то кажется важным, чтобы нить уходила назад перпендикулярно горизонту... Впереди сплошное марево... Но солнце уже далеко перевалило за полдень...
Всё... Нить кончилась. Да, я и не надеялась, что мне её хватит до конца... Я, вообще, ни на что не надеялась, отправляясь сюда.
Солнце садилось. Впереди ребристая поверхность песков кончалась, и начинались дюны. Но я понимала, что это ещё очень далеко. Часто останавливалась. Казалось, что не смогу больше даже сдвинуться с места. Но опять ползла. И держалась теперь только этих дюн. Мне стало казаться, что там зыбучие пески кончаются... Ну, должны же они когда-нибудь кончаться!.. Дьюри всегда говорил, что здесь недалеко, что до города рукой подать...
* * *
Ночь звёздная раскинулась надо мной шатром. Я перевернулась на спину и долго смотрела в небо. Прохладный воздух приятно касался обгоревшего, разгоряченного лица. Спёкшиеся губы цедили тёплую драгоценную воду из почти пустого мешка. Небо кружило свой вечный, отстранённый, звёздный танец, увлекая за собой. Вот ветер взял меня в свои прохладные ладони и тихо качнул над остывающей от жаркого дня землёй...
Звёзды везде — вокруг, надо мной, сбоку, подо мной... Большая медведица... Малая медведица... Меня раскачивает всё быстрей, или это солнце совсем спекло мои мозги за этот бесконечный ужасный день... Под малым ковшом я ещё успевала увидеть Кассиопею и неслась на звёздных качелях опять к большому ковшу Большой Медведицы... На этом мои познания звёздного неба исчерпываются, а ветру было наплевать на это, он раскачивал и раскачивал меня, обрушивая звёздный дождь на мою голову...
Обернувшись, я смотрю вниз. Земля плывёт подо мной. Унылые пески в лунном зыбком свете нескончаемой чередой тянутся от моря до самых дюн, что начинаются за чертой города... И вдруг понимаю, что вижу следы. Тоненькая, отмеченная отпечатком живого следа тропинка вьётся по пескам в голубоватом лунном свете. Она тянется к самым дюнам. Там за ними я вижу светящийся огнями город...
Тропа от меня далеко вправо. И я переворачиваюсь на живот. Движение грубо обрывает волшебное покачивание неба. Твёрдый, прохладный уже песок возвращает к действительности, и я опять ползу. Хоть и нет уже давно сил. "А-а-а!", — кричу от бессилия про себя. Но следы... Неужели, я и, правда, увидела следы...
Светящаяся их вереница сначала тоненькая — по окраине тропы — потом всё чаще и чаще, появляется передо мной... "Ура-а-а, — шепчу сама себе, и падаю в песок лицом, — я их вижу... "
Я — в самой середине этих светящихся пятен... И пытаюсь встать. Легко сказать встать, если ты полз почти весь день... Земля вращается под ногами волчком, а небо норовит упасть к ногам... Но я стою! Правда, пока на четвереньках... Стою! Свершилось! Солнце сплавило мои мозги, и третий глаз открылся!
Сколько заняла бы эта дорога обычным ходом, двадцать, тридцать минут? У меня она заняла весь день...
Но эти три дня оказались для меня дорогой к себе... К той, ко мне, которую мне ещё предстоит вернуть себе.
Часть 15
* * *
Проснувшись перед самым восходом солнца, я некоторое время не шевелилась, свернувшись от холода калачиком под песчаным гребнем и глядя на узкую ослепительную щель у самого горизонта. Холодно. Солнце вставало. В ложбине, стекающей широкой долиной к морю ещё в сумерках лежал город. Мне он был не виден.
Тишина, песчаные смерчики всё также неустанно шествовали по своим невидимым для меня путям. Клубки перекати-поле бежали, подгоняемые предрассветным ветром. Один из них зацепился за меня и трепыхался теперь, словно живой, возле коленки.
Я же не шевелилась. Ветер шумел мириадами песчинок в дюнах. Сквозь этот шорох угадывался беспомощный шелест моего прибившегося перекати-поля. А мне не хотелось спугнуть тишину и ту мелодию, что разбудила меня. Она сначала появилась лишь ощущением, предчувствием...
И вдруг где-то вдалеке захкныкала пастушья свирель. Она заплакала, запричитала негромким протяжным речитативом, словно призывая силы неведомые на помощь. Тамтамы глухо и нехотя откликнулись, покатились навстречу свирели сухой дробью чьих-то невидимых ладоней по туго натянутой высохшей на солнце коже... Потом взвыл сипло дудук и заслонил, заглушил их всех, оставшись со мной один. В этой серой на рассвете пустыне его сиплый, бередящий душу голос плыл над землёй и казался единственно нужным мне. Но вот затих и он...
