Так не обманите моих надежд, ничтожества! Германия не может больше терпеть вашей трусости, глупости, измены!
Из протокола допроса. Утро 20 апреля 1944.
-Ваша фамилия, звание, должность?
-Гауптман Киршгоф, кеттенфюрер (командир звена), 14й эскадрильи, первая группа Третьей бомбардировочной эскадры люфтваффе.
-Сколько времени вы на фронте?
-На Востоке с лета сорок второго. Герр следователь, я солдат и всего лишь исполнял приказ!
-И за это награждены Железными Крестами обеих степеней, и рыцарским Крестом? Сколько совершили боевых вылетов против СССР?
-Сто тридцать восемь. Трижды был подбит, но всегда удавалось совершить посадку, или выпрыгнуть, над немецкой территорией. Последний раз это случилось над Зееловым, два месяца назад. Герр следователь, я не мог отказаться!
-Однако же сейчас вы совершили посадку на наш аэродром, на совершенно исправном самолете. Потеряли ориентировку?
-Никак нет, герр следователь! Решил, что хватит служить безумному ефрейтору и его банде. Всегда сочувствовал идеям "свободной Германии".
-И в сорок втором тоже? Позвольте спросить, какой же была ваша антифашистская деятельность?
-Герр следователь, я честный солдат. И считаю, что надлежит честно исполнять долг перед своей страной — при условии, что от меня требуют реального. А когда меня посылают на верную смерть — простите, но это уже нарушение. Значит, и я тоже свободен от обязанности служить.
-Разве вы не вызвались добровольно?
-Герр следователь, это никак не могло считаться добровольным согласием! Меня вызывали и сказали, что это личный приказ фюрера, и я достоин его исполнить. И попробуй отказаться — тут же угодишь в гестапо!
-Какую задачу вам поставили?
-Пройти над Балтийским морем — считалось, что там у вас слабее ПВО. Затем над Финским заливом, и к Ленинграду с запада. После сброса бомб тянуть назад, над Прибалтикой, сколько хватит горючего, и выбрасываться с парашютами, попробовать пробраться к линии фронта. Или же разрешалось лететь в Финляндию, в надежде что там еще настроены прогермански, и нас не выдадут.
-Знали ли вы, что за бомбы вам подвесили?
-Конечно, герр следователь! Если аэродромная команда делала это в противогазах и полном комплекте химзащиты.
-Сколько экипажей еще получило такой же приказ?
-Из нашей группы одиннадцать, лучших. Про другие части не знаю. Нам было приказано в полете соблюдать полное радиомолчание, потому я ничего не могу сказать о судьбе остальных. Кто-нибудь дошел до цели?
-А как вы оказались над Восточной Пруссией? Настолько отклонились от курса?
-Герр следователь, я солдат, а не самоубийца! Ваши же объявляли — что виновных в таком, в плен брать не станут! И что население на вашей территории делает с пойманными военнослужащими люфтваффе, мы тоже были наслышаны. Что финны не выдадут, верилось слабо. И какие тогда шансы выжить и вернуться — ясно ведь, что билет в один конец! Нам было объявлено, что если что, родных в концлагерь — вот только упустили, что моя семья в Ростоке, который вы уже взяли. А у штурмана, лейтенанта Шульхе, жена и дочь в Ганновере погибли, от американских бомб. Так что он, когда я ему сказал, новый курс рассчитал с охотой. Тот аэродром под Пиллау — базировались мы там в сорок третьем, я хорошо его знал. Над морем, на высоте сто, чтобы локаторы не засекли, ночью — чуть ошибешься, и врежешься в воду, но я очень хороший пилот, летаю с тридцать седьмого. Выйти в темноте прямо на полосу, и посадка с полным бомбовым грузом — с ходу, не делая круг. Но я справился — недаром считался лучшим летчиком эскадрильи, а то и всей группы.
-Отчего вы не сбросили бомбы в море? Ведь садиться с ними даже по инструкции запрещено?
-Герр следователь, но я так уже делал однажды, и знал, что Ю-88 на такое способен, выдержит. Зато вы убедитесь в искренности моих намерений. Готов выступить свидетелем, если ваша страна обвинит нашего бешеного ефрейтора в применении запрещенных средств войны. Поскольку химия разрешена, лишь против партизан и туземцев — а вы не простите.
-Это кем разрешена?
-Так все знают, и разговоры... Что Сталин с Рузвельтом и Черчиллем договорились. Запретить отравляющие газы против цивилизованного противника — а лишь бунтующих дикарей в колониях травить, ну и правильно, по-моему. Герр следователь, а кто-нибудь до цели долетел, не дай бог? Я к этому никакого отношения не имею — каждый экипаж выбирал маршрут самостоятельно!
-Успокойтесь, не долетели. Пятеро сбиты, двое оказались в Швеции, еще один как вы, сел на нашей территории у Таллина, а трое, выходит, пропали без вести. Ни одна химическая бомба на Ленинград не упала.
-Герр следователь, тогда я надеюсь, советская сторона не имеет ко мне никаких претензий?
-Пока не имеет. И как вы видите свою дальнейшую судьбу?
-Я, как многие в Германии сейчас, тоже слушал ваше радио — "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается". И что жизнь не кончается, с проигранной войной. Если мне предоставят возможность, я хотел бы присоединиться к "свободной Германии". Ну а после завершения войны, если Германия будет коммунистической, то вы дозволите ей иметь и свой воздушный флот, военный или гражданский. Где продолжу службу — я все же очень хороший пилот.
Москва, Кремль. 20 апреля 1944.
-Не герои! — Сталин отбросил прочитанный протокол — даже за свою родную землю не умеют насмерть стоять. Как вот этот, летал, воевал, кресты получал — а как жареным запахло, так сам перелетел и руки кверху. У нас даже в сорок первом такое бывало, по пальцам сосчитать. А это — Европа. Воевать умеют, но в пределах возможного. А когда сверх того надо — то сразу вспомнят, что "с поражением жизнь не кончается". Хорошо что не японцы — в камикадзе желающих нет.
Все присутствующие были посвящены в тайну "Рассвета". И знали, что такое камикадзе — которые пока еще и в Японии не появились.
-Не каждому дано — наконец заметил Василевский — как у Толстого было, что "наверняка", вынесет не каждый. Так и этот, геройствовал, все ж не трус, раз больше ста боевых вылетов — но когда понял, что живым не останется, то сорвался. И уже все умение, лишь бы чтобы самому уцелеть — плевать ему и на отечество, и на солдатский долг. И зачем нам такой в ВВС ГДР будет нужен?
-Расстрелять просто — произнес Сталин — однако же, ценный ресурс, сколько будет стоить, такого пилота обучить? Пусть в гражданской авиации летает, как это у немцев будет называться, "люфтганза"? Или поля опрыскивает, или людей спасает — найдем, куда его после. А вот что нам теперь с Германией делать?
-Из числа идущих на Москву и повернувших назад, шестеро сбросили бомбы над Белоруссией и Смоленщиной — доложил Василевский — есть жертвы среди мирного населения, возникли очаги заражения. Что дает нам право считать факт применения химического оружия против СССР совершившимся и доказанным. Есть и свидетель, этот вот Киршгоф со всем экипажем, самолетом и нетронутым боеприпасом, и еще двенадцать пленных, кого поймали на настоящий момент. Имеем право нанести по Рейху ответный удар, и просить того же от союзников.
-По имеющейся информации, до Лондона ни один не долетел, все или сбиты над Ла-маншем, или повернули назад — заметил Берия — но кто-то мог упасть, или так же сбросить бомбы, в южной Англии. Так что британцы могут и без нас принять решение. Интересно, что над Швецией ничего — а ведь нам сообщали, что Стокгольм тоже внесен в список. Предположительно, гитлеровцы не хотят сами отрезать себе путь бегства.
-Заигрался Адольф, пора наконец прекратить — сказал Сталин — есть мнение, что больше он СССР не нужен. Если Гиммлер уже почти договорился с нашими союзниками, и завтра сам организует покушение. Тем более, что обстановка уже позволяет. Борис Михайлович, отчего на Западе такое расхождение с той версией истории?
-Я внимательно изучил информацию по миру "Рассвета" — ответил Шапошников — мое мнение, все случилось, как и должно быть. И там имел место кризис немецкой обороны осенью сорок четвертого. У нас же войска второго эшелона, танковые дивизии и парашютисты, тогда спасшие вермахт от полной катастрофы, лишь пробиваются из "парижского котла". Также объяснимо и быстрое падение Антверпена — да, оборонительный рубеж сильный, но в отличие от той реальности, здесь у немцев лишь четыре пехотные дивизии были реальной силой, прочее же или ошметки, боеспособностью не более десяти-пятнадцати процентов от нормы, как корпус СС, или всякая шваль вроде фольксштурма и насильно мобилизованных "еврорейховцев". Если коротко — то все следствие гитлеровских военных авантюр на удаленных театрах, чего не было в мире потомков. В итоге, немецкие войска оказались недопустимо разбросаны, и быстро их уже не собрать. Но обстановка на Западном фронте теоретически также имеет шанс стабилизироваться.
-А можно подробнее, Борис Михайлович — спросил Сталин — какие, на ваш взгляд, у немцев перспективы?
-Париж обречен — ответил Шапошников — по имеющимся у меня сведениям, 2я танковая дивизия Леклерка уже вчера вечером ворвалась на его окраину. И весь корпус Де Тассиньи на подходе, и пятнадцать тысяч вооруженных повстанцев внутри. Немцы упорно оборонять Париж не станут, если конечно Шернер в здравом уме — не сегодня, так завтра, кольцо сомкнется, и будет им судьба Паулюса в Сталинграде. Единственная, на мой взгляд, стратегия, дающая хоть какой-то шанс — это немедленно и с максимальной быстротой прорываться на восток, к рубежу Седан— Верден, с переправой через Сену у Фонтенбло. Да, прямо через тылы Де Тассиньи — тут французы фрицев не удержат. Но марш придется совершать днем, под ударами союзной авиации, при ее полном господстве в воздухе, да еще и при нехватке у себя транспорта и горючего. Я бы на месте Шернера решил — оставить в Париже один из корпусов, выбрав наименее мобильный, и понесший наибольшие потери; жестоко, но это единственная возможность сохранить хоть часть войск, имеющих реальную боевую ценность. И по некоторым данным, уточнение ожидается, немцы так и поступили. Если так, то предполагаю, что один из танковых корпусов и парашютистов с остатками пехоты им все же удастся вытащить, хотя потери в технике ожидаю на уровне девяноста процентов, все поврежденные машины придется бросать, ну а личному составу, оставшемуся без транспорта, спасаться по возможности. В то же время добивание союзниками группы Шернера, Седьмой и Седьмой Танковой армий, дает очень хороший шанс нашему "другу" Роммелю уйти за Рейн — его дивизии гораздо южнее, воздействие союзной авиации на том маршруте намного меньше. Причем "преторианцы" Роммеля — танковый корпус "Тропик" (15я и 21я танковые дивизии), 999я пехотная, 1я и 4я парашютные, уже в Германии — что собственно и позволяет перейти к нашему плану. Но замечу, что у союзников уже должна наступить оперативная пауза, так что при желании продолжать войну, немцы будут иметь время для организации обороны по германо-французской границе. Тем более что в нашей истории они в гораздо меньшей степени успели разоружить укрепления "линии Зигфрида", ради "Атлантического Вала". Общий вывод — Рейх еще имеет на Западе некоторые тактические перспективы. Стратегически же он уже безнадежно проиграл.
-И спор уже идет вокруг очертаний будущего послевоенного мира — сказал Сталин — и если "Большая Рыбалка" удастся, это спасет жизни тысяч наших солдат. Товарищ Василевский, войска сумеют совершить бросок на глубину от двухсот до четырехсот километров, за три-четыре дня, если сопротивление германской армии перед ними резко ослабеет?
-Второй Белорусский за четыре дня до Эльбы дошел, там еще двести километров, и упремся в голландскую границу. На юге будет труднее — но, думаю, справимся.
-Тогда, товарищ Берия, даю санкцию на "рыбалку". Не подведите. Надеюсь, что товарищи из "Рассвета" окажутся на обычной высоте. Под вашу ответственность!
Берия кивнул. И подумал, что в товарищах "из будущего" он не сомневается, а вот если фрицы подведут... Что ж, тогда он позаботится, чтобы эта сволочь Рудински, когда его удастся поймать, провел остаток своей жизни в лубянском подвале, делясь своими секретами. А Зейс-Инкварт с Борманом гарантированно пойдут на эшафот со всеми прочими "Г".
Москва, 20 апреля 1944.
По московским улицам шли немцы.
Не пятьдесят семь тысяч, как было в иной истории, тремя месяцами позже, а целых сто. Сто тысяч пленных, из числа взятых на Висле, в Восточной Пруссии, в Померании, в Моравии, в Австрии, в Италии — за последние два месяца. Солдаты, унтера, офицеры. И генералы впереди, как положено, во главе с фельдмаршалом Леебом, командующим группой армий "Север", сдавшимся в Кенигсберге.
И если высшие чины были по уставу, в парадных мундирах со всеми регалиями, то солдаты — в потертой форме, нечищеных сапогах, даже без ремней. По контрасту с охраной, бойцами НКВД, одетыми как на парад, даже примкнутые штыки новеньких карабинов СКС сверкают на солнце. Поперечные улицы были перекрыты бронетранспортерами и "студебеккерами", тоже с солдатами НКВД, патрули стояли у всех подворотен. Но это было лишь на случай, если немцы попробуют бежать — прохожим, гражданским и военным, никто не препятствовал, не разрешалось лишь выходить на проезжую часть во время марша колонны.
В Северодвинске, Ленинграде, Сталинграде, Харькове, Киеве, Минске к подобным зрелищам давно привыкли, хотя в намного меньшем масштабе — там немцы, к которым прочно прилепилось откуда-то взявшееся слово "гастарбайтеры", каждое утро строем под конвоем маршировали к месту работ — убирать мусор, восстанавливать разрушенное, просто благоустраивать территорию, ну а кому повезет, работать за станками в теплых цехах — а вечером так же возвращались в казармы. Но москвичам это было в новинку, не было в Москве больших разрушений от бомбежек, и на заводах как-то обходились пока без привлеченной рабсилы. Потому люди на тротуарах часто останавливались и смотрели — с пренебрежением, с брезгливостью, вот ненависти было мало, ведь этот враг был уже побежден — хотя после бойцы конвоя рассказывали, как к ним обращались, "отдайте хоть одного, своими руками задушить".
Сами немцы принимали это как должное. Европейские традиции, еще с римских времен, когда за колесницей полководца-триумфатора гнали взятых пленных — сейчас же, в двадцатом веке, никто не собирался приносить пленников в жертву, и даже обращать в пожизненое рабство — ну а потешить публику, и заставить работать, тут русские были в своем праве — праве сильного, которое никто не отменял. К тому же эти немцы уже успели узнать, что русский плен совсем не так страшен, как про него рассказывал Геббельс, тут никого не забивают до смерти, не морят голодом, не скармливают заживо сторожевым медведям — а требуют работу в пределах разумного, и даже платят за это какие-то деньги! Есть конечно и наказания — за неповиновение, за нерадение в работе, за попытку побега, за порчу инструмента — но это было вполне справедливо. И что русские сразу изолируют всех эсэсовцев, гестаповцев, кригс-комиссаров, членов НСДАП, и всех уличенных в зверствах с русскими пленными и гражданскими, и что с этой категорией дальше происходит, неизвестно, то ли всех поголовно расстреливают, то ли отправляют в ужасные штрафные лагеря в Сибирь, где круглый год лежит снег, а под окнами рычат голодные белые медведи — так разве мы в начале войны не были настолько же жестоки с их комиссарами и евреям? Ну а честным солдатам ничего не грозит — лишь отработать, сколько положено, и домой, ведь скоро уже кончится эта война?
