Он задумчиво катал по столу кухонный нож, ладонью поглаживая его по круглой рукояти. Обернувшись ко мне и прищурившись на солнце, он кивнул:
— Валиенталь означает всего лишь добрый волшебник на старом дьюри, — проговорил он.
— Так вот Ошкур до недавнего времени был закрыт, но Ангерат открыл его, и стрелка вместо чёрной половины показывает белую, — что означает, что этот мир открыт для нас, — Никитари, рассказывая всё это, лениво следил за мухой, ползающей по столу, и сейчас прихлопнул её рукой и смахнул со стола, — вот такие часы-нечасы у нас, Олие...
— Но ведь есть ещё одна стрелка, четвёртая, — я стояла теперь к ним спиной и видела, что именно эта стрелка была ближе остальных к белому.
— А когда эта стрелка окажется на белом, мы с тобой уйдём из Затерянного города, — голос дьюри раздался совсем рядом, за моей спиной, когда он подошёл, я не слышала.
Затерянный город, значит. Вот и я — затерянная. В непонятных мирах, городах... в себе.
— Как же мы вернёмся сюда, ведь часы эти только здесь? — тихо спросила я.
— Будешь со мной, вернешься, — сказал он и отошел.
Вау... Но, думаю, это было лишь предложение быть в союзниках. Не больше.
А Брукбузельда, убирая со стола, мне в спину пробурчала:
— Я вот всё думаю, Олие, что ж ты у нас как бродяжка-то одета? Или, может, надо так?
Дьюри рассмеялся — первый раз за всё утро. Я тоже отошла от окна и села напротив него.
— Отчего же... Ты, Брукбузельда, подыщи что-нибудь ей, но сильно не усердствуй, — сказал Харз, с усмешкой разглядывая моё одеяние.
— То есть король считает — и так сойдёт, Бру, просто дай чистый носовой платок, ну, и пару носков в придачу, — не без ехидства добавила я.
Брукбузельда сдержанно хихикнула и поглядела на короля. А тот невозмутимо добавил:
— Что-нибудь подходящее для ярмарки...
Никитари оживился:
— Так вы отправляетесь на ярмарку в Гигасе?! Привези ты мне оттуда кофемолку асдагальдскую, ту, что с дивной мельничкой. Очень мы с моей Брушенькой, любим кофей ихний пить после обеда, а старая кофемолка сломалась.
Брукбузельда всплеснула руками.
— Совсем ты, Ники, обленился, уж, мух не давишь, смотрю я! Мы уж по-старинке как-нибудь, поколдуем-разотрем, — затараторила она, переводя смущённый взгляд с ухмыляющегося лица Никитари на улыбающегося Харзиена.
— Хорошо, учитель, — ответил он. — Привезу тебе кофемолку асдагальдскую. А Милиен в этот раз с вами останется. Слышишь, брат?
Милька, зажав прыгучего оленёнка в кулаке, не сводил глаз с Харзиена, и сейчас только кивнул головой в ответ.
— Ну, и хорошо, — повторил дьюри и посмотрел в окно. — Пора собираться, О...
* * *
Оказалось, что никто не знает, когда точно та или другая стрелка перейдёт на светлое поле этих странных часов, сколько она там пробудет. И те, кто жили в Затерянном городе, старались никогда не покидать его.
Сейчас, пока Брукбузельда торопливо забрасывала меня тряпками, какими-то башмаками, сапогами с очень длинными и короткими голенищами, со шнуровкой и с пуговицами, я вдруг опять вспомнила сон... белое лицо словно наяву встало передо мной, и я вздрогнула...
— Чего это ты? — удивилась Бру. — Примеряй, давай. Вот, смотри, какие сапожки с пуговками, а каблучок какой...
Я же потянулась за мягкими, длинными сапогами. Коричневая кожа-чулок сразу приятно обхватила ногу. Вон тот длинный пуловер и, пожалуй, нужна легкая туника и лосины...
— Лосины, — рассмеялась Брукбузельда, всплеснув руками, когда я ей объяснила, что мне нужно, — что за дрянное название! Крейзы... — и она зашептала укоризненно, — но это же всё мужская одежда! Хотя по лесу шататься в наших юбках тоже не резон. Но! Когда ты вернёшься, я тебя наряжу, как принцессу. Я приготовлю тебе белое платье, собранное под грудью, заколю в твои волосы жемчуг, и заставлю надеть атласные туфельки, и ты забудешь про свои крейзы и готы...
— Обязательно, — пропыхтела я, натягивая сапоги поверх их крейзов, нет, это не лосины, конечно, но сапоги просто класс. — Ты заколешь мне в туфельки жемчуг, и я забудусь в платье и готах...
— Хи-хи, — захихикала Брукбузельда, — какая ты смешная, Олие, у вас все такие странные?
— Нет, Бру, все люди, как люди, но есть больные на всю голову, оттого-то я, похоже, и здесь...
— Тебе у нас плохо, — очень серьезно спросила она, прижав к груди платье, которое я только что отвергла, — наверное, ты скучаешь? У тебя там остался... он?
Сдержанное покашливание раздалось у двери. Привалившись к косяку, спиной к нам стоял дьюри. Надо же — подслушивает, но не подглядывает. По-королевски...
— Пора уходить, О. — Сказал он.
— Иду. — Шаря глазами по вороху одежды и прихватывая мелочи, я уже у двери глянула на Брукбузельду и сказала ей: — Спасибо тебе, Бру!
И вышла, а Харзиен пошёл быстро впереди меня. Остановившись перед оружейной комнатой, он сказал, махнув рукой в сторону оружия:
— Бери вон тот меч, пару тех ножей, и ещё... пригодится.
Он протянул мне руку, и в протянутую мою ладонь заструилась лёгкая кольчуга. Она уместилась вся в моей ладони.
— Надень. И плащ. Меч — на пояс, ножи — тоже. — Он говорил коротко, сам уже стоя в плаще, наблюдая, как я неумело креплю меч, ножи. — Твоя задача номер один, запомни, не лезть на рожон, твоя задача номер два, не быть беззащитной, когда меня нет, а такого, надеюсь, не случится.
Видя, как я запуталась в тончайших металлических кольцах, он забрал кольчугу, и, быстро расправив её над моей головой, отпустил. Невесомая вещица упала и словно потекла по мне. Бросив мне плащ, чёрный, плотный, скрывший меня почти всю, он уже уходил по направлению к выходу, через который мы пришли.
Здесь было сумрачно. В свете факелов всё также плавилось старое зеркало, а на входе в большую залу сидел кот. Его глаза кругло уставились на меня, словно хотели напомнить что-то очень важное...
Когда рука моя легла на круглую ручку открытой двери, в неё повеяло лесным прелым духом, и мы готовы были покинуть Затерянный город, старый кот оказался у наших ног, путаясь и ластясь.
— Ну, что ты, — прошептал дьюри, — с чего ты взял?.. Мы обязательно вернёмся сюда...
Опять ступеньки, опять шиповник. Дьюри уже ждал меня на тропе.
— Здесь недалеко селение, — проговорил он, — дойдём, купим лошадей...
Он пошёл впереди.
Ветра почти не было. Пахло прелым листом и старым деревом. Паутина блестела на кустах каплями то ли вчерашнего дождя, то ли не высохшей ночной росы. Птаха малая следовала за нами и чвикала, чвикала.
Последний день, день, когда погиб Элизиен, встал живо перед глазами. Тот же лес, те же звуки, те же запахи, а его нет. Человек приходит в этот мир зачем-то, что-то ищет, к чему-то идёт и погибает... Что это значит, — что он дошёл? Или его остановили на полпути? Кто это знает? Кто отмеривает, кому сколько шагов идти до края?
— Дьюри, кто такой ардаган? — спросила я в спину Харзиена.
Он удивлённо на меня оглянулся.
— Крылатые ардаганские скакуны? — быстро спросил он, не останавливаясь, — откуда ты про них знаешь?
— Элизиен говорил, — ответила я ему в спину.
Харзиен промолчал. Он шёл, ступая быстро и тихо, скользя между деревьями словно тень. Я со своим плащом, мечом кое-как справлялась, продираясь вслед за ним через кустарник, чертыхаясь и кляня все на свете, свою глупость, любопытство и ещё черт знает что. Все то, что заставило меня оказаться здесь. Чучело огородное с мечом и забралом!..
Дьюри в эту минуту вдруг оглянулся и, что-то шепнув, исчез.
Не успела я даже что-то подумать, как меня дернула неведомая сила, приподняла и засунула обратно в кусты. "Будь здесь", — слова дьюри над ухом заставили вздрогнуть. Чувствовалось его присутствие рядом, даже еле слышалось дыхание, но видно не было. Посмотрев на себя, я не увидела ничего. Невидимы?..
И вот тут-то уже и я услышала, что кто-то идёт по тропе.
Как в дурном сне, я смотрела на существо, появившееся вдруг на тропе, больше напоминающее гору мышц, одетое в военную униформу. Оно и не пыталось идти тише, это ему и не требовалось. Казалось сам лес затих, видя этого урода внутри себя. Откуда здесь в стране лесов и озер это чудовище? Тряхнув головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение, я видела одутловатое неприятное лицо с металлическим глазом-окуляром, бешено вращавшемся в своей орбите. Отвратительные грубые швы вокруг глазного инородного яблока были красными, будто глаз был вшит всего лишь неделю назад. Рука в чёрной беспалой перчатке лежала на короткоствольном автомате, и металлические пальцы поигрывали лениво на его стволе. Когда это почти двухметровое чудовище прошествовало мимо нас, повернувшись к нам спиной, жуткая, рваная рана на ней, сверкнувшая холодным металлическим блеском в порванной куртке, заставила меня вздрогнуть.
Глупая фраза "он совсем робот" пролетела в моей голове. Если вначале я думала, что это человеческое существо, достигшее невиданных высот в пересадке органов, то теперь с ужасом поняла, что это груда металла, лениво маскирующаяся под живое существо. И вот этому противостоят дьюри, Никитари, Брукбузельды, Милька?!..
Шаги инородного тела ещё долго были слышны в притихшем лесу. Резкий звук автоматной очереди разрезал вдруг эту берёзовую тишину, осыпавшись треском сучьев и шорохом листьев. И всё стихло...
Я оглянулась, отыскивая глазами Харзиена. Он оказался совсем рядом.
— Ошкур, — коротко сказал он.
— Меч против автомата, — проговорила я, растерянно глядя в его глаза, — страшная война. Война на уничтожение...
— Взяв оружие Ошкура, дьюри теряют своё прошлое и будущее, — тихо ответил Харз. — Так погибли многие дьюри. Магия не подчиняется больше тем, кто берётся за это оружие. Ошкур это будущее Асдагальда. Если бы люди могли увидеть своё будущее...
Он не договорил. Потянув меня за руку, он просто пошёл вперед. А его слова ещё долго бродили в моей голове. Будущее мира людей. Неужели все наши стремления к высотам медицины, науки скатятся вот к такому уроду, шествующему по мирной стране с автоматом наперевес?..
— Тогда получается, что мир дьюри это?.. — тихо спросила я, не надеясь, что меня услышат.
— Одно из ваших прошлых, — ответил Харзиен.
* * *
Вскоре мы свернули с тропы и пошли вдоль склона холма, поросшего кустарником с душистыми бело-серыми метелками. Я продиралась через него вслед за Харзиеном и теперь в душе радовалась, что надела высокие сапоги и плащ.
Лес здесь уже заметно поредел. А дальше внизу виднелось большое жёлтое поле. И длинный хвост пожарища на горизонте справа заставил нас остановиться.
— Это в Меновице, — проговорил Харз, с тревогой глядя на дым. — Значит, оттуда шёл ошкурец. И это значит, что там теперь живой души не осталось. И мёртвой тоже... — тихо добавил он.
Не понятны мне были последние слова, но спрашивать не хотелось. Зловеще прозвучали они. А Харз пошёл быстрее, он словно спешил в это пекло. Дыма становилось всё больше, и вот уже, обогнув холм, мы с небольшого обрыва увидели всю выжженную дотла деревню.
Деревня-то уже и не горела, лишь чёрный дым стелился над пожарищем, торчали обломки стен, печных труб. Горело же сено в небольших стогах, рассыпанных по всей округе, и чадило едким дымом.
Некоторое время Харзиен молчал. Закрыв глаза, он некоторое время стоял неподвижно. Потом начал спускаться вниз, проговорив:
— Ни живых, ни мертвых. Никого.
Еле обозначенная тропинка вилась вниз, с холма. По узловатым корням кустарника легко было идти, но смрадный дым тянулся удушливо с поля, и дышать было тяжело. Чёрным саваном висела копоть над выжженной деревней, и целые тучи золы носились в воздухе.
На краю деревни дьюри остановился. Губы его шевелились. И казалось, что он будто разговаривает с теми, кто здесь жил совсем недавно. Словно прощается с ними.
Харзиен выдернул из-за голенища сапога тонкую палочку и чиркнул ею об сапог. Затеплившийся огонек заиграл, затрепетал, то опадая, то вспыхивая...
И потянулись на огонек тени. Они выходили из-под земли, почерневшие, обугленные. Выбирались тяжело, стеная и крича от боли, разевая страшные рты. Тянулись к маленькому всполоху, протягивали к нему обожжённые руки, словно хотели согреть свои сожжённые тела. Их было множество. Люди молодые и старые, женщины и дети... они все шли и шли к огню дьюри... светлея ликом, теряя страшные раны, они становились прозрачными, легкими. И ветер подгонял их воздушные, невесомые тела, поднимал над землёй...
Они кружились вокруг меня, незнакомые, что-то говорили, просили о чем-то, я слышала гул их голосов, или это ветер поднялся над пепелищем и образы умерших пришли ко мне средь бела дня?.. И больше ничто не держало эти тела. Словно страшная тяжесть тёмной смерти покидала их, оставалась здесь, в руках дьюри. Будто огонь, зажжённый им, поднимал их всё выше и выше. И каждый норовил задеть его. Они прикасались к нему, шептали на ухо свои тайны, а он кивал им в ответ. И лишь шептал иногда:
— Свет с вами. Прощайте...
Ноги уже не держали меня. Сев прямо на траву, я всё смотрела и смотрела на него. И потеряла счет часам и минутам.
А тени становились всё светлее, словно страшный жар покидал их. И они уходили вместе с легким вечерним ветром, пришедшим из леса и сливались с небом...
Наконец, дьюри словно очнулся. Он посмотрел на меня и тихо сказал:
— Надо идти...
Часть 4
* * *
Идти, так идти. Надо, так надо. По выжженной земле, по дороге, петлявшей между бывшими домами, между скелетами сгоревших деревьев, по тропинкам, по которым ещё утром, может быть, бегали смеющиеся дети...
Однако идти нам пришлось недолго. Едва миновав пожарище и пойдя по полю, по высокой траве, клонившейся к земле тяжёлыми жёлтыми колосьями, я вновь потеряла из виду дьюри. Он пропал, словно сквозь землю провалился, и опять я поняла, что меня тоже нет. Он вновь, почувствовав опасность, сделал нас невидимыми...
А металлический, глухой звук полз уже навстречу нам издалека, оттуда, где поле текло жёлтыми волнами у горизонта. Чёрная точка, сначала еле видимая, теперь становилась всё больше. Вот уже стали различимы правильные линии тяжёлой машины, которая не очень быстро ехала, урча, лязгая гусеницами.
Машина остановилась метрах в тридцати от нас. Внутри неё что-то ухнуло, и от тёмного корпуса отделилось четыре мощных, длинных выступа-ноги, которые с размаху врезались в землю, зарывшись в неё, точно сваи, метра на полтора.
А литой корпус продолжал делиться и множиться на наших глазах. Всё новые и новые выступы разворачивались в темнеющем воздухе. Махина, врывшаяся в землю, уже высилась метров на пятнадцать вверх, и, наконец, глухой звук забиваемой сверху сваи разорвал тишину.
И опять что-то скрежетало и разворачивалось внутри адской машины. Она вся сотрясалась и визжала металлическими механизмами, а я смотрела на её силуэт в темнеющем небе, и жутко становилось мне. Ну и что же такого в этой машине? Ерунда какая... Только она была словно живая, эта машина.
