Лили Эванс. Наследница по прямой

Да, конечно, с сестрой я увиделась сразу же после того, как "пришла в себя". Матушка сидела у изголовья кровати и тихонько читала мне книгу про Винни-Пуха, когда дверь открылась. Отец вошёл в палату, ведя за руку беленькую худенькую девочку. Ещё и сильно чем-то напуганную. Или кем-то?

Э-э, да она боится меня! Меня, ту, какой я была на площадке. Она же не знает, насколько я теперь изменилась. Вот и хорошо. Самое время наладить отношения.

Если в каноне для Петунии Эванс не жалели чёрных красок в описании — и лошадиное лицо, и длинная шея, и тощая фигура, то я ничего такого не заметила. Личико было не такое уж и вытянутое, а шея — не слишком отличалась сейчас от моей, поскольку обритая голова как раз мне придавала облик жирафа. Тощая? Кому как. Худенькая — точнее будет. Но и это не трагедия. Некоторые люди за такую фигуру деньги платят, в спортзалах надрываются. А тут своё, от рождения.

Надо её приободрить. Поэтому я остановила матушку на полуслове и радостно взвизгнула:

— Пет! Пет пришла! Я так тебя ждала! — И протянула обе ручки в её сторону.

Сестра вначале вздрогнула, потом тоже протянула руки, приблизилась к моей кровати, присела на краешек. Но тут уж я взбунтовалась — потянула её к себе поближе. А поскольку мне всё ещё было вредно перенапрягаться и волноваться, то сестричку устроили практически ко мне под бочок.

И хорошо. Я могла не смотреть ей в лицо, а она не видела моего. Зато ей глаза мозолил мой бритый затылок, а в уши лился мой щебет о том, как же я рада, что с Пет ничего не случилось. При этом я перебирала её локоны, осторожно скользила пальцами по её лицу, нажимая на некоторые точки.

И уже минут через пять мы рыдали вместе в объятиях друг друга, а ещё минут через десять матушка спокойно оставила нас вдвоём, поскольку я выразила желание послушать Винни-Пуха в исполнении сестры. И та согласилась. Чего раньше никогда не делала. Мостики постепенно прокладывались.

Ещё я выразила желание посмотреть старые учебники Пет за первый класс и её тетради — уж такая аккуратистка обязательно должна всё сохранять! И оказалась права. Так что все две недели до дня рождения Петунии я погружалась в мир первого класса. Не так уж и трудно, я вам скажу. Справлюсь.

Да, потом пришло осознание, что меня не будет на празднике. Долго я не могла позволить себе огорчаться — принялась действовать. Нужно было приготовить подарок, который тронул бы сестру за душу. При этом он должен был быть сделан своими руками — где бы я достала что-то в больнице?

Работала я втайне от всей семьи, вечерами, когда в больнице оставались только дежурные врачи да ночные медсёстры. Потому и постаралась привлечь на свою сторону молоденькую Аделину Пинкертон. Та училась в медицинском колледже в Лондоне, а летом подрабатывала в Коуквортской больнице, давая другим медсёстрам уйти летом в отпуск. А ей — отнюдь не лишняя прибавка к стипендии.

Услышав её фамилию в первый раз, я еле удержалась от улыбки, вспоминая популярного литературного персонажа начала двадцатого века. Тогда как раз появились серии анонимных книг о приключениях проницательного, удачливого американского детектива Ната Пинкертона. Они выпускались в большом количестве, и возникли, скорее всего, в качестве рекламы реально тогда существовавшего американского "сыскного агентства Аллана Ната Пинкертона и его сыновей". Тогда же имя этого детектива стало нарицательным для всякого удачливого сыщика.

Но мало кто знает, что у этого персонажа был вполне реальный прототип. Некий Алан Пинкертон из Глазго, эмигрировав в Штаты, стал там шерифом. А потом основал частное детективное агентство.

Жаль, что Аделина — не его родственница. Она сама рассказывала, что имя и фамилию ей дали в приюте, где она росла. Видно, заведующая этого приюта была начитанная дама.

Поскольку мисс Пинкертон была ещё очень молода, она довольно быстро согласилась мне помочь. Принесла мне необходимый материал, ножницы. И я начала творить. Что же я делала? Ничего особенного. Пыталась воспроизвести рыбку из пластиковых частей капельниц, которые мне в изобилии ставили днём.

Да, несколько штук я вначале испортила, но вот уже на третий вечер начало появляться нечто, что немного походило на искомый вариант. А уж на пятый вечер я сделала уже такую рыбку, что даже привела в восторг Аделину. При этом испорченные детали не выбрасывались, их забирала Аделина. Дома она тоже немного похимичила над ними — зря, что ли она училась на фармацевта?! И вот уже мы можем придавать пластиковым деталям практически любой цвет и оттенок. Превращая бледное изделие в феерически красивый подарок!

Я нисколько не сомневалась, что всё, чем я занималась, не осталось секретом для моего отца. Всё же он был не только отличным хирургом, но и приличным администратором. Я часто слышала восторженные отзывы о его работе и не только от Аделины. Так что ему были обязаны доложить о том, чем я занимаюсь вечерами. Но поскольку я не переутруждала себя, наоборот — при первых же признаках утомления откладывала всё в сторону (прятала подальше, чтобы никто утром не нашёл), с его стороны никаких препятствий не было.

А я продолжала заниматься своим рукоделием. После пластиковых трубочек настало время ажурного вырезания из бумаги. И пусть до Рождества и Нового Года было ещё далеко, и время для ажурных снежинок ещё не наступило — картинки можно было вырезать и на нейтральную тему. Так я открыла в себе и неплохой талант художника. Нет, это не означало, что могла бы взять в руку кисть и начать творить шедевры. Нет, я критически относилась к этой способности. Но вот вырезать силуэт, отдалённо напоминавший оригинал, это был уже прорыв.

Кстати, подобные упражнения были неплохи и для общей коррекции движений, и для отработки мелкой моторики рук. Всё было на благо общего оздоровления организма. Особенно в моём случае. Реабилитация грозила растянуться на полгода. В худшем случае. Тогда прости-прощай мои планы на ускоренное обучение.

Пришлось брать процесс оздоровления моего тельца в свои руки.

Вскоре после того, как я подарила сестричке рыбку, да показала, что можно ещё сделать из подобных отходов, отец поинтересовался — сильно ли я устаю, работая с ножницами.

— Не очень, у меня начинают болеть пальчики, но я потру их между собой, и мне становится лучше. И так приятно, — закатила я глаза от удовольствия. — А потом потру руки до локтя — и тоже хорошо. А вот до ножек — не дотягиваюсь. — Пожаловалась я. — А там тоже больно, когда я вставать пытаюсь. И слабость быстро накатывает.

Не знаю, насколько хорошо я смогла объяснить отцу проблему и предложить вариант лечения. Вроде он меня правильно понял, потому что на следующий день привёл ко мне старика корейца, живущего на соседней улице.

Старый мастер Ли Ван Гвон относился к тем переселенцам, которые прибывали когда-то в Англию в поисках лучшей доли. Такими были его родители, Ли родился уже на островах, потом заработал себе на женитьбу, привёз жену из Страны Утренней Свежести, как иногда поэтично называют Корею. Его дети, а теперь и внуки считали себя уже настоящими британцами, хоть и старались не терять связи с родными краями. Благо корейская диаспора в Британии всё увеличивалась. И внуку — молодому Гвону — уже не пришлось ехать на прежнюю Родину за будущей супругой — нашёл в соседнем городе. Разумеется, договаривались родители, но и чувства детей постарались учесть — не то, что раньше.

Так вот — всем было известно, что старик Гвон иногда может просто творить чудеса. Своими руками он мог поставить на ноги скрюченного радикулитом старика или вправить выбитый локоть подростку, заигравшемуся в футбол. Впрочем, поскольку он делал это бесплатно, претензий к нему власти не имели. Разве можно считать платой подарки от чистого сердца? Или помощь в каких-то делах?

А так — и молодой Гвон отучился в приличном университете, и супруга его получила хорошее образование, и переехали они из нашего Коукворта в крупный промышленный город, поскольку внук нашёл там хорошую работу. И только старик Гвон остался жить здесь.

— Привык, — так объяснял он соседям.

Да, уже третье поколение этой семьи отлично говорило на английском. Хотя старик Ли любил иногда подшутить над незнакомыми людьми, изображая перед ними полуграмотного азиата на уровне "Моя-твоя не понимай". А потом огорошить их даже не кокни, а литературным английским. И радовался — как ребёнок. Хоть ему уже и стукнуло лет восемьдесят. По крайней мере, его рассказам о временах королевы Виктории можно было только позавидовать. Тогда он терял свой дурашливый вид, дикий акцент пропадал. Перед нами сидел вполне достойный джентльмен. И что с того, что у него не английская внешность? В душе он был настоящим Британцем.

Так вот — я не знаю, что именно отец ему пообещал, но весь месяц, что я оставалась в больнице, Ли Ван Гвон приходил в палату дважды в день и занимался со мной. Он проделывал разные штуки — массаж сочетался с ароматерапией, медитации сменялись прижиганиями. Это, когда на определённую область тела мне устанавливали моксу — маленький конус из высушенной и спрессованной полыни, а потом её поджигали. Старик использовал ещё и специальные иглы из нефрита. Что-то приговаривал, напевал, втирал масло, обвертывал мои руки и ноги специально пропитанными в отварах полотнищами.

И ведь это всё дало результат! В середине августа консилиум приглашённых отцом медиков разрешил меня выписать домой. Мне даже разрешили посещать школу, но прописали щадящие физические нагрузки.

Я была счастлива. Домой!

Мне столько надо сделать!

Глава 7.

Первые шаги

Именно в последний день перед выпиской и произошла странная история, заставившая меня ещё раз задуматься, что всё было не так просто с Лили Эванс. Что всё идёт не так, как в каноне.

Старик Гвон приходил утром и вечером, а в тот последний вечер он вошёл как раз тогда, когда я примеряла одно из своих прежних платьиц, с огорчением замечая, что оно сидит на мне не так, как мне хотелось бы. Увлеклась — вот и не заметила прихода Мастера. Только услышав лёгкое покашливание от двери, сообразила, что пока не готова к процедурам — не надела пижаму — так и стою в платье. С усилием потянула одежду через голову, запуталась в юбке. Так и зависла со спутанными руками.

Ли Ван лёгкими шагами подошёл ко мне, стал помогать. Вдруг я услышала, как этот невозмутимый человек слегка присвистнул от удивления. Для него это было очень неожиданно — я уже успела это заметить.

Я быстренько выскользнула из платья и вопросительно уставилась на старого Мастера. Тот быстро справился с удивлением — я опять ничего не смогла бы прочитать на его лице. Приступил к процедурам. Всё как обычно.

Но перед уходом задал мне несколько вопросов. Приду ли я к нему домой, когда меня выпишут? Продолжу ли я проходить процедуры? И знаю ли я, какую форму имеет родимое пятно у меня на животе?

Все вопросы задавались одинаково спокойным голосом, мои ответы выслушивались с абсолютно отсутствующим видом. И только ответ на последний вопрос был выслушан с заметным интересом.

Ибо я брякнула, что никогда не разглядывала свой живот с подобной целью. Задумчиво покачав головой, мистер Гвон согласился, что у меня не было повода рассматривать такое маленькое пятнышко. Но всё же...

Как только он ушёл, я бросилась в ванную комнату к большому зеркалу, обнажила свой живот и стала разглядывать его — в первый раз с тех пор, как попала в тело Лили Эванс.

На самом деле, я и раньше видела пятно на животе — и в памяти Лили тоже. Но из-за повязки на голове не могла наклонять голову, чтобы рассмотреть его. Да и не было такой необходимости раньше. Пятно и пятно, небольшое по размеру, не во весь живот. И не на лице же!

Да, это не была родинка, которая выступала бы над кожей, именно родимое пятно: бледно-коричневый треугольник с чётко выраженной светлой полосой посередине. Всё бы ничего — да вот располагался этот треугольник аккурат вокруг пупка, вписав его в себя. Ничего не напоминает? Вот-вот, и я была ошеломлена. Неужели это знак мне?

Так и стояла перед зеркалом с задранной курткой от пижамы, пока не пришла матушка пожелать мне перед сном всего хорошего. Она уложила меня в кровать, поцеловала в лоб, пожелала спокойной ночи и мимоходом отметила, что загорать мне придётся в закрытом купальнике — только и всего. Как и ей.

Чтобы не привлекать внимание на пляже. Люди не любят подобных знаков. Недаром когда-то для инквизиции было достаточно иметь родимое пятно на теле, чтобы быть обвинённой в связи с дьяволом. А ведь ещё одной приметой были зелёные глаза. И рыжие волосы. Как у Лили.

Я с восторгом посмотрела на матушку.

— А ты тоже колдунья? Как в сказках? — Наивный детский вопрос, заданный с широко распахнутыми глазами и соответствующим выражением на лице. О, я долго тренировалась перед зеркалом, когда была уверена, что меня никто не увидит!

Матушка смутилась, ушла от ответа, стала напевать мне колыбельную. Я сонно пробормотала:

— Было бы неплохо — захотелось тортика, р-раз — и появился. И доску я смогла бы тогда остановить прямо в воздухе. Если бы умела что-то делать. — У матушки, обнимавшей меня, ощутимо дрогнули руки, но голос не сбился.

Начало положено. Завтра продолжу.

Утром после завтрака меня торжественно переодели в нарядное платье, на голове кокетливо завязали лёгкий газовый шарфик с ярким рисунком, отлично скрывший остатки повязки и отсутствие волос на голове. Покрутили меня из стороны в сторону, не нашли изъянов. Посчитали, что я гожусь для выхода на улицу, а я и не собиралась спорить.

Жуткая слабость вдруг накатила на меня — я боялась выйти на солнечный свет. Тщательно скрывая это от родителей, я вцепилась в сестру, практически повиснув на ней.

— Что с тобой, Лилс? — Петуния с удивлением посмотрела на меня, чувствуя, что меня всю колотит.

— Сама не понимаю, — сквозь зубы пробормотала я, — боюсь выйти на улицу. Там сейчас такое же яркое солнце, как и в тот день.

— А, — понимающе протянула сестра, — ты боишься грустных воспоминаний. Так ведь уже два месяца прошло. Ладно, возьми пока мои очки. — И она сунула мне в руку свои любимые солнцезащитные очки в форме бабочки, которые ей как раз и подарили на этот день рождения.

— Неет, не навсегда, — улыбнулась она мне, заметив моё удивление. — Только до дома. Потом будешь сама с родителями разговаривать. А сейчас пошли быстрее. Я же вижу, как тебе не терпится уйти отсюда.

Я с благодарностью кивнула сестре и нацепила очки.

И в самом деле — даже такая символическая защита — помогла. Я чувствовала, как постепенно меня прекратило трясти. И я уже совершенно спокойно проследовала с Петунией до машины отца.

Ехали мы долго — больница была на другом краю города, практически в зелёной зоне. А наш дом стоял на берегу реки, что делила городок на две части. Теперь-то я понимала, что за рекой были расположены фабрики и дома тех, кто там работал. А мы жили в "чистой" части города. Хоть и на самой его границе.

Как уже говорила, через реку можно было перебраться по висячему пешеходному мостику. А вот добираться до того же места на автомобиле пришлось бы, вернувшись обратно к больнице и повернув в другую сторону. Так причудливо был расположен Коукворт.