Ваше сиятельство

— Нож тупой.

— Какая дамочка привередливая, — заворчал кашевар, но протянул мне точилку. — Надеюсь, что хоть с этим справишься.

Возможно и стоило обидеться на его слова, но я лишь сдвинула брови да молча стала точить нож. В душе поднималось негодование. Он меня на ТЫ назвал. А я ведь не позволяла. Просто с детства меня так воспитывали, что чужих на ВЫ называть, особенно если человек тебе не нравится, разве что к детям на ТЫ. Взрослые люди и даже старики к чужим тоже обращались на ВЫ, пока не познакомятся достаточно близко, чтобы можно было считать другого человека своей дочкой или сыном или братом, сестрой в зависимости от разницы в возрасте. Хотя в старину действительно ко всем своим обращались на ТЫ. Но после потопа времена изменились. С трудом сдержала себя. Я тут всего лишь помощница кашевара. Так что молчу.

Кашевар посолил кашу, и тут же меня накрыла тошнота.

А потом я нечаянно оступилась и огромный котёл перевернулся. Сколько крика было и ругани. На оную сбежались военные. Я стояла, опустив виноватый взгляд, под бранными речами кашевара.

— П-простите, я н-не хотела,— старательно заикаясь произнесла я, нельзя улыбаться, только грустное выражение лица. До чего же сложно его держать.

На переполох явился хан. Бросил на меня уничтожающий взгляд. От которого в пору с моста прыгать. А я внутренне сжалась, а внешне голову в плечи втянула.

— Ты сегодня наказана. Будешь сама варить завтрак. Максим, пойдём, есть разговор.

Кашевар ушёл вместе с ханом, а меня оставили возиться с котлом.

Окинула уставшим взглядом утварь. Я что — богатырь, поднять такую махину? Как они себе это представляют? Или предполагается, что я в грязную посуду всыплю новую крупу?

Военные разошлись.

— Ты как? — услышала шёпот мужа. Ощутила радость, что он жив, хотела броситься ему на шею, но он остановил меня: — Нет, возись с едой. Подключи кого-то, чтобы тебе котёл отмыли. Мы тут тайно. Я купец. А ты моя жена. Но никаких романтических отношений. Я буду издеваться. Поняла?

Всегда поражалась тому, как тонко он угадывает мои мысли.

— Да, мой господин, как скажете.

— Умница, девочка.

— Еда была отравлена.

— Да, я понял. Хан тоже. Так что в ближайшую седмицу* ты у нас кашеварить будешь.

(седмица* — семь дней, неделя)

Эта мысль не очень меня радовала. Одно дело готовить для супруга, вкладывая душу, а совсем иное — для незнакомых людей да ещё и такими объёмами. А посудой тут кто заведует, или я должна мыть и тягать?

— Как наши ребята? — не спросить я ведь не могла.

— Погибло десятеро. Остальных мы спасли. Проверь все продукты.

Я кивнула и муж больше не общался со мной. Ушёл?

Котелок я вытащила из огня сама, сапогом. В дорогу было велено всем одеться в эту дорожную обувь. На мне, по-прежнему, была верховая одежда, которую выдал супруг перед поездкой, состоящая из свободных портков и подпоясанной до колен сорочки, без вышивки. Готовые изделия обычно были не доделаны, требуя украшательств в виде вышивки или лент. Муж велел перед отъездом нашить ленты с нейтральными узорами. Я отошла к реке да отмыла котёл. У вываленной каши уже трапезничали собаки.

— Так, други. Зря вы кашу съели. Хотя, может, вам без разницы.

За собаками я решила понаблюдать. Сварила новый котёл каши, покрошила в неё вяленное мясо. Остальные продукты тоже проверила. Плоды были покрыты какой-то дрянью. Мытьё не особо помогало, лишь обрезание верхнего слоя. Попросила помочь нескольких молодых ребят, которые чистили мне плоды. Я вела себя учтиво, так что молодёжь даже пыталась ко мне клеиться.

— Извините, мужики, но я уже замужем.

Муж один раз продемонстрировал своё "грубое обращение". Нет, он не обижал физически, но общался со мной пренебрежительно, словно я его служанка. После этого его чуть не избили, пришлось заступаться.

Мирослав скрипел зубами, видя вокруг меня толпу ребят, которые с радостью помогали мне готовить. Ревнует. За эти месяцы учёбы мы с ним очень сдружились. Про нежные чувства я не говорю. Для себя я поняла, что его сдержанность в семейной жизни меня огорчает. Мне хотелось, чтобы его мимолётные ласки выливались во что-то большее, но в постели он ко мне поползновений не делал, разве что иногда мы засыпали в обнимку. И вот сегодня всё изменилось, точнее уже вчера. Он впервые признался в своих чувствах. В орде виделись мы с ним редко, в основном только ночью, спали в обозе. Конец лета, ещё было тепло.

Так прошло несколько дней, как мы сюда попали.

— Яра, прости меня, — шептал ночью муж.

— Забудь.

— Мне очень неприятно так себя вести. Ты, конечно, иногда можешь вызвать такую реакцию, что я злиться начинаю, но сейчас ты ведь покорная донельзя. А все эти парни вьются вокруг тебя, а я веду себя как дурак. Я обзываю тебя нарошно, но во мне, и правда, кипит целая буря чувств.

Поначалу наших семейных отношений я вела себя слишком покорно, неуверенно, ведь именно этого требовали традиции от супруги. Так продолжалось с седмицу, потом муж просто стал издеваться надо мною. Словно мы по-прежнему были врагами, и я терпела, довольно долго, потом просто стала отвечать ему тем же, а встретила не отпор, а счастливую улыбку. Мой пыл тут же спал. Как оказалось, его жутко бесила моя покорность. Он стал приглядываться ко мне, потому как не знал меня настоящую, ведь раньше мы притворялись. И его издевательства были проверкой. После этого мы по душам поговорили. И решили, что я наедине с ним я веду себя естественно. Если мне что-то хочется, я говорю об этом. Мы стали хорошими друзьями. И сейчас вот откровенничали.

— Хорошо, завтра получишь от меня сковородкой.

Муж улыбнулся и подарил мне поцелуй.

Глава 3

Прошла седмица с тех пор, как мы поселились в лагере, но запомнилась больше всего Тризна*.

(прим. авт. Тризна* — часть языческого погребального обряда у восточных славян, состояла из песен, плясок, пиршества и военных состязаний в честь покойного. Тризна совершалась рядом с местом погребения перед сожжением покойника. Позже этот термин употреблялся как синоним обряда "поминок".)

Павшим ребятам мы сложили общую кроду*, подожгли и устроили бои. После того, как костёр догорел, прах собрали в домовину, а оставшийся развеяли над полями, вещи погибших мы сложили в кучу рядом с домовиною*, и каждый родственник кидал на них и домовину горсть земли, тем самым насыпая курган. Сверху которого установили погребальный камень с именами погибших. Это была память о них.

(крода* — это погребальный костёр, на котором происходит всесожжение тела умершего, чтобы его Душа легко поднялась в Небесный Мир, т.е. к-Роду. Пламя, это наиболее быстрый способ оборвать связь Души с телом.

домовина* — современная урна для праха, оставшегося от умершего после сожжения.)

После поминок предстояло встретиться для разговора с родителями погибших и выразить свои почтение и память.

Ребята были молодыми, и ещё не успели обзавестись своей семьёй, но у них тоже были родители, которые потеряли своих сыновей, были любимые, братья и сёстры.

Нам всем было жаль ребят, но ведь путь души с уходом из жизни не заканчивается. Они переродятся вновь и начнут всё заново или, если выполнили предназначение этого воплощения, пойдут дальше, в следующий мiр.

Муж тоже принял участие в боях во славу павшим, как и выжившие из нашей свиты, показывая пред богами, как сражались погибшие. Сразились все, кто хотел. Воины в большинстве своём были подготовлены лучше, но и наши ребята не промах. Мирослав сразился с Ратыем.

Это была великая честь, обычно удостаивались её лишь лучшие бойцы. Но бой ведь был не настоящий, а так, лёгкий, разминочный. Не до первой крови, не до лежащего на лопатках и не в силах подняться соперника, а всего лишь для показа навыков.

Я любовалась мужем. Он был раза в два уже в плечах хана, проигрывал и в силе, но брал своей ловкостью и скоростью. После десятиминутной схватки, они разошлись, обнявшись, не признавая ни за кем победу.

И хоть оба бойца оголились (показывая свою честность, что оружие не припрятано) и были лишь в портках, босиком, муж не снял свой головной убор, выступая по-прежнему в роли купца. И как бы плохо он ко мне не относился, но после боя в глазах молодняка, который до того меня защищал, вспыхнуло уважение.

После боёв, все разошлись. Обычно ещё полагались блины и медовуха, но орда ограничилась квасом.

По завершении тризны родители павших воинов захотели пообщаться с Князем, защищая которого погибли их дети.

Хан их принял у себя в шатре, выделявшемся лишь большим размером, позвали и нас с мужем.

— Простите, но долго ли нам ещё ждать? — родители негодовали от такого обращения, хотя, вели себя почтительно.

Мы же вошли в шатёр и присели на подушки, муж по правую сторону от Ратыя, а я рядом присоседилась.

Хан указал на нас взглядом, потом кивнул. Мирослав снял свой головной убор. Шатёр наполнился сиянием.

Родители склонились в уважительном поклоне, получили в ответ кивок и чалма вновь заняла своё место.

Стало тускло.

— Мы очень сожалеем о гибели ваших детей и наших друзей. И будем хранить о них вечную память.

А дальше муж вознёс хвалу нашим богам и предкам, мы испили кваса и вспомнили каждого погибшего, рассказав кусочек из нашей общей с ними жизни.

Затем Ратый перенёс родителей по домам, а мы остались с мужем одни.

У нас не принято грустить на тризне, но ребята ведь мало прожили, ничего ещё не достигли, и свой долг по отношению к Роду не выполнили. Муж пообещал мне, что приложит все силы, чтобы не допустить повторения. А ещё я видела тоску его в глазах и чувство вины, ведь хан предлагал свою помощь, и всего этого можно было избежать.

Я молчала, просто находясь рядом и держа его за руку, тем самым выражая поддержку. Слова здесь не уместны. Прошлое уже не воротишь, мы не вправе изменять его, даже если и могли б. Мы должны жить дальше, неся этот груз на своих плечах.

На следующее утро муж пропал. Ребята сказали, что его и часть взвода вызвал к себе хан, и они ушли. Не нравилось мне это. Поджилки тряслись, но я запретила себе думать о плохом. У меня тоже немало дел. Нужно проверить пришедшие сегодня продукты.

Под предлогом того, что мне хотелось бы поглядеть, что готовят другие кашевары, меня провели по гарнизону, я пообщалась с каждой девушкой (а приставили к стряпне незамужних), проверила запасы. Всё было спокойно и несколько странно.

Неужели дело было лишь в стряпчем, но как же плоды? Я обошла всю воинскую часть, расположенную вкруг града Тоболеск* и ничего не нашла.

(Тоболеск* — более древнее название Тобольска)

Помимо окрестностей города, шатры были и в низинах притоков Иртыша и Тобола.

В град меня не пустили военные. Как я понимала, сопровождение меня в город выглядело бы подозрительным, а рисковать мною хан не собирался. В орде ничего не должно случиться, а за её пределами — могло всё, что угодно.

— Извините, приказа хана не было, а разнюхивать что да чего вам тут не стоит. — Парень стал коситься подозрительно в мою сторону.

Раз это привлекает внимание, пожалуй, лучше не упорствовать. Причину, по которой стоило приглядывать за мной, хан не сообщил рядовым военным. Ну и правильно. Приказ есть приказ.

Моя лошадка тоже притомилась и стоило отпустить её пастись. Не будь я купчихой, такая дорогая порода вызвала бы подозрение, хотя мы выезжали и не на самых дорогих лошадях, дабы не привлекать излишнее внимание. Но я отболталась, рассказав, что это мужнин подарок на нашу свадьбу. Единственный. С Тьмой я не хотела расставаться, да и ухаживала за ней сама, хотя она и паслась в общем табуне.

К обеду вернулся хан со своей ратью. Мужа среди них я не увидела. Сердце от беспокойства участило свой ритм. Ратый встретился со мной взглядом, я показала жестом, что надо переговорить.

Технике жестов нас тоже обучали в последние месяцы. И свои условные обозначения были везде. Со свитой одни, с ханом другие. По сути наравне с мужем был лишь хан, потом я, а потом уже все остальные.

Через полчаса ко мне явился один паренёк лет пятнадцати и отвёл к Ратыю.

Воинскому делу обучались местные дети с младенчества. Не все, правда, шли потом в воины, но обычно такая подготовка оставляла свой след в жизни каждого. Каждый парень мог пройти службу в армии при желании и хорошем здоровье. Те, кто получал образование в высших училищах обычно больше не служили. Учащиеся каждый день тренировались в стенах своего учебного заведения, подготовка была важна как в плане здоровья, так и умении постоять за себя и свою семью, это приравнивалось к двум летам воинской службы для тех, кто высшие учебные заведения не заканчивал. Мало, кто шёл в орду после учёбы, но это не воспрещалось. Тренировались и девчата по два часа каждый день. У девчат упор был на ловкость и умение оборотить силу противника против него. Иногда устраивали совместные тренировки. Цель была: отработать приёмы на более сильном противнике. Парень учился в таких схватках контролировать силу в любой момент. Наносить удар, но при этом в последний момент мог его смягчить, если девушка не успевала среагировать. Такие схватки были обычно со старшими парнями. Чтобы разница в весе, силе и навыках была больше. Наш поток девчат тренировался с ребятами из нашей свиты. И я знала каждого из них не понаслышке. С кем-то пересекалась в личном бою.

— Ярослава, здравия!

— Здравствуй, Ратый! Где Мирослав?

— Мне доложили, что ты разнюхивала тут. Что нашла?.

Я скрипела зубами. По идее он выше меня и имеет право не отвечать на мои вопросы. Но это ведь не прилично.

— Где мой муж? — я начинала злиться. Земля в ответ задрожала.

— Тихо, успокойся! — голос был мягким и обволакивающим. Значит, хан использует СИЛУ убеждения.

Я выскочила из шатра. Сила рвалась наружу. Где Мир?

"Мир!" — и я чуть не упала от возвратной волны. Ощутила, что он где-то тут и ему очень плохо. Закрыв глаза, я пошла, ведомая своим чутьём.

Это был шатёр, большущий, белый. Ещё не заходя внутрь, я уже ощущала запах и солоноватый вкус крови на губах. В душе всё похолодело.

Внутри рыскали девушки с подвязанными волосами и в чёрных одеждах. Почему в чёрных? Да потому что все обычно носят белые рубахи. И в гарнизоне вообще все были во всём белом: от чалмы, до портков. А вот медики, поскольку, постоянно с кровью дело имеют, то форму чёрную сделали им, поверх привычной одежды. На руках стерильные перчатки, на головах чёрные косынки с белым крестом. В воздухе витает запах лекарств и извини*. А муж лежал в подушках на белой клеёнке и весь в крови. Девушки разрезали ему рубаху и собрались класть на операционный стол, стоящий под лампами в середине шатра.

(извинь* — чистый спирт (то, что получается из вина)).

— Вон, все вон! — крикнула я. Злость затмила страх.

Девушки врассыпную бросились от меня. В гневе я страшна, даже без СИЛЫ. Было слышно лишь, как за мною шелестит ткань — это опустились створки шатра.

"Мир, ты что, гад, удумал?!" — я бережно стала отдирать куски сорочки, предварительно смочив их водой. На груди было несколько пулевых отверстий.