Ири вскинул на министра спокойные синие глаза, и тот на мгновение смутился, внезапно осознав, что этот хрупкий светловолосый мальчик удивительно импонирует своей поразительной манерой держаться. Но тут же загнал эту мысль обратно. Этот юноша, без сомнения, обладал властью над людьми, и поэтому он был опасен. Рандо на своём веку повидал немало человеческого материала, чтобы безошибочно определить, что за этой мягкостью таится сталь, за внешней открытостью прячется пытливый ум, а приветливая доброжелательность способна настоять на своём и сделать гораздо больше откровенного напора и давления. Ар напоминал воду, способную протечь через любое препятствие, сломать плотину и превратиться в наводнение. Воду, способную пропустить любую атаку сквозь себя и попросту не заметить её, неумолимо сомкнувшись за спиной пролетевшего через это кажущееся несопротивление. И рядом с этим безобидным мальчиком ледяной и несгибаемый Мистраль внезапно показался слоном, неспособным противостоять молниеносным интригам будущего ферзя. Страшно представить, что произойдёт, если однажды Ар осознает данную ему власть и собственную силу прирождённого мастера, способного манипулировать чужими слабостями. Для того, чтобы человек изменил себе и собственным убеждениям, перестроил оценку моральных, нравственных норм, требуется совершенно немного, и несомненно, что этот неиспорченный мальчик рано или поздно утратит свою природную наивность, пойдёт на поводу зрелого разума, а не пылких эмоций, и когда это случится, Рандо поставит два к одному против племянника. Ири Ар пока не представлялся опасным и грозным противником, но несомненным казалось то, что в будущем он вполне мог им стать. Если только у него будет будущее.
Всего лишь несколько слов двусмысленной беседы, и вот Рандо уже вежливо раскланялся, чётко определившись для себя не оставлять мальчишку в живых. Но, уже собираясь уходить, всё же поддался секундному порыву, той мимолётной симпатии, которую пробудил в нём этот светлый чистый взгляд, сообщив быстро, как если бы отрезал ножом:
— Юноша, пока не поздно, мой Вам совет: проявите здравомыслие и бегите, уезжайте домой — это Ваш единственный шанс. Вы ведь попросту не понимаете, что Вас здесь скоро съедят. Как пирог, который осталось только засунуть в печь. Всего доброго.
Глава 36
Этот странный разговор, откровенно похожий на угрозу, вызвал в душе Ири неприятный осадок, дав пищу новой волне сомнений, тяжёлых предчувствий и тревог, которыми не с кем было поделиться.
К счастью, в довольно скором времени все необходимые условности оказались соблюдены, и Лан счёл возможным вернуть преемника в стены Академии, пожелав ему успешной учёбы и пообещав, при возможности, навещать таким тоном, что стало понятно, что вряд ли он сможет это делать до выпуска.
Неудивительно, что домой Ири возвращался в самом скверном расположении духа.
С его назначением в итоге не было ничего решено по неизвестной причине, и скорее всего здесь не обошлось без происков Рандо. Король покинул праздник, не объясняя причин, так и не подписав бумаги.
В отличие от откровенно негодующего патрона, Ири не мог сказать, что его сильно огорчил этот факт, не то чтобы оставляющий время для размышления, скорее оттягивающий неизбежное.
К тому же Лан проявлял тревогу не только по этому поводу, начиная вести себя всё более и более странно, выказывая предусмотрительное беспокойство там, где, по мнению Ири, не существовало никаких веских причин. Похоже, министр Лан, всерьёз опасался за его жизнь. Для сопровождения юноши в Академию Ландо приказал выделить целый отряд конных гвардейцев под видом того, что Ар — слишком значимая персона, чтобы путешествовать без сопроводительного кортежа. Это заставляло Ири задуматься о том, куда он, собственно, влез и чем это может обернуться впоследствии.
* * *
* * *
Въезжая в город, Ири с трудом сумел убедить приставленного отвечать за безопасность лейтенанта, что с ним всё будет в порядке.
Представив, какой переполох могло вызвать его появление в подобном окружении, словно он находится под арестом, юноша скривился, дав себе клятву на будущее выбить себе право на свободное передвижение в качестве одного из непременных условий соглашения.
Алес и Иль, с трудом сумев отвоевать Ара у толпы соскучившихся друзей, встречали юношу с распростёртыми объятиями, по очереди сдавив так, что Ири всерьёз обеспокоился за сохранность позвоночника. Провожая его по коридору и помогая донести багаж до комнаты, друзья болтали без умолку, расспрашивая Ири о поездке и щедро делясь последними новостями, стараясь за шутками и разговорами скрыть неловкость и странную недосказанность. Как если бы знали нечто, о чём не пожелали распространяться.
Причину умалчивания Ар выявил на следующий день.
Войдя в класс, он увидел Грандина Мистраля, невозмутимо сидящего на своём обычном месте, бесстрастно читающего книгу.
Ледяной принц поднял голову и чуть заметно усмехнулся, встретившись глазами с Ири, как если бы безжалостно отрезал ножом победного превосходства последний тоненький обрывок нити, что ещё могла бы связывать их до этой, расставляющей всё на свои места, секунды.
Юноша побледнел, ощущая резкую нехватку воздуха и слабость в ногах, внезапно отказавшихся подчиняться.
Мистраль выглядел как никогда великолепно, являя собой образец самого цветущего вида, и понимая, насколько жалко он выглядит на этом фоне, Ири сумел взять себя в руки. Почти мгновенно. Не позволяя окружающим увидеть свою слабость. Но Грандин увидел. И это знание оказалось хуже пощёчины, отрезвляющей, моментально приводящей в чувство, заставляющей опомниться и с гордым независимым видом проследовать на своё место.
Глаза Мистраля прожигали насквозь равнодушием, чёрным льдом, безразличием... затаённой злорадной насмешкой.
И боль вернулась с новой силой. Ледяной иглой, спицей, вонзившейся в сердце, чтобы разлиться по позвоночнику и сковать тело прочным всеубивающим панцирем оцепенения, замораживающего мысли, разум, чувства... Можно ли онеметь от боли? Когда нет слов — они желают сорваться с губ, но застревают в горле комом, и вокруг разливается смертельная серая муть отчаяния, когда хочется протолкнуть, но невозможно... И только в глазах заново рушится вселенная, казалось, ещё недавно собранная, починенная, и вот снова рассыпается осколками ненадёжного хрусталя.
Но если отвернуться и безразлично смотреть в окно, заставив себя видеть солнце через туман слёз — это можно пережить. Не подать виду, не показать слабость, спрятанную за застывшей маской, в которую превращается собственное лицо.
Оказывается, что ничего не зажило, не заросло, не исцелилось. Память хлынула со всех сторон, оглушила собой.
Равнодушное молчание, корзина с шампанским на столе.
В висках стучит невидимый молоток пульса шепчущий: ...Это не может быть правдой! Неужели эта случившаяся мерзость... Неужели это ты... Мистраль?!
Реальность накатывает волной.
Шепотками в классе, солнечным лучом, скользящим по парте, тяжёлыми шторами на окнах, широкой доской для письма, запахом деревянных стенных панелей и меловой пыли, резкими духами Ильрана, уткнувшегося носом в тетрадь, прямой фигурой Мистраля, который даже не считает нужным посмотреть в его сторону...
Зачем? И, правда, зачем? Имеет ли это смысл? Он же получил всё, что хотел. А если бы и попытался...
Боль вернулась с новой силой.
За всё это время она так никуда не ушла. Просто свернулась гадючьим клубком, ожидая подходящего часа, чтобы снова поднять свою болезненно жалящую голову, ударить в самую незащищённую часть души.
Наверное, Ар бы очень удивился, узнав, что точно такие же чувства испытывает сейчас и Мистраль, раздираемый противоречивыми чувствами вины, любви и ненависти к Ири.
Ненавистью за отказ верить ему, в него...
Любимые глаза, взирающие с содроганием и омерзением. Нет, Грандин не заслужил этого. Он не заслужил ТАКОГО отношения. Не так. Не за это...
Какой смысл оправдываться перед тем, кто оказался немилосердным палачом, зачитав Мистралю приговор, навесив на него ярлык, отмерив вину за несовершённое преступление, чтобы ухватившись за предоставленный шанс, заклеймить позором, за то, что он никогда не совершал и не совершил бы... Но слишком очевидной для Ири оказалась его вина.
"Мистраль — подонок", — вот она истина твоей настоящей любви, малыш. Признание, которое я каждый день читаю в твоих глазах... "Мистраль — предатель..." Понимаешь ли ты, как жестоко с твоей стороны раздавить меня этим, не оставляя шанса на то, чтобы оправдаться? Оправдаться за то, чего не совершал?.. Ты чудовище, Ири, чудовище... Я ненавижу тебя. Лживый, лицемерный ублюдок, ложный пророк, обманувший собой весь мир. Фальшивый солнечный мальчик... Грош цена твоей вере... Бутылка шампанского. Будь ты проклят, Ири Ар! Иллюзия, пустышка, которую я полюбил, чтобы понять, что полюбил то, чего никогда даже не существовало.
Ненавижу тебя, Ири Ар! Ты и в страшном сне не сможешь представить, как же сильно я тебя ненавижу теперь. Никогда не прощу тебя, Ар! Я никогда тебя не прощу. За ЭТО.
Глава 37
А со стороны всё выглядело так, словно, пережив внезапную любовную одержимость своих принцев, Академия вернулась к прежнему привычному существованию, усугублённому абсурдом в несколько раз.
Мистраль изводил Ири Ара... Ири Ар ненавидел Мистраля, дерзко и нахально огрызаясь в ответ на его нападки, впервые не стесняясь переходить к откровенному хамству, когда оба, забывая о сдержанности, балансировали на грани неприкрытых оскорблений.
Их обоюдная ненависть и презрение друг к другу рвали воздух в клочья, накаляя до такого предела, что выносить это казалось практически невозможным. Как если бы чужая ярость была способна обжигать и хлестать ударами, направленными друг на друга. В эти секунды невидимые щупальца задевали всех очутившихся поблизости, отравляя атмосферу, лишая возможности нормально дышать, потому что находиться рядом с ними становилось удивительно противно и мерзко, понимая, до чего они способны опуститься, до какой человеческой помойки оказались способны дойти, пытаясь причинить противнику как можно больше боли.
Неспособные остановиться и увидеть себя со стороны, понять, как убого воспринимается подобное противостояние.
Но репутация скандальных хамов, по шкале которой соперники отныне стремительно зарабатывали очки, до поры до времени сглаживалась сочувствием окружающих. Ибо каждый знакомый, сталкивающийся с чудовищным геноцидом характеров, с неприятным содроганием отмечал, что от прежнего надменного и ледяного Мистраля осталась оболочка, болезненная подтаявшая снежинка, безрассудно налетающая на погасший уголёк человека, некогда являвшегося Ири Аром.
Каждая их встреча, каждое противостояние, неумолимо и обречённо вело обоих к гибели. Уничтожая друг друга, они разрушали сами себя, ибо рана нанесённая врагу, неизменно оставляла отметину в собственной душе, в самом понимании, что она была нанесена тому, кого желал любить, но... оказалось невозможно стереть и простить плевок в лицо.
И испытывая боль, они снова и снова бросались навстречу новой боли, отдаваясь ей с мазохистским самозабвением, не в силах преодолеть неумолимое притяжение, испытывая почти физическую потребность в контакте, наносили друг другу безжалостные моральные раны.
Безумцы, ослепшие от чувства, для которого отныне не существовало определения. Поставившие ненависть во главу невидимого признания, потому что безразличия... безразличия они бы попросту не пережили. Каждый из них, многократно и во всеуслышание заявляя о своём равнодушии, не мог принять даже мысли о нём...
Мистраль цеплялся к Ири, Ири цеплялся к Мистралю. В этом запутанном клубке было нереально найти правых и виноватых.
* * *
**
И вот теперь, всего лишь за несколько недель, до выпускного вечера мессир Бренеж не находил себе места, пребывая в весьма подавленном и скверном расположении духа.
Впервые в жизни он совершенно не представлял, что предпринять в сложившейся ситуации. Более того, не представлял возможным поделиться собственными сомнениями ни с кем из появляющихся в Академии министров, попросту не зная, имеет ли смысл заводить подобный разговор. А если и имеет смысл, впервые ректор не понимал и боялся масштаба последствий подобной собственной неосторожной откровенности.
Попытка сблизить юношей, назначив им совместные занятия по флористике в оранжерее — мера, известная своим расслабляющим действием, и способствующая успокоению — привела к тому, что между противниками вспыхнула ещё большая ненависть и неприязнь, один раз дошедшая до кулачной драки. Оседлав Ара на глазах нескольких свидетелей, Мистраль с яростью впечатывал кулаки в искажённое ненавистью лицо, пытаясь вытрясти из противника душу. Но даже тогда поверженный Ар не перестал хохотать, выкрикивая оскорбления, больные, ранящие, похожие на укусы осы, великолепно знающей, куда и как жалить, какие болевые точки задевать.
А всё началось с совершенной нелепицы: Ири споткнулся о чью-то ногу, Грандин зачем-то поспешил поднять его, обняв неосторожно, и дальше началось светопреставление. Ар взорвался, обложив его площадной бранью, и, не удовлетворившись, запустил в голову цветочным горшком. Мистраль ответил кулаком, и началась драка, когда сцепившись, противники просто покатились по земле, умудрившись рухнуть в фонтан, куда Мистраль запихал Ара в надежде успокоить, и в итоге чуть не утопив. К оправданию Грандина следовало сказать, что он всеми силами пытался унять конфликт и остановить чужое безумие, но Ири, полностью утратив рассудок, наскакивал на него раз за разом, совершенно не думая о том, что он слабее, ибо ярость удесятерила его силы. В итоге, доведя Мистраля до ответного исступления, он нарвался на то, что Грандин его действительно чуть не убил.
Разнять дерущихся и скрыть последствия случившегося удалось с огромным трудом под угрозой безоговорочного отчисления, если информация просочится наружу.
Впервые утратив благодушие, мессир орал на обоих студентов, брызгая слюной, грозя карами, последствиями и обещая донести случившееся до сведения патронов. Пытаясь воззвать к рассудку и объяснить, что подобное отношение не просто недопустимо — чудовищно, и он ляжет костьми, но при малейшем повторении даже намёка на подобный инцидент, сделает всё возможное, чтобы разрушить карьеру и репутацию обоих.
Угроза подействовала в той мере, что по выходу из лазарета у них хватило ума суметь сдерживать себя в присутствии посторонних, и хотя это никак не могло разрядить атмосферы царившего напряжения, тем не менее, создало видимость хрупкого шаткого мира, позволившего студентам и преподавателям выдохнуть на некоторое время.
Понять причины случившегося и докопаться до истины директор не мог. Студиозы, словно сговорившись, как один "набрали в рот воды", а неясные слухи по этому поводу носили откровенно мифический характер, абсолютно не связываясь с личностями Мистраля или Ири Ара. Грандин, поспоривший на тело своего любовника? — Ересь несусветная, настолько невозможная, что Бренеж даже не пытался коснуться этой темы, считая её полностью абсурдной.
