— Даже я! — непреклонно возразил Ар, словно заглядывая куда-то далеко вперёд, куда пока ещё не мог заглянуть восторжённо-влюблённый Эргет, до которого только начинал доходить смысл этих слов, рождая понимание, насколько же Ири мудр в эту секунду. — Ильт... Прошу, не будем спорить. Мы вернёмся к этому разговору, после возвращения, — словно разрешая сомнения, Ири поднялся. — Но сейчас... Мне нужно время осмыслить всё. Просто немного времени. Понимаешь?
— Понимаю. Но когда приедешь, дашь ответ? — спросил Ильт с надеждой и внезапно понял, что... бессмысленно. Словно прочитав в его глазах, Ар перегнулся и поцеловал Ильта в щёку, отодвинув в сторону прядь переливающихся гранатовых волос.
— А он тебе нужен, Ильт? — шепнул юноша на ухо, и Эргет внезапно ощутил себя жалким и потерянным. Там, где раньше струился бесконечный свет любви ко всему миру и мерцали нежные всполохи солнечного тепла, теперь воздвиглись холодные и обледеневшие стены отчуждения. Словно Ири закрылся от всего мира, огородился от него плотным непроницаемым щитом. Надпись на котором была высечена кровью его сердца. "Теперь мне ничто не сможет сделать больно", — гласила она.
— Так будет лучше для всех, — прибавил Ири, отстраняясь, и снова начиная паковать вещи, словно давая Эргету понять, что разговор подошёл к концу. — Не обижай... — Ири не договорил, потому что Ильт внезапно протянув руки, изо всех сил сжал его в объятиях, прижав к себе.
— Малыш, — простонал он с глухим отчаянным стоном, уткнувшись лицом в его спину и непроизвольно укачивая, — бедный мой, маленький, Ири... Что же мы все с тобой сделали?
Глава 35
В роскошном особняке герена Лана было... роскошно — это единственное определение, которое Ири смог подобрать. Министр Лан не отличался художественным вкусом, и аляповатость обстановки немного действовала на нервы, временами вызывая внутренний смешок при обозрении очередного приобретённого за баснословную сумму шедевра, именовать который иначе, чем безвкусицей, язык не поворачивался. Ар отличался тактом и толерантностью к чужим причудам, просто иногда ... Иногда сдавали нервы.
"Если бы Мистраль оказался здесь, он бы сошёл с ума через полчаса", — внезапно подумал Ири и понял, что улыбается. Его бывший любовник, являющийся тонким ценителем прекрасного и обладающий безупречным вкусом эстета, вряд ли смог выдержать в этом доме больше пары часов.
Воспоминание отдавало горечью полыни, и Ири отогнал его, понимая, что нет никакого смысла травить себя теперь — только забыть. Тысячи болезненных отвергнутых и задавленных на корню воспоминаний. Но здесь, вдали от Академии, оказалось гораздо легче переживать случившееся, чем там, где каждый предмет, каждый метр пространства напоминал о Мистрале, где сама атмосфера воспринималась пропитанной исключительно его присутствием, запахом, в котором так хотелось забыться и утонуть, что теперь было решительно невозможным.
Чудесные дни, минуты, заполненные существованием друг друга, причиняли раздирающую боль. Ар и не подозревал, насколько сильной она может быть... боль предательства. Когда на душе становится мерзко и невыносимо, а от отчаяния хочется кричать, потому что разум отказывается верить, сердце протестует, но ничего нельзя сделать с голыми фактами, ничего нельзя противопоставить неумолимой истине, в которую Грандин безжалостно ткнул его носом. Он не стал ублюдком и подонком, он не превратился в это жуткое безжалостное существо, вытирающее ноги о чувства других людей — он изначально был таким, всегда прячущийся за показными стенами благодушия и фальшивой добродетели. Но Ири поверил ему. Не желая верить, всё прекрасно видя и понимая, великолепно осведомлённый о чужой репутации, поверил, сознательно закрыв глаза на явное несоответствие картинки, добровольно запустив паука лжи в дом собственной души, и вот теперь... Расплачивался за глупость. Человеку, добровольно сунувшему руку под нож, в надежде, что случится чудо и удара не будет, смешно жаловаться на то, что рана болит. Сожалел ли он о произошедшем? О том, что доверял? О том, что любил? — Нет. Единственное, о чём он сожалел, — о том, что не в состоянии оказался не испытывать боли. Он никого не винил и не обвинял... За что? За свою глупость?
Боль раздирала его в клочья, пожирая душу, заставляя разум кипеть, а мысли плавиться от невидимой, направленной на самого себя ненависти. Ненависти понимания, что даже после содеянного он оказался не в состоянии перешагнуть через Мистраля, продолжая любить. И ненавидеть, не в силах простить и принять. И это было самой худшей из всех пыток. Понимание, что любишь человека, которого не уважаешь, которому неспособен подать руки, потому что он не заслуживает её, твою руку.
Самое худшее из унижений, разъедающая отрава — любить того, кого сам же глубоко и откровенно презираешь, но ничего не можешь сделать с этим чувством, только корчишься и задыхаешься, мечась в бесконечной градации от любви до ненависти, от ненависти до любви.
Человеческое сердце — величайшая загадка, господа. Маленький комок плоти, в котором одновременно способно умещаться множество противоречивых эмоций, заставляющих страдать, радоваться, любить, совершать безрассудства или благородные поступки, неподвластные логике и разуму, сокрытые веяния души, сотни тончайших оттенков, нюансов и красок, сомнений и переживаний... Совершенное несовершенство. Парадокс, делающий нас людьми. Но иногда... Всё зная и понимая, задыхаясь по ночам от боли и мучительно кусая собственные руки, чтобы удержать рвущийся наружу стон, изгрызая костяшки пальцев, потому что боль без Мистраля воспринималась почти физически ощутимой, Ири думал о том, что многое бы отдал, чтобы перестать страдать, истекая бессмысленной сердечной кровью. Даже если бы это означало стать бездушным подонком и величайшим безразличным мерзавцем на земле. Но как это много значило сейчас — не испытывать боли, не испытывать ненависти, не испытывать ничего! Лучше молчание и равнодушие, чем этот бессмысленный непрекращающийся крик в никуда. Крик, обращённый к господу, но бог оставил его без ответа, не желая слушать откровенно греховную мольбу, но давая увидеть всю глубину собственного падения.
Ири не молился. Он не видел смысла молиться тому, в кого никогда не верил, считая, что человеку подвластно всё, в том числе быть хозяином своей собственной жизни и судьбы, и вот теперь расплачивался за свою самонадеянность, выбаливая Мистралем день за днём, выбаливая каждую минуту, каждый миг, каждый час... Считая дни и боясь смотреть на календарь, безжалостно высмеивающий его страдания невыносимо медленным отсчетом времени, когда казалось, что прошли месяцы, а может быть даже годы, но оказывалось, что с трудом миновало всего лишь несколько дней. Странно и страшно было смотреть на это безумие, понимая собственную одержимость, когда ты превратился в заложника самого себя, и собственная душа стала единственной тюрьмой, сбежать из которой не представлялось возможным. Только болеть, бесконечно долго болеть, благословляя каждый новый день — кирпич в стене, выстраиваемой между ним и чувствами к Мистралю. Ожидая того момента, когда она достроится до конца, и Грандин Мистраль уже не сможет её сломать, оставшись по ту сторону, безразличным, ничего не значащим чужаком, посторонним, который не вызовет ни единого эмоционального оклика, разве что удивление от понимания, что этот незнакомец позволяет себе на что-то претендовать.
* * *
* * *
Ири жил у Лана вторую неделю на правах почётного гостя, стоически сопровождал патрона повсюду и выдерживал бесконечные, мучительные пытки общением, от которого больше всего на свете хотел сбежать. Но именно эти разговоры, люди, новая среда, помогали ему отвлечься и забыть, являясь горьким, но совершенно необходимым лекарством, закаляя волю и выдержку.
Происходящее не нравилось ему, но, тем не менее, Ири Ар с радостью ухватился за возможность сменить декорации жизни и дать отдых глазам, душе, мыслям. Бесконечные разъезды, участие в предвыборной агитации, чтобы заручиться поддержкой народа, бесконечная физическая и эмоциональная усталость сделали своё благотворное дело, постепенно возвращая юноше уверенность и твёрдость — те качества, которые, уходя, забрал Мистраль.
К сожалению, помимо плюсов, в кампании были и существенные минусы. Слишком поспешно и откровенно навязанное покровительство, регулярные намёки на плохое самочувствие, за которыми скрывался весьма жирный подтекст, начали откровенно тяготить юношу. Стало очевидным, что министр не просто планировал, что Ири займёт его пост, но создавал для этого благоприятные условия, подготавливая почву будущего преемничества, которое являлось единственно возможным вариантом развития событий.
У Ара не возникло желания возражать. Он полностью смирился с этой мыслью, приняв её с безразличным, равнодушным спокойствием, той меланхоличной апатией, в которой пребывал в последние дни. Ири вдумчиво и терпеливо изучал документы, разбирал назначенные домашние задания, предназначенные для скорейшего понимания предмета и вхождения в политику. Разумеется, никто не бросал его управлять кабинетом немедленно, но Лан планировал поднатаскать юношу весьма тщательно, чтобы, в случае непредвиденных обстоятельств, Ар смог бы продержаться на плаву, сохранив позиции влияния, а также не наломать дров по неопытности.
Одно из таких обстоятельств в виде болезни министра, на которую он жаловался всюду и везде, уже высвечивалось на горизонте, тревожа юношу скорейшим приближением неизбежного. Да и не только его. В какой-то момент слухи о том, что Лан серьёзно болен и срочно нуждается в замене, откровенно наводнили столицу, заставив короля прилюдно поинтересоваться здоровьем своего почтенного подданного. На что подданный ответил, что готов держаться по мере сил и просто не может уйти в отпуск в тот момент, когда ситуация нуждается в его руководстве, даже несмотря на то, что полностью доверяет своему преемнику и даже не побоялся бы оставить дела на него, но не будем загадывать, как говорится, поживём — увидим.
* * *
**
— Когда я был в твоём возрасте, моё положение оказалось совершенно безнадёжным, — временами Лан любил пускаться в ностальгические воспоминания юности, иногда полезные в свете передачи опыта, но порой совершенно невыносимые по причине многократного повторения в различных вариациях. Единственное, что забавляло Ири в этой ситуации, — истории каждый раз обрастали новыми подробностями, вызывая подозрение, что многие из них не просто преувеличены, а изрядно искажены причудливой фантазией, — мой патрон неожиданно скончался от сердечного приступа, и мне в двадцать лет пришлось возглавить кабинет. И могу со всей ответственностью заявить: я оказался абсолютно не готов. Возможно, сейчас ты мыслишь точно так же, но поверь, всё не так сложно, как воспринимается со стороны. Открою секрет, который ты, мальчик, услышишь от меня один раз и забудешь, потому что я этого никогда не говорил: министром может стать любой бродяга с улицы, достаточно повариться на этой кухне пару месяцев и не быть совсем уж кретином от рождения. Этот пост — высокое звание, лишённое той самой бездны дел, о которых все, не переставая, судачат. Но, разумеется, не в наших интересах разубеждать окружающих. Король платит за результат, ответственность за него придётся нести тебе, и поверь, это стоит каждой монеты назначенного жалования. Поэтому с самых первых дней ты должен научиться распределять обязанности и требовать отчёта по поводу выполнения своих приказов. Главное правило управления: успех — это целиком заслуга твоей работы, что касается неудач — придётся научиться находить виноватых, всегда.
Ты честный мальчик, и это хорошее качество, но стоит также понимать, что политика — это одна большая выгребная яма, вечная ложь. Лгать будут все. Любые отношения с тобой станут основываться на выгоде, и если ты обладаешь достаточным умом — а ты им обладаешь, иначе мы бы здесь сейчас не беседовали — тебе придётся строить отношения так, чтобы улавливать людей в свои сети, но при этом не попадаться самому. Доверять нельзя никому, даже самым близким людям, поэтому всё, что касается тебя и твоих дел, для окружающих должно оставаться тайной за семью печатями. На кабинет Рандо работает целая агентурная сеть. Нужно ли говорить, что точно такая же сеть имеется и у нас, но как это бывает, половина шпионов, служащих Рандо, перекуплена мной, и я не тешу себя надеждой, что в моём кабинете нет парочки его крыс.
Лан вздохнул.
— На шпионаж уходит куча денег из казны, и порой источники дохода придётся научиться изыскивать самостоятельно, как и вообще озадачиться финансовыми вопросами. Король не любит забивать себе голову подобными вещами, и очень недоволен теми, кто пытается ему об этом напоминать. Казна давным-давно находится в критическом состоянии, большая часть средств расходуется на содержание двора. К сожалению, мне пока не удаётся продвинуть закон о налогах, применимых к аристократии. Народ кормит кучку никчемных бездельников, обладающих землями и людьми, получающих ежемесячный сбор средств со своих подданных, но не желающих ни золотого потратить в пользу казны. А ведь это значительно могло бы поправить положение дел. Но всё, что слышит король и мы как его доверенные лица, — это бесконечное: "Дай, дай, дай..." Король разбрасывается должностями, назначает содержания, ренты и пенсии. Если бы ты увидел лицо казначея, когда ему приносят приказы, подписанные Его Величеством, оно бы тебя позабавило своей почти комичной скорбностью, но в этом нет ничего смешного на самом деле. Ситуация откровенно печальна.
И если я пытаюсь провернуть реформу мирным и бескровным путём нахождения компромисса, за что меня изрядно не любят в нашей среде, Рандо пытается добыть средства за счёт войны, на которой он, разумеется, в первую очередь наживётся сам. Вот только казна и народ будут окончательно обескровлены. Это давно известный ход, помогает найти виновных и выплеснуть гнев простонародья на другие причины, помимо недовольства монаршим правлением, не говоря уже о том, сколько выгод способна принести победа для заинтересованных лиц. Но народ глуп, невежествен и безграмотен, а если добавить к этому парочку показательных выступлений с бесплатной раздачей хлеба... Это печально — смотреть, как люди радуются тому, что их откровенно обворовывают, покорно принимают собственное бесправие, это чудовищно. Чудовищно наблюдать маскарад под названием жизнь, но приходится мириться, не просто мириться, мой мальчик, — самому принимать в этом участие, ибо, что можно сделать против отработанной системы? Да ничего. Только принять правила игры или же приготовиться к тому, что тебя уберут рано или поздно. Взрослые дяди играют во взрослые игры, Ири. Играют по-взрослому, и если ты захочешь что-либо менять, то нужно понимать, что играть надо с умом, не лезть на рожон, но лавировать внутри существующей системы правления, постепенно отжимая на себя.
Тебе придётся очень многому учиться, мальчик. Очень многому. Уметь понимать происходящее, прогнозировать варианты событий — лишь малая капля в море. Но я уверен, что ты прекрасно со всем справишься. Даже при всей твоей неопытности Рандо придётся изрядно попотеть, но вряд ли он сумеет сломать твой хребет, скорее обломает зубы... Как я слышал, именно это случилось с его преемником, которым он так гордится. Ты еще не заступил на пост, но слухи о том, как некто Ири Ар сумел потрепать пёрышки Мистралю давно стали сплетней салонов. Так держать, мой мальчик! Половина образа у тебя уже есть, вторую мы благополучно придумаем.
