-Вы все, наши пленные. И как таковым, мы не можем дать вам больше, чем своим солдатам. Отправим в свой госпиталь — так же как своих раненых. Ждите, когда мне доложат, свободно шоссе на Цехин. Тогда и отправлю вас, под охраной и конвоем. У меня тоже есть раненые, двое — которые для меня дороже, чем ваши восемнадцать — так что не буду медлить. А сейчас марш в наш обоз, вам укажут. Санинструктора прислать?
Ну вот, эту проблему решил. Других забот хватает! Если немцы сейчас полезут.
Сначала появились "пантеры" — с юга, от железки, где-то через час. Шли по дороге колонной — поле просохло не до конца, а проходимость у бронекошек, при их массе сорок пять тонн, сильно уступала нашей (двигаться и поворачиваться могли, но плохо). Мы встретили их огнем с тысячи пятисот, сожгли восемь штук, остальные отошли. Затем начался обстрел, но снаряды, судя по разрывам, калибр сто пять, рвались от нас в поле, заметно правее, похоже что немцы не имели точного целеуказания, и опасались попасть по Нойлевину, по своим. А после с запада, от Врицена, на нас густо пошла немецкая пехота, в боевых порядках вижу самоходки, их много, не меньше полусотни, похожи на "мардеры", но ствол длиннее. Неужели фрицы вместо семь-пять, восемь-восемь поставили — ну тогда нам их близко подпускать никак нельзя, задавят числом! А позади "пантеры", десятка полтора, во второй линии, что странно, им же до нас никак не достать. Эшелон развития успеха — нет, тогда бы и мотопехота на "ганомагах" рядом бы была, не одни танки. Противотанковый заслон на случай нашей контратаки?
И тут на поле между нами и немцами падают немецкие же снаряды, оставляя густой дым. Это все-таки не сплошная завеса, но здорово нам мешает — правда, мешает и немцам. Мы открываем огонь, осколочно-фугасными по пехоте, бронебойными по немецкой броне — прямые попадания буквально разносят "мардеры" на части, но и от фугасов, разорвавшихся рядом, самоходки или замирают, или продолжают двигаться, но перестают стрелять. Огоньку добавляют и наши минометчики, всего лишь батальонный калибр, но пехоте хватает — что странно, на самоходки тоже действует! Достает и нас, "тройке" из первой батареи прямо в лоб, пробитие — как после оказалось, из всего экипажа лишь мехвод выжил, и то контуженный. И все той же "единичке" из второй, и снова в гусеницу, такое вот счастье. Похоже, у немцев 88/71, а не просто "восемь-восемь", раз нашу лобовую броню на такой дистанции берет, тут явно больше тысячи метров! Стреляют густо, даже вслепую, сквозь дым — бронебойными, к счастью для мотострелков и обоза.
Немцы прорываются наконец сквозь стену дыма. Странные машины, как "мардеры"-переростки, на корпус легкого танка сверху приделана длинная пушка, совершенно открыто, лишь щит спереди, а расчет, он же экипаж (кроме мехвода, конечно) рядом бежит, по раскисшему полю! Залегает, от нашего огня, затем перебежкой вперед, к остановившейся самоходке, готовятся стрелять. Рябко, осколочный — получите, суки! Хорошо попало — нет, кто-то вскакивает, машет рукой, к нему несколько фрицев из пехотного строя подбегают, снаряды подавать. Осколочный заряжай, мне и прицел менять не надо! В наушниках крики и мат, кажется у нас еще кого-то подбили, дистанция шестьсот, это как бойня в упор, и наши, и их калибры одинаково броню пробивают, но фрицев пока больше! Однако им здорово от наших пулеметов и минометов достается — стреляют редко, залегают возле машин, заменяют выбывшие номера расчетов, нам работать куда легче! Их пехота пытается броском добраться до нас, в оптику у многих в руках "фаусты" вижу — но поле грязное, быстро не побежишь, да еще с полной выкладкой, и под пулеметами — не только штатными, вижу, кто-то из мотострелков на броню самоходок запрыгнул, и из того, что у нас на люках приделано, по полю поливает. И попятились немцы, не дошли до нас, скрылись в дыму. Самоходки их были выбиты все, и у каждой не меньше чем по десятку дохлых фрицев валялось, весь расчет, и те кто на помощь подбежал. Причем что любопытно, когда после смотрели, четыре штуки оказались неповрежденными совсем — водилы по-пешему удрали? А "пантеры" так и не появились.
У нас, кроме уже названной мной "тройки" достало еще пятерых, причем три машины сгорели. Одна, как заверил Тимофеич, через час будет на ходу. И опять же, "святое благословение", ни один экипаж полностью не погиб! Но — девятнадцать убитых, и тридцать раненых, это считая с теми, кто у мотострелков! За считанные недели, а то и дни, до Победы!
-Это и есть русский фанатизм — спросил пленный немец-врач, когда я появился в "обозе", четыре сотни метров позади нашей главной "линии обороны" — или фатализм? Или вас бы расстреляло бы ваше НКВД, если бы вы отступили?
-Да пошел ты, ... — отвечаю — жить конечно хочется, только чтобы вы все при этом сдохли, фашисты проклятые. После того, что вы у нас творили — тесно нам с вами на земле. Азаров, переведи!
Немец стал что-то торопливо говорить. Наш разведчик слушал, и усмехнулся.
-Спрашивает, вот у него трое детей в Магдебурге, так неужели их тоже расстреляют? И просит забрать их в "detdom" и воспитать как русских, пусть никогда не узнают про свою родину и родителей, но останутся жить! Он что, издевается над нами?
-Нет — отвечаю — культура европейская такова. Если тебя победили, то сиди и не рыпайся. Знаешь, что в Германии партизан отродясь не бывало, даже когда их Наполеон топтал — это только наши, русские, могли, взять топоры и вилы, и в леса. Переведи — пусть не трясется. Товарищ Сталин сказал, народ немецкий останется, это фашистов мы уничтожим — тех, кто считает себя избранной нацией. А если он и его дети так не думают — то пусть живут, нам не жалко!
Гремело на юге — где наши от Зеелова шли прямо на Берлин. Гремело на севере, где немцев выбивали с их последнего плацдарма на правом берегу, у Цедена. И шли над нами на запад краснозвездные эскадрильи, а немецкую авиацию в этот день я видел лишь однажды — два "фоккера" прошли в стороне, преследуемые "яками". К шестнадцати часам наконец с юга подошли правофланговые части соседней, Сорок Седьмой армии, теперь в наших руках была и железка, и северная дорога, фронт был от Нойлевина до деревни (или городка, у фрицев это различить трудно) Нойтребин, дальше по восточному берегу озера Китцер-Зее, и по автостраде Врицен-Зеелов. Наконец отправили в тыл раненых — и наших, и фрицев. И продолжили выполнение боевой задачи.
Теперь предстояло штурмовать Врицен. Этот городок стоял в шести километрах на запад от Нойлевина, перекресток дорог, здесь сходились две железки, автострада, и северная грунтовка. И речка, прикрывающая с востока, и полоса леса позади. А в тридцати километрах к юго-западу от Врицена — Берлин!
Из протокола допроса. 13 апреля 1944.
-Фамилия, звание, должность, часть?
— Рядовой Филип, господин офицер! Простите, не разбираюсь в ваших званиях и погонах. Я не эсэсовец, и даже не немец, я француз! Это только мундир со знаками СС, но это гнусная провокация! Я совершенно не хотел попасть на эту войну, но меня заставили!
— Вы не ответили на вопрос, к какой части принадлежите.
— 599й штрафной пулеметный батальон, господин... Мне предлагали идти в армию Еврорейха, воевать в Африке, еще прошлым летом, но я сказал, что война не для меня! И вот, мобилизовали принудительно!
— Если это случилось только сейчас, то следовательно, вы работали на Рейх?
— Господин офицер, я был всего лишь актером в "Пти Паради", маленьком парижском театре! Веселил публику, даже в эти тяжелое для Франции время! А не был мобилизован потому что... Мой отец, коммерсант, был близок с кем-то из оккупационной администрации, он хлопотал, чтобы меня не трогали.
-Ваш отец работал на германскую армию?
-Господин офицер, но в бедной, несчастной Франции сейчас без этого нельзя! Кто не работает на войну, тот подлежит мобилизации. А жить более-менее богато может лишь тот, кто наиболее полезен немцам. Но я был дружен с теми, кто без сомнения, входил в Сопротивление!
-И чем занимались в Сопротивлении лично вы?
-О, господин офицер, быть настоящими бойцами Сопротивления могли лишь истинные герои! Храбрые как львы, в совершенстве владеющие оружием, обученные всяким тайным штучкам, как в кинобоевиках. Ну а я был всего лишь маленьким человеком, ничему из этого не обученным. Но я сочувствовал вашей армии и солдатам генерала Де Голля, и с нетерпением ждал, когда освобождение придет! А мои друзья говорили про немцев такое... наверняка они или сами были связаны с Сопротивлением, или знали таких людей. А я молчал, никого не выдал, хотя нам было строжайше велено, обо всем доносить в гестапо! Я не сказал ничего, даже когда меня арестовали и били на допросе!
-За что вас арестовали?
-Не знаю! Скорее всего потому, что на одном из спектаклей я позволил себе... Я там играл черта, так прилепил ему усики и скорчил рожу, как Гитлер на трибуне, я видел в кино. Наверное, кто-то донес — на следующее утро за мной пришли. Меня держали в невыносимых условиях, жестоко избивали! Затем погрузили в вагоны, это было ужасно, как скотину! — и выгрузили уже здесь. Нам сказали, что Рейх предоставил нам последний шанс доказать свою лояльность! Но я слышал разговор двух немецких офицеров — о том, что будто бы Гитлер потребовал еще солдат на Восточный фронт, и Кох, ставший во Франции главным, когда Достлера отозвали, отправил арестантов, "потому что они уже пойманы и собраны вместе", и что "если наловить любых других, нет никакой гарантии их большей лояльности".
-Однако же вы оказались в рядах добровольческого батальона СС. Приносили особую присягу?
-Нет! Меня никто не спрашивал! Нас привезли, выдали эти мундиры, оружия не давали — затем объявили, что мы все мобилизованы в войска СС! И что любой из нас будет немедленно расстрелян за малейшее неповиновение, за нахождение без дозволения вне расположения части, за отступление с позиции без приказа, за попытку сдачи в плен! Хотя там впереди русский фронт, а все знают, что эсэсовцев русские в плен не берут. Но нас все равно держали как под арестом.
-Вас лишали свободы?
-Фактически да! Огороженная территория, и вооруженные часовые вокруг. Рота — два взвода по пятьдесят человек. Про остальные роты батальона не знаю, они наверное, были на участках рядом. Каждый взвод — смена, нас дважды в сутки отводили в первую траншею, и приковывали к пулеметам, ключи были только у немецких унтер-офицеров! И — двенадцать часов дежурства, в дзоте, или даже открытом окопе, негде было укрыться! Почти без еды и воды — только фляжка, и горсть сухарей. И у нас не было никакого оружия, только пулеметы, тяжелые, станковые, их не поднять и не развернуть.
-МГ-42 на станке?
-Нет, наши Гочкисы, или "модель 08" на салазках (прим. — образец 1908г, немецкая версия пулемета "максим" на траншейном лафете — В.С.). Нам было сказано, если русские пойдут в атаку — то стрелять, это будет единственный способ спасти свою жизнь!
-Однако вы сдались, не выстрелив ни разу?
-Господин офицер, я разумный человек! Когда начался ваш обстрел, я упал на дно траншеи, и молил Бога, чтобы он сохранил мне жизнь. А затем я увидел русских солдат, бегущих прямо на меня, их было очень много! И я подумал, что если я буду стрелять, то все равно не отобьюсь, зато гарантированно живым не останусь — а если подниму руки, есть шанс! Первый русский, что добежал до меня, едва не воткнул мне штык в грудь — но заметил, что я прикован, удивился, и не стал меня убивать. Уже после, другой ваш солдат ударил меня по лицу, крича "эсэс", но это пустяк. Затем русский сержант вынул из моего пулемета ленту и затвор, приказал мне повязать на шею мою же портянку, вместо белого флага, и как я понял, велел сидеть и ждать, когда за мной придут. И русские пошли дальше — вернулись где-то через час, уже другие, взвалили на меня мой же пулемет, так и не отцепляя, и погнали в свой тыл.
-То есть вы шли вместе с пулеметом, к которому были прикованы? И как далеко?
-Наверное, километра четыре. Там с меня наконец сняли цепь. И еще заставили тащить "гочкис" на склад.
-Значит, и прежде вы имели полную возможность к побегу. Станковый пулемет Гочкиса, образца четырнадцатого года, весит всего двадцать три килограмма. Исходя из этого, я никак не могу считать, что вы сдались добровольно.
-Господин офицер, я не виноват!! Я не эсэсовец! Я никогда не был на Восточном Фронте! Я не убивал русских!
-Не надо так орать. Это всего лишь значит, что ваш статус в плену будет ниже, а режим вашего содержания жестче, чем если бы вы сдались добровольно. Ну и конечно, репатриируют вас позднее, пока не отработаете. Лет пять или десять, на стройках народного хозяйства, как трибунал решит.
-Господу слава! Ты услышал меня!
Энциклопедия киноискусства. М., 1970 (альт-ист).
Фильм "Иван-Тюльпан", приключенческая романтическая комедия, снятая на киностудии "Союзэкспортфильм" в 1952 году, первоначально предназначался для французской зрительской аудитории — о похождениях в России молодого солдата наполеоновской армии, благодаря своему характеру попадающего в самые нелепые и смешные ситуации. Фильм изобилует гротескными элементами, высмеивающими заграничное представление о нашей стране (партизаны верхом на медведях, плоды развесистой клюквы, которыми можно питаться круглый год), сюжет также в значительной степени условен (в войну 1812 года французских оккупантов под Петербургом не было, русский царь не мог прятаться от них в загородном имении, и у него не было дочери-командира партизанского отряда, переодевшейся в мужской мундир), также вымыслом являются и "шестиствольный пулемет кулибинской работы" (с кремневым замком и бумажными патронами!), и дирижабль, перемещаемый греблей. Это был, по меткому определению, "хулиганский фильм", первая работа в художественном кино тогда совсем молодого Эльдара Рязанова. Это был один из первых, в значительной мере экспериментальный фильм советского кино, где были широко применены спецэффекты. И это была первая главная роль Жерара Филиппа, прежде снимавшегося лишь в эпизодах на "Совэкспортфильме" — роль, принесшая ему европейскую известность, и последняя его работа в Советском Союзе.
Интересный факт: Ж.Филип находился в СССР с 1944 по 1953 в статусе военнопленного французских Ваффен СС. По возвращении во Францию, он называл это время "своим русским крепостным правом", хотя, в отличие от прочих пленных эсэсовцев, отбывал срок в комфортных условиях съемочной площадки "Совэкспортфильма" и, по признанию критиков, именно там состоялся как киноактер.
Еще один протокол допроса 14 апреля 1944..
-Фамилия, звание, должность, часть?
-Обер-фельдфебель Ганс Мельнер, 300я бригада реактивной артиллерии. Фельдфебель первой батареи второго дивизиона первого полка.
-Расскажите о составе вашей части, ее дислокации, поставленных задачах.
-Бригада двухполкового состава, в каждом полку три дивизиона по три батареи. В батарее шесть 28-сантиметровых рамных пусковых установок. Итого сто восемь в бригаде, из техники по штату восемнадцать полугусеничных тягачей, около полусотни автомобилей, до двух тысяч человек личного состава. В наличии был полный боекомплект, так как до начала вашего наступления мы не стреляли. Расположение — лесной массив севернее деревни Штаусберг, огневые позиции были оборудованы фронтом на юго-восток. Поскольку расстояние до линии фронта превышало дальность нашего огня, то вероятно, боевой задачей предполагалось нанести огневой удар по вашим войскам, в случае прорыва на Мюнхеберг. Но точно сказать не могу, я все же фельдфебель, хотя и с выслугой начиная с тридцать восьмого года — а не штабной офицер.
