Видно было, как всадник похлопал лошадь по боку, губы его еле заметно шевельнулись. Жеребец вскинул голову и захрапел, продолжая нестись вскачь.
Вот они уже обогнули один ряд, другой, перемахнули лавку майванщика...
Чувствовалось, что толпа следит за ними.
Когда массивная фигура ланваальдца вдруг выросла перед лошадью, все затихли.
И тяжёлый кулак грата въехал в морду жеребца, заставив того закружить на месте, тряся головой, присесть на задние ноги, расставив их широко. Поднявшись на дыбы, конь заржал, оскалив зубы. Улла ещё некоторое время висел на нём и, наконец, руки его выпустили гриву, и беглец сполз на землю.
Кто-то дернул его из-под копыт взбесившейся лошади, и тут же свистнула плеть в воздухе. Багровая кровавая полоса вспухла на спине несчастного.
— Стой! — завопила я, пробивая пузом толпу зевак. — Не порти товар! Кто хозяин этого раба? Я покупаю его!
— Зачем он тебе, деревенщина? — язвительно протянул стоявший рядом эптерис, осмелившийся выбраться только сейчас из-за спины своего охранника. — Зачем тебе такой строптивый раб?
— Это вы, городские, не умеете обращаться с рабами, — огрызнулась я, — а хорошего конюха после бунта не сыщешь по всей Ивеноге! Эй!
Грат встряхнул беглеца так, что у того лязгнули зубы, голова замоталась из стороны в сторону. Но ланваальдец не стал бить его, и я. подойдя ближе, глянув на невольника, ещё раз сказала:
— Я покупаю его...
Улла достался мне за десять уний. Дешевле диванчика из лезги в два раза. Но отсчитав монеты из кошеля на поясе, я лишь толкнула легонько вперед себя беглеца.
Толпа ещё долго хихикала вслед мне: льстиво — в ответ на слова эптериса, и насмешливо и осторожно — в мой адрес. Это и понятно: как-никак ивенг, плантатор, хоть и деревенщина.
— Держись, Соззо!
Я увидела сузившиеся от злости глаза хозяина диванчика из лезги. Он пытался подбодрить моего пленника.
Я же, чванливо оттопырив нижнюю губу, катилась среди уступающих дорогу зевак и всё подталкивала перед собой пленника, крепко придерживая поводок, ведущий к его ошейнику. Проклятая Ивенога! Я боялась, что парень опять убежит, и тогда не удастся спасти его — дважды сбежавшего раба карали смертью.
Один из гратов вдруг перегородил дорогу. Мне пришлось задрать голову кверху, чтобы увидеть его огромное как блин лицо... и замереть от неожиданности — это было лицо одного из ланваальдцев из моего сна. Кусо или Ханло?
— Я мог бы помочь эптерису с доставкой раба к его повозке или к дому, где он остановился, — проговорил ланваальдец.
Глубоко посаженные маленькие глазки не выражали ровным счетом ничего. Тут до меня дошло, что так, наверное, делают все уважающие себя эптерисы, а не носятся с рабами на поводке. Но меня-то это не устраивало, и пришлось скорчить обиженную физиономию:
— Пошёл вон! Сначала посмешищем сделали, а теперь — мог бы помочь, мог бы помочь! Ничего, мы, деревенщины, привычные со строптивыми рабами управляться. Пшёл!!
И опять пихнула кулаком уллу.
Беглецу было может быть лет тридцать с хвостом. Худой, жилистый... Его бешеный взгляд обжигал меня ненавистью, зыркал по сторонам, а руки время от времени дергали ошейник.
— Руки-то ему свяжи! — крикнул кто-то из толпы. — Парень крепкий, дернётся — не удержишь!
Придётся связать. Я оглянулась на ланваальдца и кивнула:
— Свяжи.
Грат, ухмыльнувшись, быстро перетянул кожаным ремнем руки улле.
— Зря отказываетесь от помощи, уважаемый, — повторил наемник, возвышаясь махиной над нами, — не удержите его, шальной очень улла.
"А ты больно назойлив", — подумала я раздражённо. Опять же его настойчивость почему-то меня останавливала, заставляла прислушаться. Или просто хотелось думать, что я могу встретить среди ланваальдцев Мильку? Но это одновременно казалось и невероятным. И я грубо огрызнулась:
— Связал? Отлично!
И, намотав поводок на кулак, пошла дальше. Пленник на какое-то время притих. Наверное, решил, что лучше я буду вести его одна, чем, испугавшись, возьму охрану. А мне было на руку, что он затих. Мне бы точно не справиться с таким... Чёрт дёрнул его спасти...
* * *
Выбраться с базара, сесть в нанятую за три унии повозку, было делом нехитрым, если ты ивенг, у тебя приличный хитон, сандалии из кожи синего уллалийского быка и кошель на поясе.
Оказавшись нос к носу с пленником в душной крытой повозке, я некоторое время молчала, разглядывая его.
Забившись в угол, парень не шевелился.
— Откуда будешь? — спросила я, когда мы порядком отъехали от рынка.
Пленник ответил не сразу. Смерил меня презрительным взглядом, промолчал.
— Я мог тебя оставить, и следующий удар грата достался бы тебе. Но ты — не жеребец. И твои мозги выскочили бы сразу.
Улла зло прищурился, растянув разбитые губы в недоброй улыбке.
— Спас, стало быть, стерв?
— Ты смелый, — проговорила я, улыбнувшись, и спохватившись, добавила: — из тебя получится хороший конюх.
— Я не собираюсь быть тебе хорошим конюхом, ивенг! — буркнул улла.
Я рассмеялась. И отвернулась к окну. "Ну что, Мэт, пора вернуть меня к образу сорокалетней уллалийки. Пусть беглец поймёт, что от меня совсем не обязательно бежать. Но и не сообразит, кто я на самом деле. Хотя... метаморфами в Ивеноге пользуются только продвинутые жители Вересии..."
И хмыкнула, увидев округлившиеся глаза парня. Он сидел, выпучив глаза на тётку-уллалийку, появившуюся внезапно перед ним, и молчал.
— Когда я спросил тебя, откуда ты, — я показала на уши и махнула в сторону возницы, — я хотел лишь понять, хорошо ли ты знаешь Галазийю.
Тот всё молчал. Похоже, никак не может справиться с недоверием.
Потом проговорил:
— Хах, я знаю Галазийю, тётка! Мой отец служил на конюшнях Барруда. Вот кто ты такая?
Я поморщилась и показала на уши — молчи, мол, гад.
Барруд был известным владельцем больших конюшен в Галазийи. Понятно, откуда у беглеца такая хватка, с тигровым бешеным жеребцом не каждый вот так справится.
— Почему продали?
Тот ухмыльнулся:
— Много знаешь, плохо спишь.
— Как звать?
— Соззо.
Повозка остановилась.
— Приехали, — стукнул возница рукоятью кнута в стенку повозки.
Я, став опять толстопузым ивенгом, выбралась на улицу, дёрнув поводок Соззо.
Придорожную гостиницу "Мечта путника" я помнила ещё из той жизни, и теперь приказала везти меня сюда, потому что больше было некуда.
Дом был одноэтажный, старый, из посеревшего от времени камня. Грязно, душно, крысы. Мечта, действительно.
Деревянные ставни в комнате были распахнуты настежь, и полуденная жара вливалась вовнутрь.
— Сколько вы у нас пробудете? — склонившись почтительно, спросил хозяин-ивенг, приняв монеты за ночлег.
— Дня два, — ответила я, привязывая к кольцу в стене поводок Соззо, — а может быть, завтра вечером, когда вернётся из соседнего поместья моя жена, где она гостит у своей матери... В любом случае, меня сегодня не тревожь, этот проклятый город всегда отнимает у меня все силы, и я просплю до утра. Сейчас же принеси мясной сапы и пять банз.
— Хорошо, уважаемый, Аби всё принесёт. Если же я буду нужен, зовите.
— Ступай, ступай, — махнула я на него рукой и закрыла за ним дверь...
Через полчаса, договорившись выбираться отсюда с наступлением сумерек, объевшись сапы с лепёшками, мы спали. Я — на широкой тахте, оставаясь толстым землевладельцем. Соззо — на рабском коврике у своего кольца. Так надо. На случай, если кто войдёт, — двери в гостиницах в Галазийи не запирались...
* * *
Проснулась я, когда уже стемнело. Через открытые окна была слышна улица, но разросшиеся кусты ежевики закрывали окна от случайного взгляда.
— Вставай, Соззо, — шепнула я.
Улла сразу открыл глаза, словно и не спал.
Когда беглец отмыл от грязи и крови лицо, оказалось, что он вполне себе ничего. Как чета бедолаг-улл, прибывших в столицу на базар, вполне сойдём. Выбравшись из окна, мы смешались с толпой.
— А ты, тётка, ничего, — хихикнул Соззо, покосившись на меня, — интересно, кто ты на самом деле, уж, не баба точно...
Я промолчала, глубокомысленно хмыкнув.
На вечерней улице было людно. Кто-то спешил домой после рабочего дня, кто-то неспешно прогуливался. Волны людской реки бороздили патрули гратов. Ветер с моря поднимал пыль, и песок скрипел на зубах.
Стараясь не попадаться наёмникам на глаза, но и особо не прячась, это всегда бросается в глаза, мы шли на другой конец города.
На перекрестке, откуда виден освещённый сотнями огней дворец Арразо, где гратов оказалось сразу несколько троек, ланваальдец вдруг положил свою ручищу на плечо Соззо, отчего того скрючило чуть не пополам.
— Куда следуем? — наёмник стоял, широко расставив толстые ноги, перетянутые кожаными ремнями сандалий до колена.
— Убери руку, грат, я — свободный гражданин! — огрызнулся Соззо, пытаясь сдерживать гнев, что у него плохо выходило.
Грат заржал раскатисто:
— Мы это можем быстро исправить, плебс.
Ещё один из ланваальдцев оглянулся на нас. Некоторое время прислушивался к разговору, а я, кажется, перестала дышать — что если кто-нибудь из них утром патрулировал базар и узнает беглеца.
— Глатто, оставь их, — вдруг сказал второй наёмник, — эта босота всегда выбирается вечерами на улицу из своих нор. Что теперь их всех останавливать?
— Шёл бы ты, Ханло, — протянул первый, поморщившись, — смотри, как они перепугались, а этот-то прямо зубами скрипит.
— Ты читал предписание?
Глатто толкнул Соззо так, что тот отлетел от него на несколько шагов, упал, и только благодаря выкинутым вперед рукам не раскровил себе вдребезги лицо.
А наемники с хохотом уже уходили по полутёмной улице в сторону дворца Арразо.
Ханло... Когда я услышала это имя, вздрогнула, и теперь лихорадочно перебирала воспоминания. Значит, Ханло. Это он был тогда на поле. И он же был на базаре и предложил мне помощь. Спас он меня и теперь. Значило ли это, что сейчас от меня по улице уходил Милиен или это всего лишь случайность?..
Часть 17
* * *
Посёлок лезгойщиков оказался почти у самого моря. Там, вокруг небольших заливов, которыми было изрезано всё побережье, лезга разрасталась густыми зарослями. Её красно-бурые ветви свешивались в солёную воду, мокли годами и приобретали тот самый драгоценный терракотовый оттенок. Лезга, росшая на суше, ценилась меньше.
Это рассказывал мне Соззо, когда мы уже глубокой ночью добрались до посёлка. Ветра не было, лишь слышался мерный рокот прибоя. Влажная духота делала тело липким. Хотелось забыть обо всём, добраться до пенной тёплой волны и упасть в нее. А потом лежать в песке и ждать, когда прибой, отползши с шипением от тебя, вернётся, накроет с головой и потянет с силой на глубину. Но не справится и опять отхлынет...
Показались первые небольшие дома с соломенными крышами, а людей всё не было видно. Лишь угадывались очертания строений, палисадников, заборов. Кое-где у ворот стояли большие кадки. Это значило, что в этом доме лишь заготавливают лезгу, вымачивают её и продают.
Запахи рыбы, йода смешивались в ночном воздухе с запахами лака и мокнущей в высоких кадках лезги. Идти было легко. И радостно. Оттого что казалось, что вот-вот увижу дьюри. Но я говорила себе: "Тормози, балда, тормози. Вот когда увидишь, тогда и будешь радоваться".
Мы уже шли по улице, выбрались на середину маленькой площади, образованной пятью каменными домами.
— Словно обороняться собирались, — проговорила я, оглядываясь вокруг, смутно угадывая в свете высоко стоящего месяца очертания строений.
— Лезгойщики всегда независимы. Здесь до сих пор слоны с опаской ходят. А на этой площади частенько стервов и гратов били...
Слоны, граты, ланваальдцы... как их только не называли здесь. В Ивеноге ненавидели наёмников лютой ненавистью...
— Ты видел, Соззо? Кто там? — прошептала я в спину шедшего впереди уллы.
То ли тень мелькнула, то ли облако на месяц набежало, а только справа темнее стало на мгновение. И будто стена тёплая оказалась рядом... Холодок пробежал меж лопаток.
— Нет, — Соззо оглянулся и с тревогой озирался, — тебе показалось. Но даже если кто и есть, то это скорее свои...
А чья-то ладонь, вонявшая лаком и деревом зажала мне рот. Другая рука принялась щупать по груди, бедрам... поползла дальше...
— Ты, Соззо, зачем эту бабу с собой приволок? — голос хозяина чудной кафьи из лезги раздался у меня за спиной.
"Вот, гад. Щупает ещё. Мэт, сделай меня мейбой".
И передёрнулась от брезгливости — не люблю змей. Моё тело, длинное, холодное, выскользнуло из рук лезгойщика, и тот ругнулся от неожиданности.
Шмякнувшись на землю, я отползла и свернулась клубком...
Ног вокруг меня было четыре. Звуки, шорохи, голоса стали сильнее в десятки раз. Казалось, к миру приставили огромный микрофон, и я слышу его дыхание.
— Соззо, мес дежесс! — зашипел зло лезгойщик. — Это кто с тобой? С лезуном к тому же? Погоди, уж, не толстяк ли тот самый, уж, больно шустро ты на свободе оказался?!
Лезунами местные называли метаморфов, то ли оттого, что они "вылезали" в самом неожиданном месте, то ли ещё отчего-то.
— Хах, Нега-лой, — расхохотался Соззо, озираясь в поисках меня, — где вот только теперь она? Ты ещё щупать взялся...
Соззо наклонился и принялся шарить по песку руками, будто я буду лежать и ждать его там.
— Ну-у, — философские нотки появились в голосе лезгойщика, — она очень даже ничего, твоя попутчица... Тьфу ты, или попутчик?! Но молод ты, чтобы поучать меня! — в конце концов, заключил он глубокомысленно и тоже присел на корточки.
Обернуться змеей и ждать у моря погоды не входило в мои планы. Поэтому уже через мгновение я опять стала уллалийкой.
— Соззо, нам бы с ночлегом определиться, — сказала я, подавив улыбку, глядя на их поиски в темноте под ногами, — вы и, правда, верите, что мейба будет вас ждать?
Ивенг вскочил, будто мейба ему за шиворот заползла, и, приблизившись вплотную, попытался меня разглядеть. Но луна светила ему в лицо, я же оставалась в тени.
— Лезун? — спросил он, насмешливо вскинув голову, — стало быть, толстяк на рынке утром тоже ты?
— Стало быть.
— Из Вересии?
— Оттуда.
Скрывать очевидное не было смысла — метаморфами в Ивеноге пользовались лишь единицы и все они были чужаками здесь.
— А что бабой ходишь? — встрял Соззо.
— Меньше знаешь, крепче спишь, — ответила я его же словами.
Улла хмыкнул:
— Хах, здесь все свои! — чувствовалось, что ему не терпится узнать, кто кроется за моей личиной.
— Погоди, Соззо, человек не хочет показывать своё лицо, имеет право, — проговорил лезгойщик, — а гостям мы всегда рады. Скажи лишь, как называть тебя, друг? — ивенг протянул мне руку и назвал себя: — Эрвалион, Эрва.
— Велейда, — назвала я первое пришедшее в голову уллалийское имя.
— Соззо, веди её к лачнику Пако. Гости сегодня важные прибыли. Все там сегодня собрались, уважаемая Веда. Или мне показалось или ты кого-то ищешь?
