— Да, — буркнул тидусс. — Конечно, не хотелось бы трогать ее высочество, сейчас они с Троттом точно безопасны. Но если иномиряне подойдут ближе, придется перестраховаться и вывезти принцессу, пока монастырь не блокировали. Слишком рискованно надеяться, что и дальше враги будут обходить храмы и монастырские земли.
— Почему они так поступают, не удалось узнать?
Тандаджи едва заметно пожал плечами.
— С захваченными иномирянами работают, но это простые солдаты, язык они не знают, обучаются медленно, агрессивны и примитивны. Хотя по донесениям агентов с захваченных территорий, часть высших командиров понимают рудложский и общаются на нем. И те наши бойцы, кому удалось бежать из плена, тоже об этом упоминали — что их допрашивали на рудложском и предлагали воевать на их стороне, иначе казнь. Чудеса, Игорь. Откуда им знать язык?
— Мне тоже докладывали. Операцию по захвату кого-то из командиров готовите? — вместо ответа спросил Стрелковский.
— Естественно, — невозмутимо проговорил начальник внутренней разведки. — И не одну.
— Вот у него и узнаем. И почему не трогают храмы Триединого, и откуда так хорошо знают наш мир и рудложский язык. Пока можно только гадать. Скорее всего здесь задолго до вторжения работали лазутчики. Но как мы их упустили?
Тандаджи едва заметно поморщился.
— Не заметить странно одетых людей, не знающих языка и с другим менталитетом? Где-то же они должны были выучить рудложский. Что-то есть, где-то жить. Маловероятно, Игорь. Но вторая версия — что кто-то с Туры попал в провал, там его поймали и он уже сдал всю информацию о мире. Но это должен был быть очень знающий человек. Сплошные вопросы, сплошные вопросы... И Алина Рудлог, которую нужно успеть вывезти из-под удара, если он будет — но которую лучше не трогать. Уповаю только на то, что продвижение врагов захлебнется. Или что ее высочество проснется ранее.
— Трудный выбор, полковник, — Игорь без насмешки хлопнул коллегу по плечу. — Я не знаю, что бы я решил. Монахи Триединого в случае нападения — грозная сила, поверь. Но способны ли даже все монахи побережья остановить полчища нападающих — не знаю.
— И проверять не буду, — Тандаджи открыл дверь Зеленого крыла, кивнул охранникам и продолжил: — Байдек в курсе этой идеи и поддерживает ее. Пока сошлись на том, что если иномиряне захватят Чернолесье, это около недели пути до монастыря, будем эвакуировать в бункер. Вместе с охраной и Троттом.
— Там вокруг достаточно безлюдно, чтобы в случае эксцесса обойтись малыми жертвами, — понимающе проговорил Игорь Иванович. — Мы долго выбирали это место — чтобы недалеко от столицы и относительно малонаселенный район. Хотя несколько деревень в округе есть. И если даже начнутся бои, можно задраить дверь и продержаться несколько месяцев. Жаль, камер по округе нет.
— Уже есть, — скупо улыбнулся Тандаджи, — по периметру за несколько десятков километров. И пункт наблюдения внизу, и система оповещения. Если враги подойдут к столице с той стороны, Дорофея их появление не пропустит и успеет забаррикадироваться.
— Что говорит связанный с принцессой? — поинтересовался Стрелковский.
— Идут, — мрачно сказал тидусс. — Все еще идут, Игорь Иванович. Надеюсь, этот Тротт знает, что делает. И вернет нам принцессу так быстро, как это возможно.
— А пока, — в тон ему продолжил Игорь, — надо заняться своими делами. У меня есть еще надежда, что я сегодня смогу переночевать дома. Если успею обеспечить подкрепление для блакорийской агентуры.
— У меня такой надежды нет, — невозмутимо проговорил Тандаджи. — Надо поскорее гнать захватчиков, Игорь Иванович, иначе наши дети родятся, вырастут и женятся, не зная отцов в лицо. Благо, Таби и матушке сейчас не до меня — к нам приехали жены сыновей с детьми. Пять внуков, слава великим духам, способны занять моих женщин.
Стрелковский криво улыбнулся. У Тандаджи сыновья были погодками. И в школу пошли позже из-за плохого знания языка, когда он, Игорь, взял тидусса в агенты и смог устроить его детей, и в училище поступили не в шестнадцать, как принято, а когда одному было девятнадцать, другому двадцать, и поэтому за время учебы успели и жениться, и детей завести.
— А как сыновья, Майло?
— Готовятся встретить врага в составе гарнизона Угорья, — ровно ответил тидусс. — Их училище эвакуировали, но они решили не уезжать. До выпуска два месяца осталось, им в срочном порядке дали звание младших лейтенантов и отправили в армию.
Игорь остановился у своего кабинета, внимательно посмотрел на коллегу, ученика и друга — но лицо его как всегда было безмятежным. Может, глаза были сощурены чуть больше, чем обычно.
— Надеюсь, с ними все будет в порядке, Майло. Я помолюсь Триединому о них.
— Благодарю, — сдержанно ответил Тандаджи и первый раз на памяти Стрелковского сделал тидусский охранный знак — перечеркнутый круг двумя пальцами. — Пусть великие духи будут к ним милостивы и многоглазый дух Инира приглядит за моими детьми.
Игорь Иванович действительно успел вернуться домой к ночи. Люджину последний месяц он почти не видел — что там разглядишь в темноте, когда пашешь без выходных, приходишь домой пару раз в неделю заполночь и падаешь рядом в постель. И сил хватает только подгрести к себе теплую спящую женщину и провалиться в сон. А утром поднимаешься, втыкаешь себе в руку иглу, и уезжаешь до того, как она просыпается.
Разговаривали они днем, ровно пять минут, по телефону. Он интересовался ее самочувствием, она — его работой. Больше времени у Игоря не было — а Дробжек ни разу не высказала ему неудовольствия или обиды, что он ее забросил.
Шел уже четвертый месяц ее беременности, и первое обследование на днях показало, что у них будет сын.
Сын!
В голове, когда Люджина сообщила по телефону ему новость, был такой сумбур, что пришлось отложить срочную работу и выйти в парк, чтобы охладиться и привести мысли в порядок. Игорь Иванович никогда не думал, что одно известие может его так взволновать. Или что пол ребенка будет иметь для него значение. Но дочь у него уже была — взрослая, прекрасная, сильная дочь от любимой женщины, которая, слава Богам, все дольше и дольше оставалась в человеческом облике — как докладывал Игорю командир ее личной гвардии. И теперь еще одна женщина, верная и честная, принесет ему сына.
Как специально, когда он, подняв воротник пальто, обходил замерзший пруд перед дворцом, ему позвонила Полина Рудлог. Он нажал "ответить" с тревогой — но королева Бермонта очень бодро и официально произнесла в трубку:
— Здравствуйте, Игорь Иванович. Я бы очень хотела вас увидеть и поговорить. О вас... и мне, и маме... Мне стало известно... — уверенности в ее голосе поубавилось. — Вы не навестите меня с Люджиной? — наконец, выговорила она. — Примерно в это время я уже не сплю.
— Ваше величество, — с теплотой сказал он, — я был бы рад. Но, к сожалению, я крайне сейчас занят. Если вы позволите, то лучше отложить нашу встречу.
— Да, — серьезно откликнулась она, — я понимаю.
Помолчала и пожаловалась:
— Все это так странно, Игорь Иванович. Я не знаю теперь, как к вам обращаться. И от вас "ваше величество" звучит как-то неправильно. Что нам делать?
Он усмехнулся с облегчением:
— Разберемся, Полина, — ответил он. — Война закончится и разберемся.
— Я правда буду рада вас видеть, Игорь Иванович, — повторила четвертая Рудлог: — И я буду вам иногда звонить. Вы ведь не против?
— В любое время, — проговорил он, улыбаясь. И потом, когда они уже попрощались, с иронией подумал — как-то так странно сложилась судьба, что две его самые близкие женщины называют его на "вы", как и он их.
Сегодня он позвонил Люджине перед выездом, сказал, что будет пораньше. И когда приехал, Дробжек встретила его в холле — в домашнем синем платье, с отросшими волосами, пополневшая и почти избавившаяся от своего ужасного истощения. Он некоторое время рассматривал ее, подмечая изменения — румянец на щеках, чуть округлившийся живот, отчего-то ставшие более пухлыми губы, а потом, как был, в холодном пальто, обхватил ее руками и поцеловал.
В доме пахло чем-то вкусным, и сама Люджина вкусно пахла хлебом и молоком.
— Неужто соскучились, Игорь Иванович? — с мягкой насмешкой спросила северянка. — Я-то уже почти забыла, как вы выглядите.
Она тоже внимательно посмотрела на него, покачала головой.
— Вы хоть едите там, в Управлении? У вас щеки впали. И под глазами синяки.
— Нет, — весело признался Стрелковский, снимая пальто. — Не успеваю. Как вы здесь? Не скучаете?
— Да скоро на стены бросаться от безделия начну, — прямо ответила Дробжек. — Даже спать уже надоело, Игорь Иванович. Идите мойте руки.
— Хотите на работу выйти? — поинтересовался он уже за столом. Еда пахла так, что думать о чем-то другом получалось с трудом.
— Если найдете для меня дело, — Люджина тоже положила себе немного жаркого, — где я буду действительно полезна. Стыдно сидеть дома, когда сослуживцы на Севере в лесах бои ведут. Там каждый боевой маг наперечет, а я здесь зайцев вяжу. Отдохнула и хватит.
Игорь замер с вилкой у рта.
— Вы ведь не собираетесь сбежать в армию? — поинтересовался он.
— Была мысль, — честно призналась северянка, усмехнулась, глядя на нахмурившегося Стрелковского. — Я отмела ее как дурную. Но дома сидеть больше не могу, Игорь Иванович. Так что если найдете должность для меня, буду очень рада. Как у вас дела?
Ему нравилось обсуждать дела с Люджиной — где угодно, за столом ли, в постели ли. Она вниматеьно слушала, задавала правильные вопросы и могла навести на нужную мысль. И он, сидя в своей уютной столовой рядом с невероятно уютной женщиной, слово за слово рассказал ей и о своих нынешних задачах, и что завтра поедет в бункер со священником, и о том, как неплохо было бы захватить кого-то из командиров вражеской армии.
Уже перед тем, как они собрались ложиться спать, раздался телефонный звонок. Дробжек подняла трубку, выслушала, повернулась к Игорю. Лицо ее побледнело.
— Мама звонит, — сказала она. — Кажется, у вас есть нужный вам пленный, Игорь Иванович.
Середина этого же дня, Север Рудлога
Анежка Дробжек чистила двор от снега, и звук лопаты разносился далеко над озером, к окружающему лесу. На той стороне озера тоже работали во дворе соседи — жили они достаточно далеко друг от друга, чтобы не мешать, но достаточно близко, чтобы иногда общаться и обращаться за помощью. Все вставали рано — работы в своем хозяйстве хватало на целый день.
Покой обитателей округи последние недели нередко нарушался — то замечали страшных огромных стрекоз с всадниками, кружащих над лесом — к хуторам они пока, слава Богам, не спускались, — то пролетали над озером боевые листолеты, то выходили к домам партизане с просьбой помыться или переждать сильные морозы. Анежка на всякий случай каждый день топила баню и пекла хлеб, то же самое делала и соседка напротив. Неделю назад от Анежки Витановны ушел молодой виталист — парня принесли обмороженным, попросили выходить, и она хлопотала над ним, стонущим от боли в отходящих конечностях, мазала барсучьим жиром и своей настойкой, поила наваристым бульоном с травами и перцем, что и мертвого оживит. И думала о том, что война все ближе и сколько таких парней и девчонок гибнут в лесах Севера — и их не могут даже сжечь, чтобы не поднялись нежитью.
К ним, слава богам, нежить не забредала — кладбище было далеко, — но Анежка Витановна слышала, что на некоторые хутора нападают уже стаями. И запаслась и посеребренными пулями (всю жизнь пули для охоты лили сами), и на всякий случай попросила соседа-умельца посеребрить кончики вил. Навозу все равно, а нежить издохнет.
Дробжек-старшая благословляла Стрелковского, в которого Люджинка ухитрилась влюбиться так, что поехала за ним в столицу. Несмотря на то, что полковник все же успел девку обидеть, но мужики — они такие, дубовые, а этот вроде исправился, повинился. Любил бы еще... да сердцу не прикажешь. Нет в нем трепета, нет — вон сосед, Томаш, свою Усьену с юности обожает, все к ней льнет, как собираются все соседи на праздник какой — он все ее взглядом ищет, и тепло в том взгляде, и умиротворение. А Иваныч...Чтож, Люджинка выбрала и это ее дело. Он хоть не оставил свою женщину с ребенком одну. Да и правильный этот полковник. Анежка Витановна гнилых за милю чуяла, а этот надорванный и глаза почти неживые — но правильный. А то кто знает, не лежала бы дочь сейчас мертвой и заледеневшей в лесах, по которым медленно, но верно наступали враги.
Игорь Иванович звал ее к себе — но у Анежки Витановны здесь были коровы и куры, хозяйство, да и уедь она — кто бы выхаживал Мишека-виталиста, кто бы кормил голодных партизан, ухитряющихся давать бой врагам, которые превосходили числом в сотни раз?
Яркое солнце стояло над лесом, рассыпая искры по белоснежным сугробам. Погруженная в свои мысли, Дробжек-старшая не сразу услыхала приглушенный звонок телефона из дома. Аккуратно поставила лопату у входа, смела веником снег с валенок и пошла внутрь.
Звонила соседка, Усьена.
— Анежка, бежать надо, — задыхаясь, сказала она. — К нам сейчас племяш Томаша вышел, говорит, иномиряне уже близко, накрыли партизан наших, идут на Еловник. Основные части по дороге, а отдельные отряды лес наш прочесывают. Томаш тарантайку заправляет, места всем хватит, бросай все, вставай на лыжи, иди к нам. Если мимо пройдут, вернемся.
Анежка Витановна взялась за сердце.
— Хорошо, бегу, — отрывисто произнесла она. — Сейчас, скотине корма кину побольше...
Она сунула телефон в карман, выскочила во двор, бегом направилась к сараю и замерла, приложила ладонь козырьком к глазам, закрываясь от слепящего от солнца снега, присмотрелась. Там, от леса, в полукилометре от ее дома выходили, шагая по снегу как диковинные длинноногие механизмы, пятеро насекомых размером с лошадь. За ними цепочкой шли люди, с полсотни.
Дробжек-старшая оглянулась — через озеро было видно, что у соседей во дворе стоит заведенная вездеходная машина, и Усьена, замотанная в платок, едва различимая отсюда, махала ей рукой. Анежка Витановна дернулась к ним, остановилась и достала телефон.
— Усьенка, — сказала она в трубку, — уезжайте. Они уже здесь. Меня уже наверняка рассмотрели, если рвану к вам — догонят и вы пропадете. А вас еще оттуда не видно. Спасайте детишек, я задержу, как смогу.
Соседка отняла от уха телефон, забралась в машину, еще раз махнула Анежке — и вездеход с приглушенным ревом поехал в лес.
Инсектоиды дошли до хутора Анежки Витановны за двадцать минут. Она все это время металась по дому, припрятывая оружие, сунула в карман складной нож, подумав, спустилась в погреб и выставила на полки у стола все банки с самогоном на травах, что были. Перехватила вилы и встала во дворе, наблюдая, как подходят захватчики.
На вид обычные люди. Красные носы, красные щеки, все укутаны в несколько слоев одежды, напоминают бродяг. Инсектоиды страшные, но ступают заторможенно, будто морозец — всего-то минус двадцать пять! — влияет и на них. А вот внутри круга из инсектоидов пленные, человек пятнадцать — со связанными руками, все обмороженные — избитые, раздетые — это их одежда сейчас на иномирянах, которых вдвое больше. Свои, северяне, синеглазые. И среди них, — великие боги! — девчонка, молоденькая совсем, и глаза затравленные, испуганные. Мужики ее прикрывают собой, остановившись, сгрудились вокруг, как стая волков, но куда ж тут дернешься, если связан, а вокруг враги.
