— Прости, государыня, что неумытая я, — со смущённой усмешкой проговорила Огнеслава.
— Ничего, рабочий пот — никому не в укор, — ответила Лесияра.
Твердяна не нуждалась в объяснениях: лёгким прищуром глаз-льдинок она дала понять, что догадывается о цели прихода княгини.
— Жена, дай только лицо да руки ополоснуть, — попросила она. — А в баню — потом. Дело прежде всего. — И добавила, обращаясь к остальным: — А вы ступайте мыться.
Ей тотчас же был поднесён тазик тёплой воды с отваром мыльнянки да старенькое, застиранное полотенце, на котором после утирания всё-таки остались грязные следы. После этого, даже не переменив рубашку, Твердяна проводила княгиню в комнату для приёма гостей — ту самую, где когда-то отчаянно, до потери пульса отплясывала Ждана... Всё в этом доме невольно напоминало Лесияре о ней, и сердца касался щемящий холодок грусти.
— Слушаю тебя, государыня, — вывел её из задумчивости гулкий, хрипловатый голос главы семейства чёрных кошек.
В колышущемся свете масляных ламп на стенах Лесияра собралась с мыслями и изложила всё, что её беспокоило. Твердяна задумчиво провела ладонью по гладкой голове, потёрла подбородок. В её глазах проступил суровый и стальной, колючий блеск.
— Вот что я тебе скажу, госпожа моя. Нежить, о которой ты говоришь, такая древняя, что никто тебе не сможет рассказать о ней — ни что она такое, ни откуда взялась, ни как с нею бороться... Никто из ныне живущих её не видел и не помнит, в том числе и я. А Светлореченского княжества не опасайся: твой зять — не враг тебе.
— Но мой вещий меч указал, что опасность — на востоке, — нахмурилась княгиня.
— Значит, её источник расположен дальше, — промолвила Твердяна.
— Но дальше — только Мёртвые топи, — пробормотала Лесияра. — Что же делать, Твердяна? Соваться туда — немыслимо. Хмарь там такая густая, что никто из нас не выдержит! К топям даже на сто вёрст не подойдёшь...
— Я бы на твоём месте готовилась к войне, — ответила оружейница. — Если во сне твоей дочки эта нежить вставала из-подо льда, жди беды зимой. Или нынешней, или на будущий год. Большего, увы, сказать не могу.
Тишина нависла зловещей, закладывающей уши пеленой, только потрескивало пламя в лампах, озаряя блеск мозаичных узоров на потолке. Лесияра долго сидела, придавленная каменной неподвижностью. Слово «война», негромко прокатившись под сводами дома, принесло с собою холодное и тяжкое веяние беды...
— Если этой зимой, то времени на подготовку совсем не осталось, — проговорила она тихо и хрипло. — Ледостав уже совсем скоро. И первым удар примет мой зять, князь Светлореченский... Его надо предупредить!
— Хм, а поверит ли он тебе? — усомнилась Твердяна.
— Должен поверить: мы с ним всё-таки не чужие, — сказала княгиня. — На худой конец, возьму меч и покажу ему это кровавое предсказание... Твердяна, а может, ты всё-таки что-нибудь чувствуешь? Этой зимой нам придётся воевать или будущей?
Блеснув глазами из-под угрюмо нависших бровей, оружейница молвила в ответ:
— Ложных надежд давать не хочу, государыня: дело нешуточное. Хоть близкой угрозы я не чую, но могу и ошибиться... Я бы начала готовиться сейчас.
Лесияра поднялась на ноги, Твердяна сделала то же следом за нею.
— Тогда нужно обновить и пополнить запасы оружия, — сказала княгиня решительно. — Я попрошу тебя выковать пятьсот мечей и пять тысяч наконечников для стрел. По столько же я закажу у остальных мастериц. Я знаю — ты лучшая, но заказ придётся распределить по всем кузням: времени мало. Необходимое сырьё скоро к тебе поступит. Всё должно быть готово через три седмицы.
— Слушаюсь, государыня, — поклонилась Твердяна, блеснув головой. — Будем работать день и ночь, не пить, не есть — а сделаем.
Всю ночь княгиня провела в посещениях оружейных мастерских, делая заказы и отдавая распоряжения. Слова Твердяны о том, что она не чувствует опасности в ближайшем времени, немного обнадёживали Лесияру, и она решила пока не привлекать к этому внимания, а потому делала всё сама, не перепоручая никому из подданных. За ночь княгиня побывала в двадцати пяти лучших белогорских кузницах, владелиц которых она знала лично.
В доме у мастерицы Ладиславы её накрыло тяжёлым глухим колпаком усталости: в ушах стоял писк, а ноги точно проваливались в болото — пол уходил из-под них. Княгиня просто не смогла подняться из-за стола, и Ладислава с её старшей дочерью отнесли и уложили Лесияру в постель. Никогда прежде правительница Белых гор не падала жертвой подобной слабости... Ей доводилось по несколько ночей подряд обходиться без сна, но даже к концу такого непростого времени она твёрдо держалась на ногах. «Может, старею, — проползла усталая мысль. — Силы уже не те, что в юности...»
Сознание утекло, как вода сквозь сухой песок. С блаженной лёгкостью княгиня гуляла по светлому сосновому бору, казавшемуся ей до душевной дрожи знакомым. Солнечные зайчики под ногами были такими же, как и всегда, но и в их пляске Лесияре чудилось нечто... Да, почти двадцать лет назад они вот так же ласкали носки башмачков кареглазой похитительницы её покоя, которую княгиня, собственно, и видела сейчас перед собой. Та сидела на огромном поваленном стволе, и тёплый отблеск солнечного янтаря в её глазах поверг Лесияру сначала в полное остолбенение, а потом — на колени.
«Здравствуй, государыня... — прозвучал медовым звоном бубенцов знакомый голос. — Давно мы с тобою не виделись».
«Жданка...» — пробормотала княгиня, касаясь пальцами косы с густой проседью, спускавшейся на колени её второй звезды.
Та была одета в точности так же, как в день их первой встречи — по-девичьи, не скрывая волос; лицо без единой морщинки сияло юной свежестью, и только эта седина связывала её с явью, выдавая истинный возраст. Что греха таить: Лесияра порой представляла себе эту встречу, но точно знала, как будет держаться... Она была уверена, что не проронит ни одной слезы, ничем не выдаст своих чувств и не покажет, что помнила Ждану и тосковала по ней. Но всё случилось не так... Это был сон, но не простой: Ждана пришла в него сама, настоящая и живая, а не была вызвана из памяти княгини. Ни её облик, ни речь не подчинялись Лесияре, она не могла воздействовать на них и менять по своему желанию. И точно так же она не смогла совладать и с собой... Стоя перед Жданой на коленях и повторяя, как в бреду, её имя, она покрывала поцелуями её посеребрённую временем и невзгодами косу.
Из тёплых янтарных глаз струились слёзы и нежность. Пальцы Жданы ворошили пряди волос княгини, касались её щёк, а солнечные зайчики сливались вокруг в сплошное золотое сияние.
«Государыня... Я убежала от своего мужа, князя Вранокрыла, — шептала она. — Мне некуда больше идти! Кроме тебя, у меня никого не осталось. Прошу тебя, умоляю, прими меня и моих детей, укрой, огради, спаси...»
Её голос струился в сердце Лесияры, как тёплое молоко, и знакомая сладкая боль вперемешку с солнечным светом воцарялась внутри. Сев рядом и обняв стройный стан Жданы, княгиня зарылась носом в её волосы.
«Сколько у тебя детей?» — спросила она, горько смеясь над самой собою. Гордая маска отстранённости, которую она примеряла, рассыпалась в прах — просто сгорела в пламени лучистого взгляда карих глаз.
«Я еду с тремя сыновьями, — тепло защекотало щёку княгини нежное дыхание любимой женщины. — Через два дня буду у границы Белых гор. Миновала Ожарск... Въеду чуть к северу от семиструйного водопада — того места, откуда меня похитили. Там есть дорога... По ней и въеду. А везёт меня Млада, она нас в обиду не даст. Пожалуйста, государыня, помоги мне, приюти меня у себя».
«Я встречу тебя, — пообещала Лесияра, прижимая её к себе в сладостном мучении. — Я сделаю всё, чтобы тебе помочь. Прости меня, Жданка... Прости, что тогда покинула тебя, отступилась, не позаботилась о тебе, не защитила. Если бы я тогда не отмахнулась, с тобой не случилось бы всего этого... Сейчас я этой ошибки не допущу. Даже если твой муж объявит мне войну, я ему тебя не отдам. Он должен поплатиться за всё, что сделал».
Тёплые янтарные глаза распахнулись, а губы приоткрылись: видимо, Ждана хотела сказать что-то ещё, но не успела. Объятия княгини опустели. Ждана исчезла — видимо, проснулась или её разбудили.
...Расплывчатое пятно света — окно. Завешенные коврами стены. Какие-то бубнящие голоса, лицо с очень высоким лбом... А, нет, это бритая голова мастерицы Ладиславы.
— Государыня, как ты? Полегчало тебе?
Лесияра поморщилась: даже хмурый свет осеннего утра причинял боль глазам. Слабость отступила, и княгиня смогла сесть на постели, куда её уложили Ладислава с дочерью. За дверью кто-то переговаривался, но в комнате рядом с княгиней находилась только хозяйка дома — с сиренево-голубыми глазами и пшеничной косой на темени.
— Благодарю, Ладислава, мне уже лучше, — сказала Лесияра, ища взглядом сапоги. — Я здорова, просто устала что-то. Забот много навалилось...
На самом деле забот было только две: угроза с востока и приезд Жданы. Причём вторая заслонила собой всё, и Лесияра чувствовала себя ослепшей, оглохшей и к тому же охмелевшей. Мягкая сладость объятий, тепло дыхания, серебро кос, солнечный янтарь глаз — вот всё, чего княгиня желала сейчас. Златоцвета, наверно, была уже давно счастлива в Саду Лалады и далека от земного мира, а Лесияре осталась только вторая звезда из ночного пруда. И если за неё придётся воевать — ну что ж...
Что дальше? С оружием вопрос решён, теперь — подготовить всё к встрече Жданы. Встретить её, затем — поговорить с зятем, предупредить о возможном нападении зимой. Именно в такой последовательности, не иначе.
Дома Лесияра застала странную картину: дворец был охвачен пляской. Плясали все — стража, слуги, дружинницы... Причём, судя по их измученному и запыхавшемуся виду, давно. Откуда-то из внутренних покоев слышался звон гусельных струн, от которого ноги княгини сами, против воли, начали притопывать, а руки — взмахивать и прихлопывать. Движения оказались приставучими — хуже икоты, и прекратить их не получалось. Не иначе, кто-то баловался с гуслями-самоплясами, поняла княгиня.
Этот чудесный инструмент хранился в отдельных покоях под неусыпной стражей, брать его без ведома правительницы не разрешалось, но нашёлся какой-то ловкач, который его таки стянул. Стоило притронуться к струнам, как они начинали сами звучать, заставляя всех (за исключением нежити и играющих музыкантов) пускаться в пляс. Гусли хранились как диковинка, а пользовались ими только по большим праздникам — на потеху гостям и самой княгине.
Пританцовывая, Лесияра направилась на звуки музыки и обнаружила в Престольной палате, посреди изнемогающей толпы, виновниц этого безобразия — Дарёну и Любиму. Гусли были в руках у княжны, а Дарёна подыгрывала на домре, и обе потешались вовсю над начальницей стражи Яромирой. Та лежала на спине уже без сил, молотя пятками по полу и беспорядочно взмахивая руками, которые всё ещё повиновались волшебной музыке. На Дарёну, игравшую на домре, гусли не действовали, тогда как все вокруг были бы и рады остановиться, но яростно отжигали, находясь в подчинении у зачарованного струнного перезвона.
— Это что за выходки? — воскликнула княгиня, безостановочно приплясывая. — Любима! А ну, перестань!
Девочка только звонко расхохоталась над ней, весело подпрыгивая и кружась с гуслями. Сколько Лесияра ни пыталась до них дотянуться, ноги всё время уводили её куда-то в сторону.
— Дочь, лишу тебя подарков! — пригрозила она. — А ну, прекрати сей же час!
Угроза возымела действие, но вот незадача: княжна не знала, как заставить гусли смолкнуть. Она и кричала им «хватит!», и пыталась зажать рукой струны, но ничего не выходило.
— Переверни струнами вниз! — подсказала княгиня.
Любима перевернула гусли, и музыка прекратилась, а с ней и неостановимая всеобщая пляска. Бух! Бух... Бух... Все вокруг повалились как подкошенные — кто на пол, кто на лавки, а кто прислонился к стене, тяжко дыша и прижимая руку к сердцу. Яромира перестала судорожно извиваться на полу, как уж на сковородке; завидев правительницу, она кое-как поднялась на четвереньки, но не удержалась и тут же обессиленно растянулась снова.
— Любима! Изволь-ка объяснить, что всё это значит! — сердито пропыхтела княгиня. — Как к тебе попали гусли?
— Я сама взяла, — гордо вскинув голову, ответила княжна. — У стражниц между ног прошмыгнула, гусли схватила, по струнам ударила — ну, они и заплясали. И уже ничего мне сделать не могли. Не сердись, государыня! Я это сделала, чтоб Яромиру наказать. Она у Дарёны домру отобрала и петь ей запретила...
— Что за чушь! — нахмурилась Лесияра. — Яромира! Это правда?
Начальница стражи кое-как поднялась, но заговорить смогла не сразу — долго переводила дух. Вместо неё смущённо вставила словечко Дарёна:
— Государыня... Позволь мне объяснить.
— Говори, — разрешила Лесияра.
— Я играла и тихонько пела у себя, — рассказала девушка. — А госпожа Яромира пришла и сказала, чтоб я замолчала. И мои песни... гм... волчьим вытьём назвала. Дескать, я своим пением людей смущаю и какие-то Марушины сети разбрасываю. А я Маруше не служила и не служу. Я снова стала петь, и тогда она отобрала у меня твой подарок, государыня. Ну, вот... — Дарёна опустила глаза, теребя домру. — А когда все заплясали, я смогла его себе вернуть.
— Это я гусли взяла, Дарёна тут ни при чём, — приласкалась к Лесияре Любима, заискивающе заглядывая ей в глаза снизу вверх. — Я только Яромиру наказать хотела — за то, что она Дарёну до слёз довела.
Лесияра отдала гусли стражницам, подхватила дочь на руки и рассмеялась.
— Ну и ну! Взять-то взяла, а как остановить — не знала. Думать надо, прежде чем делать... Ну да ладно. Яромира!
— Слушаю, государыня... ф-фух... кхе, — измученная долгой пляской, выдохнула начальница стражи, держась за бок и за грудь.
— За то, что мой подарок у Дарёны отобрала, объявляю тебе выговор, — сказала княгиня. — С гостями так не обращаются! Допустишь ещё раз подобное неуважение — вылетишь со службы, поняла?
— Ух... Государыня, — одышливо попыталась возразить Яромира. — Кхе, кхм... Она — из западных земель, ей нельзя верить ни в чём! Её пение...
