"Надо бежать!"— наконец-то единственно полезная мысль пробилась в сознание Анвила. Он подпрыгнул, но цепь висела слишком высоко для него, и пальцы только слегка дотронулись до волосатого тельца крысы, которая сразу же побежала наверх.
Анвил прыгал так высоко, как мог, но наибольшее, что ему удавалось— раскачать крюк.
"Ничего... не... выходит!"— в отчаянии думал он между прыжками. Мысли постепенно возвращались в его голову, правда все они были о том, что может произойти, если он немедленно не ухватится за цепь.
Осознав, что такие попытки обречены на провал, Анвил, чуть отдышавшись, решил пойти другим путем— хоть немного подняться по прутьям клетки и уже оттуда попытаться достать до спасительной цепи.
Ползти вверх по гладким вертикальным прутьям было очень сложно: ноги скользили, ища опоры и не находя ее, но желание выбраться из проклятого подвала и выжить были во сто крат сильнее. Поднявшись на достаточную высоту, Анвил оттолкнулся от клетки и сумел ухватиться за цепь— безымянный палец, попавший в звено, тихо хрустнул, сломавшись, и чуть было не заставил сыщика разжать ладонь; суставы в руке, на которой он повис, затрещали от резкого рывка.
Подъем давался довольно легко— крупные звенья были отлично приспособлены для лазания.
— Руку!— крикнул кто-то, когда Анвил приблизился к поверхности.
У сыщика похолодело внутри— он не хотел верить в то, что его схватят за миг до спасения. Он почувствовал, что его руки слабеют, пальцы разжимаются против его воли. "Это конец",— думал он.
— Держись, дурак!— повторил неизвестный, хватая за шкирку враз ослабевшего Анвила.
Чьи-то сильные руки вытаскивали его из люка, перехватив под мышки и чуть было не уронив. Анвил не сопротивлялся— картина смерти Вилета вновь нахлынула на него и жуткий крик чудился так явственно, будто снова звучал в подземелье.
Когда он оказался на поверхности, то почувствовал, как кто-то бьет его по щекам, пытаясь привести в чувство. Взгляд Анвила, до сих пор направленный в никуда, сфокусировался на лице Доувлона Котопупского, по плечам которого бегала та самая толстая крыса. Знаменитый сумасшедший выглядел очень взволнованным и серьезным, от обычного выражения дурашливой беззаботности не осталось и следа.
— Анвил!— позвал он сыщика, тряхнув за плечи.— Ты меня слышишь? Ты понимаешь, где ты?
Бедный парень перепугано кивал, вертел головой, ошалело обводил взглядом окружавшую его тьму и прижимал к груди руку со сломанным пальцем.
— Все понятно,— вздохнул Котопупский, поднимая безвольного Анвила.
Он вел сыщика по темным переулкам, избегая освещенных мест и пережидая случайных прохожих в тени. Вскоре они подошли к дому, поразительно похожему на тот, который они только что покинули. Котопупский с легкостью ориентировался в темном помещении и, пиная стулья и другие вещи, в беспорядке валявшиеся на полу, завел Анвила в какую-то комнату.
Когда Доувлон захлопнул дверь и зажег свечу, оказалось, что это был скорее небольшой чулан. Сыщик забился в угол и глазами затравленного зверя смотрел на Котопупского, который затыкал щели в двери валяющимися тут и там тряпками. Его верная крыса помогала хозяину.
— Ну и что мне с тобой делать?— спросил он, протянув руку к Анвилу.
Сыщик отпрянул от руки и попытался забиться в угол еще больше. Его до сих тор трясло, холодный пот стекал по вискам, ни одной мысли в голове не было.
— Вот, хлебни,— сказал Котопупский, подавая Анвилу флягу.
Несколько больших глотков он сделал, даже не понимая, что он пьет, потом оказалось, что это крепкий спиртовой настой каких-то трав.
— Ну, будет тебе,— рыцарь-менестрель отобрал флягу у Анвила.— А то разберет— не встанешь потом. Ну что, готов к разговору?
Сыщик кивнул— настой из трав бодрил и прояснял мысли, унимал бешеную дрожь и располагал к общению.
— И зачем ты туда полез?— произнес Котопупский тоном, каким отчитывают напроказничавшего ребенка.
— Я... с-следил. Я д-думал т-там в-вы и в-ваша к-крыса.
Анвил с удивлением слушал свой голос, который казался ему каким-то чужим, будто звучавшим извне, ужасно раздражало заикание, взявшееся непонятно откуда и не желавшее пропадать.
— А я тебе на кой ляд сдался?
— В-вы не с-сумасшедший. И к-крыса— н-не крыса. М-мне с-стало ин-нтересно.
— Какой любопытный. Ну и как, Анвил, стоило оно того?
— О-отк-куда в-вы з-знаете, к-как м-меня з-зовут?— сыщик только сейчас заметил, что человек, с которым он не был знаком лично, называет его по имени.
— Я тоже любопытный, но у меня есть лишняя пара глаз, ушей и рабочих лапок, которые я могу послать куда угодно.
— Т-так к-крыса— э-это м-м-монстр?— воспоминания о монстрах снова предстали перед Анвилом во всей красе, заставив вздрогнуть.
— Тебе кажется, что из-за твоего любопытства пострадало недостаточно людей и ты собираешься и дальше совать свой нос в чужие тайны?— строго вопрошал Котопупский.
Анвил сжался под грозным взглядом. Он вспоминал Вилета и никак не мог поверить в его смерть, еще сложнее было осознать, что он сам стал причиной такой страшной гибели человека. Сыщику снова начал мерещиться последний крик хенетвердца; ему казалось, что он чувствует на своих руках его кровь— настоящую липкую густую кровь. Он быстро посмотрел на свои ладони, но ничего необычного, кроме распухшего сломанного пальца, там не увидел. Анвил тихо заскулил, закрыв лицо руками.
— Ну, ну,— Котопупский похлопал сыщика по спине.— Ты не виноват в его смерти. Не изводи себя— так ведь и умом тронуться недолго.
— В-винова-а-ат,— продолжал скулить Анвил.— Я н-не д-должен б-был лезть...
Доувлон Котопупский замолчал— ему самому было не по себе от того, что он фактически обрек хенетвердца на смерть. Рыцарь-менестрель успокаивал себя только тем, что Вилет был безжалостным убийцей, продажным оратором и палачом Фермера на пол ставки.
— Сдается мне, пройдет совсем немного времени и ты успокоишься и продолжишь копаться в моей жизни. И снова вляпаешься куда-нибудь, только в следующий раз я ведь могу и не успеть вытащить тебя. Ты хотел знать, кто я. Что ж, изволь— я бывший солдат, имя свое я и сам почти забыл, да и к сути дела оно не относится. Однажды я узнал тайну, которую мне знать не следовало.
— К-какая это б-была т-тайна?— спросил Анвил, заинтересованный рассказом нового знакомого.
— Ничему тебя жизнь не учит,— вздохнул Котопупский.— Ты веришь в то, чем окружен?— Анвил кивнул.— Ты окружен тем, во что веришь.
Рыцарь-менестрель замолчал, наблюдая за эффектом, произведенным на молодого сыщика, который только безмолвно смотрел на собеседника широко открытыми ярко-голубыми глазами.
— З-значит, ч-ч-чудовищ с-создает в-вера в них?— Анвил сам не верил в то, что говорил.
— Очень сильная вера,— совершенно серьезно подтвердил Котопупский.
— Н-но к-как? Я в-верил в-во м-многое, н-но н-ничего н-не п-появлялось!
— Не все могут. Далеко не все,— он многозначительно замолчал.— Теперь ты понимаешь меня? Я не мог ни есть, ни спать, ни говорить с людьми открыто в страхе, что проболтаюсь кому-нибудь. Мне не хотелось оказаться в какой-нибудь канаве с раной от уха до уха или на дне реки с камнем на шее. Тогда я решил сойти с ума. С дураков спроса нет— мало ли, что юродивый болтает. Когда меня признали сумасшедшим, жить стало проще— вот уже много лет я делаю, что хочу, говорю что думаю и знаю больше, чем все шпионы, вместе взятые.
— А в-ваша к-крыса— это т-тоже?..
— Не совсем. Это оркенская крыса, мне подарили ее друзья, еще давно. Эти животные хорошо понимают мысли людей, можно даже приловчиться управлять ими. Очень удобно.
"Он точно не в себе. И эта история с крысой звучит как бред. Но он еще что-то скрывает, недоговаривает. И почему-то у меня уже нет желания узнавать, что именно",— размышлял Анвил, разглядывая Котопупского.
— Ч-ч-что т-теперь с-со мной б-будет? Ф-ф-фермер...
Доувлон ухмыльнулся.
— Фермер— не великий дух, хоть и знатный бандит и головорез. Но и это можно пережить— отправляйся в Оркен, там тебе не придется скрываться, там он тебя не найдет. Да и чудовища в пустыне не тайна и не редкость, узнаешь о них что-нибудь новенькое,— сказал Котопупский в своей обычной манере.
— Н-но к-как? П-пустынники н-не с-слишком-то р-рады г-гостям,— Анвил слабо улыбнулся, осознав, что хоть этот человек не желает его смерти.
— Сейчас в городе гостят мои друзья-торговцы из Оркена. Я скажу им, что ты добрый, ласковый и пушистый, в еде неприхотлив, и они с радостью возьмут тебя с собой,— рыцарь-менестрель продолжал дурачиться легко и непринужденно.
— П-правда?— переспросил Анвил, больше всего желающий уехать отсюда как можно дальше и до сих пор не верящий, что он спасен.
— Завтра на рассвете я отведу тебя к ним,— снова серьезным тоном сказал Котопупский.— А пока поспи, тебе понадобятся силы. Ничего не бойся, я буду рядом.
Благодарно взглянув на своего спасителя, Анвил улегся на пол, свернувшись калачиком. Вскоре свеча погасла, но заснуть в эту ночь ему было не суждено— как только он закрывал глаза, к нему возвращались ужасные воспоминания. Крики кошек за окном превращались в предсмертный крик Вилета, а что-то металлическое, к чему прикасались пальцы сыщика, казалось прутьями решетки. Ни о каком сне не могло быть и речи.
—
ГЛАВА 16
ДЕМОНЫ!p>
Прозрачное марево поднималось над огромной медной чашей с тлеющими углями, установленной в самом центре храма Дембранда, возле которой, обливаясь потом, стояла Асель. Она бросала в общую чашу ритуальные угольки, на каждый из них припоминая убиенных ею людей.
— Многовато,— сказала она, высыпав разом горстку углей за тех, чьи имена она не знала или не смогла вспомнить.
Направляясь сюда, Асель надеялась найти утешение и умиротворение, но груз недавних событий не давал успокоиться и примириться со своей судьбой. Все шло не так, как ей хотелось бы: флейта Алсидрианда была уже за много сотен паллангов от нее, лишая надежды на возвращение к привычному образу жизни; Оди пропал сразу после того, как сбежал, подстрелив Лайхала; рана Сигвальда заживала медленно и болезненно.
Степнячка бродила по храму, пытаясь прочувствовать величие места, найти ответы на вопросы, мучившие ее, но не чувствовала ничего, кроме жары и духоты. В большом, почти безлюдном помещении изредка раздавались шаги кого-нибудь из Братьев Скорби. В простых серых балахонах с капюшонами, закрывающими лица, они проходили мимо, словно безликие и безмолвные тени. Казалось, что такой мрачный образ служителей Духа Углей подходит скорее для того, чтобы напугать людей, а не чтобы исцелить их от гнета скорбей и бед.
— Это не помогает,— разочарованно сказала Асель, направляясь к выходу.
Решительно толкнув тяжелую дверь, она на пороге чуть было не сбила с ног одного из Братьев Скорби, который нес большую железную миску с угольками. От неожиданности монах выпустил ее из рук, и посудина с оглушительным громыханием покатилась по полу, рассыпав угли по всему храму.
— Вот черт,— сквозь зубы процедила степнячка, глядя на Брата Скорби, который безмолвно опустился на колени, пытаясь сгрести угольки.
— Прошу прощения,— еле слышно сказала степнячка, подавая монаху оброненную миску.
Монах безмолвствовал и дальше, чем вводил Асель в замешательство. Пожав плечами, она опустилась рядом с ним и тоже принялась собирать угли и складывать их обратно в посудину. Вдруг ее взгляд остановился на левой руке Брата Скорби, которой он неловко пытался набрать горсть углей, но они постоянно просыпались сквозь слабо сжимающиеся пальцы.
— Оди!— Асель схватила его за негнущееся запястье.
Оторопевший монах выпустил из руки остатки углей и, боязливо оглянувшись вокруг в поисках других Братьев Скорби, произнес тихим охрипшим голосом:
— Асель! Ты?.. Ты!.. Вытащи меня отсюда!
— Какого черта, Оди? Что за маскарад?
— Умоляю тебя, забери меня отсюда!— хрипел он, до боли вцепившись в руку Асель.— Сам я не могу... Мои чертежи! Они в таверне! Улица Киртара Третьего! Их надо забрать!
— Хорошо, хорошо, успокойся!— шептала Асель, пытаясь разобраться в несвязной речи инженера.— Расскажи мне все по порядку.
— Не могу! Нельзя... Найди чертежи! Если будет надо— уничтожь! Они не должны!.. Забери меня отсюда, Асель...— казалось, будто Оди хочет сказать все и сразу, но времени катастрофически не хватало.
— Я что-нибудь придумаю,— пообещала степнячка.— Скажи только...
— Тсс! Всё.
Оди отдернул свою руку от Асель, будто его ужалила пчела, и принялся еще более старательно собирать маленькие угольки. Уже через миг она поняла причину странного поведения Оди— к ним подошел один из Старших Братьев.
— Что с тобой, дитя мое?— мягко спросил он, помогая Асель подняться с пола.
— Простите, я была неосторожна, и из-за меня ваш Брат рассыпал угли,— как могла вежливо сказала она.
— Не беспокойся об этом— он все уберет.
— Мне кажется, я ударила его дверью,— продолжала Асель.— Но когда я спросила, не ушибся ли он, он не ответил.
— Ничего удивительного,— улыбнулся старший монах.— Он дал обет молчания. На три года.
— Это... сурово,— произнесла степнячка, тщательно подбирая слова, которые не были бы неуместными в данной ситуации.— За что же его так?
— Он совершил поступок, которого ни один дух простить не сможет,— монах выражался туманно, и Асель это не нравилось.— И теперь он хочет очиститься, служа Дембранду и выполняя свои обеты. Так, брат мой?— властным тоном спросил он Оди. Инженер интенсивно закивал головой и низко поклонился, не вставая с колен.
"Что он им наплел?— думала степнячка.— Неужели он в самом деле рассказал, что подстрелил подростка из самодельного неизвестного никому оружия, из-за которого его до сих пор ищут? Если так— он последний идиот".
— Кажется, я повредила руку Брату,— Асель указала на ползающего по полу Оди, снова пытающегося взять угли левой рукой. Она пыталась вовлечь монаха в разговор и выведать как можно больше подробностей.— Может, я могу чем-нибудь помочь? У меня есть знакомый лекарь, он недалеко живет и мигом все исправит!
— У тебя доброе сердце, дитя мое, но твои переживания излишни— его рука в таком состоянии уже долгие годы.
— Все равно пускай лекарь осмотрит его руку— вдруг ее можно вылечить?
— Один из наших братьев (тоже в прошлом медик) уже осматривал его и сказал, что ничего сделать нельзя,— спокойно отвечал Брат Скорби, раздражая Асель своей невозмутимостью.
— Но мой лекарь— он большой мастер по костям, он мог бы...
— Дитя мое, твое стремление помочь похвально, но я все равно вынужден отказать— младшим Братьям запрещено покидать храм для чего угодно, кроме похорон, на которых они должны присутствовать по долгу своей службы,— в его голосе появились жесткие нотки раздражения, но монах тут же осекся и продолжил своим обычным мягким тоном, переводя разговор на другую тему.— Так что привело тебя сюда, дитя мое?
