Захватчики топтались во дворе, но на контакт с хозяйкой не шли, будто чего-то ждали. И тут стало понятно чего — раздался гул и перед озером приземлилась огромная стрекоза. На спине ее сидело еще несколько человек. Один, в более-менее приличной одежде, в мехах, с устрашающим грубым лицом, спешился, что-то крикнул на чужом языке своим — те, кланяясь, начали суетиться, повели привязывать насекомых к забору, часть, дергая за веревки, заставила пленников выстроиться у стенки сарая.
На Анежку никто будто и внимания не обращал, пока она, хмуро наблюдающая за захватившими ее дом чужаками, не услышала окрик. Командир иномирян сделал повелительный жест рукой: подойди, мол.
Она подошла, так же опираясь на вилы. Он с высокомерной насмешкой осмотрел ее, оружие, что-то сказал тоже сошедшему со стрекозы соратнику, и они грубо захохотали.
Наконец, иномирянин соизволил заговорить.
— Баба, — он как-то смешно ставил ударения, на последние слоги, — не бояться. Даешь есть, пить. Кричать, плакать нет, побить. Будешь мой слуга. Я твой господин. Понял?
— Что ж тут не понять, — откликнулась Анежка Витановна, подмечая кто куда пошел, где расположился. Раздалось истошное мычание — ее коровушку, Буренку, два иномирянина тащили к месту, где привязали охонгов. Дошли, полоснули ножами по бокам — и инсектоиды как взбесились, начали рвать бедную скотину наживо.
Северянка недобро сощурилась, посмотрела в другую сторону. В середину двора солдаты бодро таскали дрова из ее поленницы.
— Идти дать есть, — настойчиво повторил иномирянин.
— Всем? — глухо поинтересовалась Анежка Витановна.
Он не понял, нахмурился.
— Много кормить? — попыталась объяснить северянка и показала рукой на солдат и пленных.
— Эти да, — он указал на солдат, — эти лепешка и вода, — показал на северян.
— А еще будут? — поинтересовалась хозяйка дома. — Еще придут? С запасом готовить?
Он снова нахмурился.
— Нет. Здесь кормить. Больше нет. Много болтать. Идти!
Анежка Витановна кивнула, пошла к дому. Несмотря на жуткий акцент и странное употребление слов почти без склонений и падежей, все было понятно. Она уже открыла дверь, когда позади раздались крики, жуткий свист. Пленных плетьми загоняли в ее сарай. Два солдата с гоготом толкали друг к другу задыхающуюся от ужаса девчонку.
— Идти! — иномирянин толкнул ее в спину, его плеть свистнула совсем рядом — пока взрыла снег у валенок. Предупреждает, поганец.
— Много готовить, — сказала она, — нужна помощница. Женщина. — Подумала и добавила. — Господин.
Он подумал, высокомерно кивнул, что-то крикнул солдатам. Девчонку за веревку потащили к дому.
В доме иномирянин сел на хозяйскую кровать с узорчатым покрывалом, осмотрелся, довольно что-то сказал на своем языке, сняв рукавицы и потирая руки. И без перевода понятно, что тепло. Он был младше ее — лет тридцать-тридцать пять, плечистый и мощный, черноволосый, с жесткой складкой у рта, темными глазами, нависающими надбровными дугами, впалыми щеками и крючковатым носом. И высокомерный донельзя.
Анежка Витановна покосилась за его спину — где за деревянным ящиком с вырезанными фигурками шести богов висело заряженное ружье, снова отвернулась. Только бы Люджинка не позвонила, отвечать нельзя, а не ответишь — примчится ведь выяснять, не случилось ли чего.
Девчонка тряслась на табурете в углу, и она сунула ей чашку горячего чая и кусок хлеба, поставила перед ней ведро картошки, дала нож.
— Как зовут? — спросила вполголоса.
— Элишка, — всхлипнула пленница.
— Не говорить! — рявкнул иномирянин. Что-то грохотнуло — оказалось, скидывал свои меха, уронил стул. Под мехами были странные доспехи из черного материала, надетые на кожаную рубаху.
— Так надо же решить что готовить, указания дать, господин, — забормотала Дробжек. Схватила банку с самогоном, налила в чашку, поднесла ему. — Вот, пить. Самогон. Алкоголь. Будет тепло и весело.
Он понюхал, заинтересовано поморщился.
— Яд нет? Сама пить сначала. Еда тоже сама есть сначала.
Анежка Витановна бодро сделала три глотка — внутри немного отпустило, а то еще немного, и тоже начнет колотить от напряжения. Хорошие травки, успокаивающие. Занюхала рукавом, снова протянула чашку иномирянину — на этот раз не стал отказываться, выпил и жестом потребовал еще. Она подлила, под внимательным взглядом новоиспеченного господина спустилась под в погреб, подняла несколько банок мясных самодельных консервов. Для солдат и это хорошо будет.
Во дворе уже полыхал огромный костер, слышна была бодрая речь и хохот захватчиков. Командир их оказался любопытным — щупал разные предметы в доме, спрашивая "Что это?", заглядывал в печь, отнял у Анежки банку с тушенкой и ножом принялся доставать оттуда мясо в жиру, есть, облизывая пальцы. Затем встал, прижал хозяйку дома к столу, пощупал за задницу.
— Баба старый, — с сожалением сказал он, — но крепкий. Люблю крепкий. Молодой девка хилый. Ночью придешь ко мне. Тогда солдатам не дам. Солдатам тот девка будет. Понял?
— Да поняла, чего тут непонятного, — снова проворчала Анежка Витановна, глядя на побелевшее от ужаса лицо тихой как мышка девчонки. — Благодетель ты мой.
— Что сказать? — не понял иномирянин.
— Говорю, с радостью, господин, — звонко откликнулась северянка, с остервенением нарезая ножом сало. Нашелся тоже кавалер на ее пятьдесят шесть лет. Потянулась к перцу — ее руку перехватили, иномирянин понюхал перечницу, лизнул.
— Яд нет?
— Перец. Приправа. Вкусно будет, — терпеливо объяснила Дробжек-старшая. Он слушал, двигал языком — видимо, пекло, — кривился.
— Не ложить. Плохо.
— Как скажешь, — пробормотала Анежка Витановна и подлила ему в чашку еще самогону.
В дом ввалился кто-то из его солдат, что-то заговорил, кидая жадные взгляды на закрутки с мясом. Невысокий, корявенький, молодой еще, но половины зубов нет. Несколько раз с поклоном произносил "тха-нор, тха-нор", — и непонятно, то ли имя это, то ли должность. Вот опять "Тха-нор Ориши". Поди пойми их.
Командир вышел, оставив солдата, и тот, только закрылась дверь, схватил со стола кусок хлеба, сала, вгрызься в них. Анежка Витановна едва удержалась, чтобы не перетянуть по грязным рукам полотенцем. Солдат, чавкая, сел на корточки перед Элишкой — та вжалась в стену, и он что-то сказал на своем языке, схватил ее за бедро, пощупал.
— Чтож вы, мужики, все об одном думаете, — устало сказала Анежка Витановна. Взяла банку с самогоном под локоть, в руку — ковригу хлеба, шмат сала, потрогала за плечо солдата. Тот вскочил, замахнулся. Северянка испуганно улыбнулась, поклонилась и протянула ему угощение.
Содержимое банки было опробовано и одобрено, и солдат, схватив еще одну, унесся с подношением в дверь — видимо, чтобы командир не увидел.
— Эх, — расстроенно сказала Анежка Витановна, спешно всовывая в руку девчонки чашку вчерашнего супа, что томился в печи — как тебя-то угораздило, сердешная?
— Медсестра я, — зубы девчонки выбивали дробь, — муж у меня в леса ушел, и я с ним. Утром на нас напали, почти всех порезали. У нас оружие, а их тьма-тьмущая, просто задавили числом. Раненых прямо там добивали, охонги эти их жрали, — Элишку передернуло. — В плен брали только кто не ранен. Потом большая часть их в сторону ушла, а нас сюда повели. Дым от трубы вашей увидели из леса.
— А муж сейчас где? — Анежка Витановна увидела глаза пленницы и осеклась. — Хорошего ему перерождения. Ты ешь давай, силы понадобятся.
— Я лучше себя порешу, — очень серьезно сказала девчонка.
— Порешить всегда успеешь, — покачала головой Анежка Витановна, накинула на плечи пленнице шаль. — Ешь, грейся, — она прихватила под мышки еще две банки самогона. — До вечера еще далеко. А я пойду... дров в печь принесу.
Она вышла на мороз — к ней тут же подскочил давешний солдат, уже раскрасневшийся, дернул банку на себя, оглядываясь на сарай. Видимо, распитие алкоголя начальством не поощрялось.
— Так тебе и несла, родимый, — ласково сказала Анежка Витановна. — Вот, бери.
Она протянула вторую банку, и солдат зашагал с ними к костру. А северянка, прихватив широкий поддон на ручке для дров, пошла к сараю. Открыла дверь — на нее обернулся тот самый тха-нор, махнул плетью, крикнул яростно:
— Пошел!
— Дак я дров набрать, — кланяясь, проговорила Анежка Витановна, — не сердись уж, господинчик, дров бы.
И она показала на поддон и поленницу.
Тха-нор послушал ее, плюнул на ее чистый пол, сделал жест — набирай, мол. И Анежка Витановна потихоньку начала шурудить дровами.
Пленников выстроили на колени у стены уже внутри сарая. По бокам от них стояли по двое иномирян с арбалетами, а их устрашающий командир шагал туда-сюда вдоль шеренги северян и с жутким акцентом вещал:
— Вы все уметь стрелять. Мы взять ваше оружие. Кто учить моих людей, будет жить. Кто отказываться — есть охонг. Понятно? Кто уметь управлять машина, будет жить. Кто знать как летать будет жить.
Анежка поглядывала на пленных — стояли они молча, изможденные, замерзшие, связанные. Кто-то смотрел на тха-нора, кто-то следил за хозяйкой дома. Особенно выделялась пара мужиков — они то и дело шевелили руками, словно пробуя веревки на прочность, и похожи были как братья. Хотя может они и были братьями. Иномирянин тоже заметил попытки порвать веревки, замахнулся, ударил.
— Кто будет бежать, сначала бить, потом есть охонг! — рявкнул он. — Не двигаться!
Северянка снова взглянула на пленных — по лицу одного из отмеченных мужиков текла кровь. Он дернул щекой, чтобы не лилась в рот, на мгновение встретился с хозяйкой дома глазами, и она, надеясь, что поймет, три раза стукнула указательным пальцем по неприметному бревнышку сбоку поленницы. И, подхватив поддон, полный дров, пошла наружу.
Многое случалось в северных лесах и на разбросанных по лесам хуторам. Бывало, сбивались разбойничьи банды и приходили грабить честных северян, бывало, шарились в чащах беглые каторжники и преступники. Выходили в сильные морозы к людям стаи волков, да и на медведя-шатуна можно было наткнуться. Это уже не говоря про расплодившуюся в последние годы нежить.
Посему обладали жители Севера Рудлога воистину невозмутимым характером. И четко знали — где бы ты ни был, в доме или своем дворе, оружия должно быть столько, чтобы ты за пару секунд мог достать его и воспользоваться им.
Анежка Витановна вернулась в дом, подбросила дров в печь. И так тепло, а надо, чтобы еще жарче было. Согревшаяся девчонка дремала на своем табурете, на печи закипало ведро с водой — боги с ней, с картошкой, засыпет макароны, сытнее будет. Северянка налила себе в кружку ягодного взвара, нарезала хлеб пленникам, поглядывая во двор. То и дело в дом заскакивали солдаты, утаскивали очередную банку с самогоном, еду. Кто-то дернул с пола коврик из волчьей шкуры, накинул себе на плечи, и Анежка Витановна так сжала в руках жестяную кружку, чтобы не рявкнуть, что смяла ее. На нее внимания уже не обращали. И хорошо, и пусть не обращают. И ладненько.
День клонился к вечеру. Хозяйка отнесла пленникам хлеб и воду, отдала молча, стараясь не привлекать внимания охранников, чтобы не вспомнили про Элишку. Девчонка проснулась, потихоньку стала чистить картошку. Вернулся тха-нор, прямо в сапогах лег на кровать.
— Есть нести! — приказал.
— Конечно, конечно, — захлопотала Анежка Витановна, поставила перед ним стул, на стул набрала снеди, налила большую кружку самогону, поклонилась. Под его внимательным взглядом попробовала все, что положила. В очередной раз сказала себе не ляпнуть лишнего и не сорваться. Пусть тха-нор был чужаком и многого не понимал — это не делало его менее опасным. Да и колючие глаза, и скупые движения показывали, что не так прост он, как кажется.
— Хороший баба, — похвалил он, — знать свое место.
— А то, господинушка ты мой, — серьезно подтвердила северянка, — столько лет не знала, а тут ты появился и указал.
Тха-нор довольно усмехнулся, снова похлопал ее по заднице. Одна радость, что интонаций не разбирает.
— Любишь крепкий мужик?
— И крепкий люблю, а уж умный как люблю, — пробормотала Анежка Витановна, отступая к стратегическим запасам самогона и вглядываясь во все еще ясные глаза захватчика. На вид обычный человек, неужто вас наша северная сон-трава не берет? В малых количествах настойка бодрит и греет и нет лучше ее средства для натирания, если обморозился или замерз, а чуть перепьешь — и в сон тянет, сутки можно проспать.
Иномирянин громко жевал, во дворе, в вечерней темноте занудно пели какие-то чужеземные песни — Анежка Витановна часом ранее отнесла солдатам ведро с макаронами с тушенкой, вернулась и за самогоном, что таял на глазах. Девчонка в углу старалась не дышать и не двигаться, чтобы не привлекать внимания. Печь пыхала жаром — и северянка все ждала, когда же тебя разморит, когда? Вон уже зеваешь, глаза от еды и алкоголя осоловелые, вались ты уже на постель поскорее. Если надо, я с тобой лягу, только вались!
Но незваный гость спать не спешил. И оказался не так прост — когда она подошла в очередной раз налить заветной настоечки, он резко выставил руку вперед, цепко оглядел хозяйку дома.
— Нет больше брага, — сказал хмуро. Встал, больно взял ее за подбородок. — Нет обманывать, убью. Хитрый баба. Улыбаешься, хитрый. Бояться меня?
— Боюсь, — абсолютно честно ответила северянка. И голос дрогнул по-настоящему. И кулак сжался — а уж банку с настойкой так прижала к себе, что едва не раздавила.
Он довольно похлопал ее по щеке и сел дальше есть.
Анежка Витановна еще отнесла иномирянам два ведра — вареной картошки с тушенкой и горячего разболтанного варенья с добавлением самогона, поставив Элишку месить тесто для хлеба. Только бы была при деле, чтобы не выгнал ее новоиспеченный господин к солдатне. Очень ей не нравились взгляды, которые тха-нор бросал — на хозяйку темные, довольные, а на девчонку раздраженные.
У костра осталось человек шесть — они щедро зачерпывали себе варева в плошки, одобрительно и пьяно хвалили хозяйку. У ограды в свете костра были видны недовольно перебирающие ногами охонги и неподвижная, словно заснувшая стрекоза. От коровы костей почти не осталось — обглоданный череп с рогами и кусок позвоночника.
Еще четверо иномирян оставались в сарае, охраняя пленников. Остальные в хлеву, располагаются на ночь. Хотя в доме у Анежки две большие комнаты и теплый чердак, да, видимо, дом тха-нор занял сам, а солдатам решил, что и теплого хлева хватит. Она зашла туда, поморщившись на загаженный снег у входа — иномиряне мочились тут же, и запах шибал в нос хуже навозного. Внутри кто-то уже спал, укутавшись в десять одежек, кто-то допивал из банки брагу. Вторая ее корова испуганно мычала, прижавшись к стене. Эх, пропадет молоко, точно пропадет.
Кормилицу встретили радостно, забрали ведра, ухитрились облапить, пошлепать по заднице — а куда ж без этого. Видят боги, как хотелось дать особо резвому в глаз, но Анежка Витановна под взрывы пьяного смеха вывернулась и пошла наружу.
