Санитар Реальностей (Целиком, 1-5гл.)

— Ты выдаёшь себя за Юргена Котовского, но ты уже не тот, что прежде. Кто бы ты ни был, путник, ты уйдёшь отсюда, только если отдашь нам часть воспоминаний. Вспомни что-то, что можешь отдать нам.

И я вспомнил. Я вспомнил нечто, что было чуть позднее, чем воспоминания о курятнике. Что-то ещё более дорогое и важное, то, что я вспоминал очень редко и до последней минуты прятал на самом дне своих воспоминаний. Как я понял позже, это была память о моих родителях, о моём родном доме и о моём происхождении — информация столь ценная, что она могла сыграть решающую роль в судьбе целого мира.

Всё, что я знаю о том периоде сейчас — лишь обрывочные рассказы нескольких людей, встреченных позже. Я так и не смог ничего вспомнить сам. Челюсти Пожирателей Памяти сомкнулись, откусив кусок моих воспоминаний, а заодно львиную долю того, что ещё оставалось от памяти Юргена-архивариуса о мире Градов.

3. Мир Механических Грёз

1.

Переходы из мира в мир не похожи друг на друга.

Чаще всего это выглядит как пробуждение ото сна. На миг после этого кажется, что предыдущий мир, из которого я ушёл, был мутным, невнятным сновидением в твоей голове. Это впечатление обманчиво — каждый из Странников точно знает, что сновидений в его жизни не существует.

Иногда при переходе из мира в мир, из тела в тело, даже не приходится открывать глаза. Это происходит, если тело, в которое вселяется моё сознание, оказывается бодрствующим — например, сидящим за обеденным столиком, или бегущим с копьём за гигантским сухопутным осьминогом. После этого могут случиться разные неприятные штуки — от минутного ступора до обмороков и припадков. Благо, это быстро проходит.

Несколько раз в моей жизни переход происходил через рождение — тогда новорождённое существо сохраняло всю память Странника и, повзрослев, рано или поздно всё равно выполняло своё предназначение.

То, как я вернулся в тот раз, скорее напоминает долгий, мучительный выход из комы. Моё тело лежало на узкой твёрдой тахте. Первое время глаза было больно открывать, и я не мог понять, где я нахожусь. Два или три человека попеременно кормили меня с ложки, обтирали чем-то жгучим, убирали за мной. Я бормотал что-то невнятное, проваливаясь в небытиё — противное состояние, в котором время пролетает так быстро, что ты не успеваешь принять сколь либо важного решения.

Спустя некоторое время я окреп настолько, что смог определить существо перед собой — им оказалась Данелла, вспомнить язык и выдавить банальную фразу:

— Где я?

— Вы в безопасности, пан Юрген. Всё в порядке.

С тех пор во время сна моё сознание перемещалось в Межмирье — ту самую серую плоскость, разделяющую миры. Это было привычно мне; я бездумно шёл в неведомом мне направлении, чтобы отдыхал и разум, и тело.

Дальнейшие дней десять были столь однообразными, что мне противно их вспоминать. За это время я смог выведать не так много полезной информации. Я находился в селе Оборотном, в доме у родителей Данеллы. Отца звали Вроцлав, ему было около семидесяти лет, и он, по счастью, оказался сельским фельдшером. Мать звали Анной, она относилась к незнакомцу в доме настороженно, если не отрицательно. О моём присутствии знали лишь они трое и их сосед — двоюродный брат Данеллы, Ян. Двухметровый детина, сельский кузнец, помог меня дотащить. Данелла появлялась всего два или три раза в неделю, и я заметил, что жду её прихода — похоже, в тяжёлый период во мне проснулись вполне человеческие чувства благодарности и симпатии.

Я приглядывался к убранству комнаты, чтобы сделать кое-какие выводы о мире, в который попал. Судя по большим лампам накаливания, свисавшим с потолка, здесь уже изобрели электричество, хотя других электроприборов в доме не наблюдалось. Отопление было печным, утварь — глиняной и стеклянной. Странный коврик и занавеска с ярким орнаментом вообще производили впечатление чего-то синтетического и заморского — судя по бережному к ним обращению, такие вещи были редкостью. Одежду домашние носили простую, еда без изысков. Ни одной книги я в доме не обнаружил, но при всём этом, впечатление необразованных крестьян ни родители, ни сама Данелла не производили.

Я ещё не видел крупных городов, но реальность, по крайней мере, страна, в которую я попал, производила впечатление консервативной и какой-то заторможенной — словно что-то сдерживало её от развития.

Ожоги и переломы зарастали быстро — то ли из-за новых свойств, которые я привнёс в организм Юргена, то ли по повелению местной природы. Я заметил, многие процессы здесь протекали вдвое быстрее, чем в большинстве миров. По идее, надо было определяться с планом будущих действий. Однако думать и принимать решения оказалось настолько тяжело, что я отложил это, предоставив себе отпуск. Наконец, когда я снова смог видеть и сидеть, я решил систематизировать информацию, которой я располагаю.

Итак, я пришёл уничтожить этот мир. В данном случае речь не идёт ни о милосердии, ни о благодарности к приютившим меня людям. Наверное, это называется циничностью, но я решил — после того, как они меня вылечат, нас будет связывать не так много общего. Гораздо важнее — понять, что в этом мире не так, для чего, или почему я должен его уничтожить. Чаще всего причина приходит в голову сразу же, как я осознаю своё предназначение. Здесь такого не произошло, следовательно, надо было отыскать эту причину, или хотя бы найти намёки на неё.

Пилюли и циклопы — зацепок по-прежнему было не так много. И если по поводу первых у меня уже были какие-то мысли, то вторые, несмотря на состоявшуюся с ними встречу, оставались загадкой.

Как правило, все миры, которые мне приходится уничтожать, покинуты своими Создателями или Хранителям. Подобно стаду, потерявшему вожака, цивилизации таких миров обречены на деградацию и вымирание. Здесь всё могло быть не так. Я оказался в глухой провинции, в стране, судя по всему, проигравшей войну, и судить по ней о мире в целом я не мог. Если мир действительно охраняется этими существами, то моё появление тут вообще могло быть случайным. Судя по письму, которое я прочитал, вокруг происходило много явлений "внешнего порядка" — попросту говоря, заражений, вторжений инородных тел. Одним из таких вторжений было моё появление. Если "скорлупа мира" не прочна, моей целью запросто могло быть уничтожение реальности, способной стать инкубатором для вирусных сущностей. Это благая цель — уничтожив один мир, можно будет спасти десяток других.

После определения причины, следующее, что следовало сделать — избрать способ уничтожения мира. Для каждой реальности он свой, неповторимый. Бывает, что он заключён в паре символов, которые надо написать на камне, или десятке слов, которые следует произнести вслух. Бывает, что он хитёр и скрыт настолько глубоко, что одной жизни бывает мало, чтобы его познать. Так или иначе, я знал о мире слишком мало, чтобы изобретать какие-то варианты, и отложил этот вопрос на потом.

Оставалось беспокойство по поводу биографии и дальнейшей судьбы Юргена. Не вызывало сомнений, что мне и дальше предстоит скрываться под его личиной и жить его жизнью, а значит, чем больше я о нём знаю, тем лучше. Разгадка убийства и причина беспокойства лежали где-то на поверхности, в каком-то малозначительном факте, который я никак не мог поймать.

— Расскажи, кто так повредил тебя, — голос Данеллы заставил меня очнуться от раздумий. Девушка сидела на крае кровати в сером домашнем платье и расчёсывала волосы после бани.

Я даже не сразу заметил, как она перешла на "ты".

— А ты никого не видела?

— Только огонь, — сказала она. — Ты слишком долго был в лесу, а когда я подошла ближе, ты лежал в круге огня. Непонятно, как они быстро разожгли костёр.

Похоже, у циклопов был фильтр восприятия, из-за которого местные жители не могли их видеть, понял я. Я и сам увидел их не сразу.

Мой взгляд невольно скользнул по груди Данеллы — небольшой, но нежной и наверняка уютно-тёплой после мытья. Всё же, в бытность евнухом в прошлом мире всё было намного проще и комфортнее, подумалось мне. Я с трудом отвёл глаза и решил не рассказывать правду.

— Я тоже их не запомнил. Наверное, это были лесные разбойники, те, что поранили меня в первый раз. Я пошёл на звук, после чего меня облили какой-то жидкостью, вроде масла, ударили по ногам и подожгли.

— А что такое консервы?

— Что? — не сообразил я.

— В бреду ты говорил что-то про консервы.

Курятник. Видимо, я слишком хотел снова оказаться там и узнать, что внутри консервы.

— Забудь, что ты слышала, — усмехнулся я. — Это тайные артефакты, о существовании которых простым смертным не нужно знать.

— Я не верю, — усмехнулась Данелла. — О пилюлях и то все знают, и даже знают, как их достать незаконно.

— Что ты имеешь в виду?

Данелла изменилась в лице и вздохнула.

— Не обманывай. Помнишь, там, в лесу, я сказала про то, что наша соседка переела сонных пилюль?

— Так.

— Это были чёрные пилюли. Признайся честно, это ты их ей продал?

Я присвистнул. Меня посетила страшная догадка.

— Хочешь сказать, я — нелегальный продавец пилюль?

— Я ничего не знаю и не хочу тебя обвинять! — сказала Данелла. — Я лишь вспомнила про то, что ты посещал нашу деревню как раз за несколько дней до того случая. Как сказали в Библиотеке, она съела не меньше десяти пилюль, причём разных. Не могли же они взяться из неоткуда? К тому же, ты сказал, что тебя ранили в лесу, и ты потерял память — это могли сделать в отместку за твои преступления. Поэтому мы никому не говорим о тебе. Пару дней назад приходил гвардеец и спрашивал, не видели ли мы доцента-архивариуса, и нам пришлось соврать.

На лице девушки была тревога за мою судьбу, от чего мне сделалось немного смешно. Удивительно, но несмотря на наивное выражение лица, она теперь казалось мне не такой дурой. Всё сходится. Так будет даже проще, подумалось мне.

— Меня многие видели?

— Да. Мать молчит, но, мне кажется, она догадывается. Потому против того, чтобы ты оставался у нас надолго.

— Не волнуйтесь, скоро я вас покину. Я приходил один?

— Вроде бы да... Хотя нет, с тобой был ещё ассистент-архивариус, высокого роста, метис...

— Как его звали? Болеслав? — я вспомнил имя, упомянутое в письме.

— Наверное... Но бакалавры не имеют доступа к пилюлям! Их продают ассистенты, магистры и доценты!

Мне пришлось кивнуть, пытаясь изобразить понимание, но видя растерянность на её лице, я решил сказать полуправду:

— Ни черта не помню, честное слово. Я допускаю, что я сам переел пилюль в том лесу. Мне даже не до конца понятно предназначение пилюль. Они улучшают сон? Стирают память?

— Нет! — Данелла чуть не подскочила на месте от удивления. — Они и есть — сон! Это же знают даже младенцы! Люди видят сны только при помощи пилюль! Если не принять пилюлю, то будешь ходить по серому полю!

Последнюю фразу она произнесла как "шаре-поле-ходичь" — похоже, это было одно целое слово, понятное всем.

— Снов бывает больше сотни. С помощью пилюль люди иногда даже могут встречаться во снах, — продолжала Данелла. — Могут получать новые знания, делать открытия, заводить во снах друзей. Но это очень дорогие пилюли, и их дают не каждому.

Я присвистнул во второй раз.

2.

После того разговора я впервые поднялся с кровати, надел чёрный плащ архивариуса и вышел во внутренний дворик дома приютившей меня семьи. С кривой самодельной тростью, хромая, но сам. Попытался прислушаться-принюхаться к астральным полям.

Мир назывался Страной Градов. Мир представлял собой шар, планету сравнительно небольшого радиуса, наполовину покрытую непроходимыми горами, вулканическими районами и океанами с кипящей водой. Тринадцать городов-мегаполисов, включая один заброшенный, принадлежали трём народам, между которыми совсем недавно прошла разрушительная война. Частички воспоминаний обо всём этом остались мне в наследство от Юргена, но этого было мало.

Эта реальность всё более казалась мне выбивающейся из привычной череды разрушенных мирозданий. Нет, виной было даже не солнце, висевшее на западе. Оно определенно двигалось вокруг мира — это я почувствовал сразу. Такие реальности встречались мне раз пять, и я научился работать с ними. Геоцентричное мироздание намного удобнее и проще в управлении, и если нет силы, способной контролировать космические процессы, разрушить мир не составит труда.

Внешне люди и окружающие ландшафты тоже не удивляли и казались достаточно простыми. На своём веку я насмотрелся уйму миров, где пара-тройка человеческих народов из древней Архиродины смешивались, изменялись или застывали в своём развитии. Меня даже перестали удивлять циклопы, способные приходить в этот мир из соседнего.

После того, как я понял истинное назначения пилюль, меня по-настоящему удивляло только одно. То, что, по словам Данеллы, все жители этого мира являлись потенциальными Странниками.

Когда человек, или нелюдь, или какое-нибудь шестиногое разумное существо из обитаемого мира засыпает, его сознание уходит путешествовать по врЕменной, зыбкой реальности, которая создаётся сама собой и редко сохраняется после ухода создателя. Миры снов на карте Межмирья подобны мелким песчаным отмелям вокруг большого острова, они возникают и исчезают. Ещё реже случается, что два сознания попадают в одну такую крохотную реальность. Все остальные миры — обитаемые, временные, экспериментальные — создаются вполне осознанно и подчинены законам. Один из них, единый для всех, запрещает простым обывателям надолго покидать главный мир и своё основное тело. Если сознание уходит слишком далеко, или попадает в другой крупный мир, то тело в старом мире погибает.

Здесь всё было не так. Получалось, что аборигены не могли создавать своих малых миров. Зато существовали пилюли, приняв которые любой мог спокойно посетить соседние миры и вернуться обратно живым. Театральный билет. Ключ — отмычка для миров, которую может получить каждый. Ну, или почти каждый.

К тому же, крупных миров по соседству оказалось натыкано неприлично много — это ощущалось и по числу "явлений внешнего порядка", и по понятным только мне колебаниям Межмирья. Одну из окрестных реальностей — мир Пожирателей Памяти — я уже посетил. Осталось только выяснить, что это за пилюли, и какие ближние миры тоже доступны для посещения.

Ужинал я в тот день в гостиной, за общим столом. Родители, произнеся какую-то длинную тихую молитву, после обедали молча. Я попытался разобрать слова молитвы, но диалект, на котором она была произнесена, был мне не знаком. Обедать в полной тишине было непривычно и неудобно. Сперва я не мог понять — то ли они стеснялись меня, то ли всегда предпочитали обедать молча, даже за столом с гостями.

— Нравится суп? — осторожно спросила, наконец, мать.

— Нравится, пани Анна. — Еда, которой меня кормили все эти дни, мне действительно нравилась. Простая, деревенская — я пробовал такое уже когда-то давно. — Это грибной суп?

— Да, конечно. Сейчас очень много опят. Помню, после войны, когда мяса почти не осталось, только одними ими и пытались.