И я поняла, что шепчу что-то. Слова незнакомые и одновременно кажущиеся известными всегда. Словно они всё это время жили во мне. Не то песня, не то молитва...
Ниточка лунная
Тропкой межзвёздною,
Россыпью под ноги,
Пылью нездешнею
Вереском-полем,
Водою студёной
Льётся, струится
Прядью неспешною...
Веретено-Дева Светлая,
Судьбы нить хранящая...
Ты не оставь меня.
Дорогою тёмною,
Ночью безлунною,
Печалью унылою,
Отчаянием горьким
Омутом-топью,
Одиночеством-смертью,
Витязь-Свет Солнце,
Воин небесный,
Ты не оставь меня...
Шепча последние строки, я уже сидела. Скрестив ноги, сцепив руки в замок, отчего-то зажмурив глаза, лихорадочно собирала слова, всплывающие в голове из забытого далёка, тянущиеся оттуда голосом матери, молившейся за меня. И боялась потерять эту нить.
Краем последним,
Бездной морскою
Высью заоблачной,
Раной смертельной
Шагом неслышным,
Случаем-гадом,
Предательством друга,
Заклятием-ядом...
Духи Хранители,
Светлые Всадники
Вы не оставьте меня...
Страшно было даже шелохнуться. Казалось, нить, протянувшаяся неожиданно отсюда из жаркой Галайзии в моё прошлое, рассеется вместе с остатками предрассветных сумерек, забудутся странные слова... Я поняла, что мне больно руки, сжатые от напряжения.
Когда я разжала их, пальцев на левой руке оказалось шесть.
"Мэт... как я рада, что ты вернулся... Давай, ты будешь родинкой... Ага... Присаживайся, вот сюда..."
Счастливо рассмеявшись, видя, как шестой палец исчез, я постучала по запястью... И на этом месте появилась родинка величиной с божью коровку.
* * *
"Мэт, ну, конечно, уллаликой, лет сорока. Войти в город кем-то другим было бы слишком неудачно".
Я теперь разговаривала с метаморфом, словно со старым другом. Было приятно, наконец, поговорить с кем-то ещё. Собственная персона мне поднадоела изрядно. Кроме того, она всё время норовила сбиться в истерику, и её приходилось успокаивать...
Кое-как очистив одежду от пыли, остатками воды умыв лицо, я перевязала платок, закрыв лицо, оставив открытыми лишь глаза. Выправила длинную рубаху-тунику поверх штанов. Так ходят здесь, в Галазийе, уллалийки, пытаясь скрыться от прощупывающих взглядов стервов и богатых ивенгов. И босиком... Сапоги пришлось оставить в дюнах, зарыв их в песок. Здесь в такой обуви ко мне было бы слишком много вопросов...
Дорога к городу — пыльная, истоптанная тысячами ног, изъезженная множеством телег, по обочинам — с частоколом страшных столбов висельников... Их высохшие почерневшие тела трепали лениво горбоносые лысоголовые стервятники. Птиц было много. Они сидели на столбах, ходили по дороге, перепрыгивали друг через друга и нисколько не боялись меня. Встретившись глазами с каким-нибудь падальщиком, я невольно уступала ему дорогу — смрад удушливый, смертный шёл от него.
С этой стороны город начинался казармами ланваальдцев. Каменные серые коробки с глазницами огромных окон, с распахнутыми деревянными решетчатыми ставнями, тянулись вдоль дороги длинными, ровными рядами. Но мне не надо сюда. Я уйду по переулку вниз, к морю, в рыбацкую слободу. Узкая, на ширину двух шагов улочка петляет между старых урючин. Осень добралась и сюда. Жёлтый лист падает, тихо кружась в воздухе. Под ногами множество скукоженных от жары, диких абрикосин. Их здесь никто не собирает. Сады и так ломятся от сочных спелых плодов.
Но чтобы содержать хороший сад, надо возделать эту тощую песчаную почву, влить в неё многие гекалитры пресной воды, а на это нет возможности у рыбаков и бедняков. Чужие плантации отнимают все силы. И земля очень дорога. Поэтому тощие уллалийские детки растут на рыбной мелочи — сальсе и крабах, редко — устрицах и мидиях, когда товар не раскуплен...
Мысли мои блуждали по Галазийе, пытались не думать о том, к чему невольно возвращались и возвращались. А ноги несли сами. К дому Сесиллы.
Вон он. Я оглянулась через плечо. Старая урючина высохла и облетела. Покосившаяся лавка усыпана бурой листвой. Жива ли ты, Сесилла?
Дверь скрипнула и открылась. Сесилла стояла на пороге. Её взгляд скользнул по мне, задержался на секунду... Уллалийка равнодушно отвернулась и закрыла дверь.
Значит, Силон. Значит, уллалийка жива, раз фрагу всё ещё нужен её облик...
* * *
Рынок от дома Сесиллы был недалеко. Два проулка — вниз, и налево. Потом по тропинке, пока не упрёшься в скопище узких уллалийских телег и возов. Они окружают рынок со всех сторон, и если бы ланваальдцы не бороздили бы их ряды своими тройками, то к обеду сквозь эти заслоны было бы не пробиться.
Скользнув между ними и уже у самых лавок с помощью метаморфа преобразившись в пожилого ивенга, я с облегчением почуяла безопасность. Кроме того, на ногах оказались теперь хорошие сандалии. На поясе висел короткий меч и кошелёк с деньгами. Уже не прячась и не опуская взгляд, я пошла по ряду, решив для себя, что я — провинциал с северных, более спокойных окраин, из Северной Агейры, и приехал за лошадьми, их выбирает мой конюший. Я же ищу разные мелочи в подарок домашним...
Рынок... Смердящий рыбными и мясными лавками, чадящий огромными жаровнями с кипящим маслом и рыбной мелочью в нём, шумный и бестолковый на первый взгляд. Место, где можно купить всё — от раба до кружевного носового платка. Место, где гомон тысячи глоток то и дело взрёвывал возбуждённо, следя за боем синих уллалийских быков, где слышался заунывный вой женщин-рабынь и слабенький, приглушённый плач детей.
В лавке с галантереей старого знакомого Феорода я покосилась на себя в круглое, качающееся в серебряной подставе зеркало.
"Да, Мэт, в самый раз. Только пузо великовато, не знаю, хватит ли силёнок у меня таскать такой бурдюк..."
Характерные особенности лица ивенга — отвисшие нижние веки и выступающая вперёд нижняя челюсть — отчего-то странным образом влияли на меня, и я с усмешкой отметила в себе некоторую самоуверенность. Её-то мне и не хватало. Выкатив пузо вперёд, чванливо оттопырив нижнюю губу, я ползла среди расступающихся торговцев, тяжело отпыхиваясь.
"Чаю что ли попить...", — подумалось мне, потому что желудок мой издавал жалобные вопли вот уже как с полчаса, а молчал ведь, как рыба, пока запаха съестного не почуял.
Чай здесь был зелёный, но похожий на наш зелёный лишь цветом. Листья ещё зелёной майвы привозили из Ланваальдии, или Ланваалы, как здесь все называли родину гигантов-гратов.
К горячей майве подавали засахаренные фрукты и слоёные лидо — булочки с абрикосовым джемом. Но, как и с нашим чаем, с майвой можно было кушать всё, что угодно. А пить холодную майву в жару было ещё и спасением...
Поскольку торговаться ивенгу не пристало, я, подойдя к лавке майванщика, ткнула толстым пальцем на маленький, двухпорционный кувшин, бросила одну унию и буркнула:
— Холодной майвы.
Майванщик, худющий ивенг, заулыбался
— Вы, я вижу, издалека. Проездом у нас или по делам? Угостите себя домашней едой. Возьмите сладких лидо или мясную банзу...
От вида этой банзы, открытой лепёшки с мясной начинкой, залитой мягким домашним сыром, у меня и так дух свело, а желудок лишь обессилено вякнул и, кажется, сдох окончательно, судя по последней судороге.
— Давай, друг, свою банзу, — ворчливо прогундела я, отсчитывая из кошелька пять уний.
Эптерисом называть его было нельзя, потому как на груди не было бляхи этого высокородного сословия.
— Э-э, дорогой, когда это было, чтобы банза стоила пять уний?! — удивился майванщик. — Восемь. Восемь уний, дорогой!
Я, выкатив глаза, как положено, но отсчитывая монеты, запричитала:
— Война! Это всё проклятая война, уважаемый... — и замолчала, ковыряясь в кошельке, не зная, кто передо мной имперец или болотник.
— Да, дорогой, — майванщик закивал головой, — эта босота уже шестой месяц покоя не даёт...
— Э-эх, уважаемый! Три месяца с плантации ни ногой, страшно хозяйство оставить, ни на кого положиться нельзя, — бормотала я.
— С плантации, — вежливо засмеялся майванщик, — пока вы там за заборами своё хозяйство охраняете, мы тут каждый день, как на взбесившемся слоне! Проходи, дорогой, отдохни в тени, попей майвы, посидим, побеседуем. Нет ничего лучше хорошей беседы...
Майванщик широким жестом пригласил меня внутрь лавки. Там, под навесом из ткани виднелся узкий и длинный стол, невысокая лавка, покрытая длинношёрстным местным ковром. Один-единственный посетитель, ивенг, сидел с противоположного конца лавки и допивал майву. Он чинно кивнул мне.
Я, раскланиваясь, просеменила к столу, не видя под своим пузом ног и чертыхаясь от этого на Мэта. Отхлебнула холодный освежающий напиток и вытерла рукавом туники пот, катившийся градом по лицу.
— Откуда будете, уважаемый? — рядом сидевший заговорил неожиданно глухо и властно.
Сердце мое укатилось в пятки, а я проблеяла, как и положено деревенщине:
— Из Северной Агейры. По хозяйству.
— Чем интересуетесь, если не секрет? — тот искоса наблюдал за мной.
А мне стало казаться, что я его где-то видела.
— Лошадками... Каков нынче расклад на лошадей, не в курсе? — уставилась на него и я.
Собеседник был чёрен, с нагловатым, быстрым взглядом. Я немного успокоилась. На деньги меня прощупывает. Но и так ясно, что деревенщина прибыл в столицу с деньгами.
— Иноходцы тигровые хороши в конце конного ряда, у Дага, тягачи, славные из Ланваалы вчера прибыли... Вы какими интересуетесь? — он говорил скороговоркой, проглатывая слова.
— Тягач хороший не помешал бы, да дороговато будет, пожалуй, не при деньгах нынче я. Майванщик куда-то с моей банзой запропастился, доедает её походу... — пробормотала я, оглядываясь.
— Банзы здесь хорошие, горячие подают, — хмыкнул ивенг, заметно потеряв ко мне интерес.
— Когда только эта война закончится?! — запричитала я для поддержания разговора, отирая пот со лба, — вы, наверное, здесь больше знаете, слышите. Когда босота угомонится, и жизнь вернется в прежнее русло...
— Кто может это сказать наверняка? — ухмыльнулся ивенг, и его белозубая улыбка сверкнула в полусумраке навеса.
— Но дьюри... хотя бы дьюри поймали? — в ожидании я развернулся всем своим массивным корпусом к собеседнику, сложив лоб гармошкой морщин.
— Дьюри?! Каждый день глашатаи на площади перед дворцом императора кричат, что дьюри пойманы оба, — ивенг пожал плечами, — но если бы их поймали на самом деле, — его губы презрительно скривились, — я думаю, голота заткнулась бы уже давно.
Имперец, значит... Хотя, кто его знает, может быть, просто хороший актер.
— Вот и ваша банза, уважаемый, — красномордый майванщик вышел с широким разносом к нам, — горячая, сытная банза, не пожалеете, что пришлось ждать!
— Это правда, банза у тебя стоящая, — ивенг поднялся и пошёл к выходу, — ну, мне пора...
Я, глядя в его широкую спину, спросила майванщика, прежде чем впиться зубами в лепешку:
— Кто это, не знаешь, уважаемый?
— Это эптерис Даг, его лошади в рядах самые лучшие...
Значит, всё-таки имперец. И эптерис. Вот я дала маху. Но я же деревенщина, мне можно.
Банза была отличной. Мясной сок тёк по подбородку. Я жмурилась от удовольствия... Но больше половины в меня не влезло. После недельного голода и половины было много.
Майванщик с удивлением на меня пялился, когда я засобиралась, оставив лепёшку на столе. Жалко, да. Но забирать с собой её мне, приличному ивенгу, было неприлично... Только кувшинчик с холодной майвой, пожалуй.
Часть 16
* * *
Конные ряды начинались на том краю базара, где город покосившимися хибарами и лачугами, узкими улочками незаметно переходил в выжженную солнцем степь. Загоны для лошадей, а дальше — для быков, тянулись нескончаемо до самых дюн. За дюнами расплавленным серо-синим маревом виднелось море.
Солнце ещё едва докатилось до середины неба, и покупателей в рядах было мало. Но конные ряды — исключение. Здесь всегда толпились зеваки.
Быки в загонах взрёвывали время от времени. Топот мощных ног глухо сотрясал землю. Свистящий звук кнута и протяжный окрик загонщика останавливал бег застоявшегося в тесном загоне животного... И опять — лишь говор торговцев и покупателей.
Я шла по ряду плетёнщиков. Изделия из гибкой красной лезги, подобные нашим ротанговым, пользовались большой популярностью среди богатых ивенгов. И беднота кормилась, продавая множество чудесных изделий из этого кустарника. Кресла, диванчики, столики, лежанки с изогнутым изголовьем... вазочки, хлебницы... от всего этого разнообразия рябило в глазах. Особенно ценились вещицы глубокого терракотового оттенка.
— Сколько стоит кафья? — я провела толстым пальцем по изголовью одноместного лежака, будто проверяя гладкость обработки, сухость прута.
Торговец-ивенг, зыркающий по сторонам, скалящийся все время улыбкой, быстро ответил:
— Двадцать уний.
— Ого! — вырвалось у меня, но, вспомнив, что ивенг должен среагировать иначе, буркнула, — совсем сдурел!
Торговец, продолжая ухмыляться, раздражённо вскинул голову:
— Ты, почтенный, из каких мест будешь? Цены на лезгу давно стоят высоко.
Я недовольно покрутила головой:
— Вот крикну стерва, он быстро порядок наведёт...
— Кричи, только как-бы тебе же хуже не было, — уже тише, сузив зло глаза, проговорил торговец.
Ого, уже в открытую угрожает. Видимо, не всё так плохо в Ивеноге.
— Стало быть, цену не сбавишь? — пробрюзжала я, отступая на полшага от наступавшего на меня торговца. — Совсем распоясались, — пробормотала гневно, озираясь по сторонам.
Привлекать внимание гратов, торчавших невдалеке над головами покупателей, мне не хотелось. Хотелось лишь нащупать ниточку к болотникам, потому что в Галазийе мне больше деваться было некуда. Придёт ночь, и нужно будет искать ночлег — имперцы отлавливают ночных бродяг. Можно пойти в гостиницу, но мне хотелось найти дорогу к дьюри, как можно быстрее.
— Идите, почтенный, идите, — уставившись мне в глаза, настырно советовал торговец лезгой, — возвращайтесь домой, пока целы.
Я, неопределённо махнув рукой, вякнула не очень убедительно:
— Щас... щас гратов крикну...
На что ивенг, лишь хмыкнул и отвернулся.
А я отошла от него семенящими шагами, по-другому я со своим пузом не могла, и пошла вдоль ряда лезги. Физиономия у меня была хмурая, а самой хотелось расцеловать этого паразита-ивенга, мне казалось, что он не мог не быть болотником...
В это мгновение топот пущенной в галоп лошади перекрыл все остальные звуки. Крики испуганных людей, рёв гратов:
— С невольничьего — беглец! Держи его!
— Куда?!
Обернувшись, я ошеломлённо уставилась на несущуюся на меня лошадь. Улла, худой, почерневший от солнца, болтался на спине тигрового жеребца без седла и упряжи, вцепившись намертво в спутанную гриву. Взгляд его лихорадочно метался по толпе, пятки же голые вдруг с силой саданули по бокам жеребца. Тот взвился стрелой и перемахнул через ряд с утварью из лезги, лишь слегка задев стол в завитушках и накрыв им закричавшего в испуге торговца.
