Некто Никто возвращался в ее мысли с упорством достойным лучшего применения. Но вот какое дело. Лиса не знала теперь, любит ли его по-прежнему, и если все-таки любит, то нужна ли ее любовь этому таинственному человеку, который всегда приходил, когда считал нужным, и уходил точно так же, никого не спросив. "По-английски". На этот раз, правда, он, судя по всему, изменил своему излюбленному модус операнди, устроив в Тель-Авиве такой "гвалт", что мама не горюй. Зачем?
"Не смог без шума? Или так и было задумано?"
Иди знай, что там случилось и почему! Иди ...
6.
В Берлин она все-таки приехала. Не то, чтобы окончательно решила, пойдет или не пойдет на встречу, но из надоевшего до чертиков Цюриха убралась и, если уж так, то почему бы, в самом деле, не в Берлин?
"Разлук так много на земле и разных судеб... И городов много и людей, но куда не кинь, всюду..." — Она проехала с ветерком по автобанам Западной Германии, никуда особенно не спеша и делая остановки там и тогда, когда и где "стих" находил. А находил он часто и в очень приятных местах, потому, вероятно, что не только трудные мысли "о главном", но и "муза красивой жизни" не оставляла Лису тоже. Так что до места добралась уже ближе к ночи, но это, как говорится, отнюдь не смертельно. Время ведь функция обстоятельств: когда спешишь, его никогда не хватает, а когда живешь не во времени, а в пространстве, то и того и другого полно.
Она устроилась в отеле, сходила в ресторан, поужинала там с аппетитом, насладившись между делом вежливым вниманием сразу двух патентованных красавцев — типичного арийца, одетого с артистической небрежностью, и смуглого атлета в безукоризненно консервативном костюме тройке темно-серого цвета — и одарив обоих царственной улыбкой, убыла в номер, где полчаса полоскалась в ванной, позволив себе немного коньяка — для релаксации и чуть-чуть сладких грез, проходящих в ведомости "незатейливых развлечений одинокой женщины" по статье "только для взрослых", и наконец с огромным удовольствием нашла себя в роскошной постели. Но в Город не пошла, неожиданно почувствовав избыточность этого привычного хода действий, а просто заснула, чтобы проснуться через семь часов сорок три минуты, ровно в восемь, и начать новый день.
7.
Весь этот день, который вполне мог оказаться особым, но мог таковым и не стать, она гуляла по Берлину. Город Лисе решительно не понравился, но это не означало, что в нем невозможно было найти приятных мест. Она их и находила, обходясь, впрочем, без путеводителя и карты, а полагаясь на одну только интуицию, неизменно приводившую ее в этот день именно туда, куда следует, то есть туда, где Лисе было хорошо и легко и где естественным было занять голову какими-нибудь милыми пустяками, чем-нибудь необязательным, но приятным. Например, задуматься, о вечернем платье, которое Лиса надевала пока один лишь раз в жизни — во время охоты на Вальдхайма — и которое решила теперь себе сотворить.
Потом она оказалась в здании Нового Культурного Центра и довольно долго бродила по залам музея, рассматривая картины каких-то немецких авангардистов, в которых совершенно не разбиралась, но которыми сейчас неожиданно увлеклась, находя особую прелесть в этих нечетких тревожных линиях и неожиданных сочетаниях цветовых пятен. В конце концов, она даже снизошла до того, чтобы прочесть объяснения, вывешенные в каждом из залов выставки, и с огромным удивлением узнала, что уже два часа рассматривает картины отнюдь не современных художников, а произведения давно умерших — и иногда очень плохо умерших — классиков, работавших в начале двадцатого века.
"Классики и ... современники", — покачала она мысленно головой, обещая себе в обязательном порядке восполнить пробелы в образовании.
"А он?" — неожиданно задумалась Лиса, уже выходя из музея под мелкий дождик. — Он в таких вещах разбирается?"
Скорее всего, ответ положительный. Что знал или чего не знал Некто, сказать было трудно, но старик Иаков знал, кажется, абсолютно все.
"Знает, — поправилась она, так как уже не сомневалась, что Некто и Иаков это один и тот же человек. — Знает ..."
"Знал, знает ... будет знать ... — крошечные, совершенно невесомые капли дождя оседали на лице, приятно холодя кожу. — Да, несомненно!"
Решение, как это уже случалось, пришло сразу в готовом виде. Да, ей действительно необходимо пойти на встречу с Кайдановым, однако совсем не затем, зачем она думала раньше. Впрочем, то, ради чего ей следует там быть, представлялось пока несколько туманным, но одно Лиса знала уже совершенно определенно: все это как-то связано с Некто. И, несмотря на то, что непроясненность их отношений как будто предполагала сохранение дистанции, сейчас ей это не мешало. Напротив, именно поэтому — а как это, и с какой стати, стало вдруг совершенно неважно — она туда и пойдет.
8.
Что есть любовь?
Это очень странно, когда взрослый, во всех смыслах поживший и успевший даже один раз умереть мужчина задается такими странными вопросами.
Что есть любовь?
Худшего занятия, чем пытаться ответить на этот хрестоматийно неразрешимый вопрос, трудно даже придумать, но, тем не менее, именно этим и была занята теперь голова Виктора.
— Что скажешь? — спросил он Ольгу, зашедшую к нему, чтобы "из одной только вежливости" поставить Августа в известность, что, хочет он того, или нет, они с Персивалем намерены сегодня в пять тридцать отобедать в ресторане "Кемпински". Столик заказан, Персиваль ждет в машине. И зашла она, в общем-то, "буквально на минуту", затем только, чтобы сообщить его светлости князю, где он их сможет найти, если они ему вдруг понадобятся. Но на эту наглую выходку Виктор даже реагировать не стал. Пусть их, героев, они по-другому не умеют. Спросил о другом.
— Что скажешь? — спросил он.
— О чем, князь? — темно-синее платье очень шло Ольге, и крупные голубые сапфиры в ушах и каплевидном кулоне, повисшем на тонкой золотой цепочке в глубоком узком декольте, тоже.
— О Катарине, разумеется, — Виктор раскурил трубку и посмотрел Ольге прямо в глаза. — И не называй меня, пожалуйста, князем, Оля. У меня есть имя.
— Она его любит, Виктор, если ты хотел спросить меня именно об этом, — Ольга улыбнулась и, подойдя к зеркалу, поправила завиток блестящих черных волос над виском.
— Я догадался, — желчно возразил Виктор, попыхивая трубкой. — Но за что?
— А за что вообще любят? — пожала она узкими, необычайно сексуальными, как стали теперь говорить, плечами.
— Ты права, — кивнул Виктор, тем более, что и сам знал, что задал дурацкий вопрос. — Ты задала правильный вопрос, а я — нет.
— Да, нет, Виктор, — Ольга возвратилась к столу и открыла крошечную лакированную сумочку. — Мы оба с тобой правы и неправы одновременно, — она достала пачку "Кемела" и щелчком выбила из нее сигарету. — Вчера вечером, на улице, ко мне подошел один симпатичный парень ...
— Что тут странного? — Поднял бровь Виктор. — Выпьешь что-нибудь? Вино, коньяк, виски? Ты ему понравилась, только и всего.
— Да, — кивнула Ольга, от чего закачались тяжелые серьги в ушах. — Понравилась, разумеется. Иначе с чего бы ему хотеть со мной познакомиться?
Виктор с неодобрением посмотрел на вонючую сигаретку и мысленно покачал головой. Такая женщина должна курить что-нибудь более приемлемое, но вмешиваться в личную жизнь своих лейтенантов он себе запретил.
"Не дети, сами разберутся, что такое хорошо, а что такое плохо".
— Ты красивая, — сказал он нарочито равнодушным тоном. — И парень тривиально захотел тебя трахнуть.
— Бесспорно, — она даже не подумала возражать. — Но поскольку сразу реализовать свое желание он не мог, ему пришлось бы, позволь я ему это сделать, за мной ухаживать.
— Оставь ликбез для своих будущих детей, — усмехнулся Виктор. — А я уже взрослый мальчик и знаю, как это происходит. В конце концов, он убедил бы себя, что влюблен, любит... А остальное, как известно, функция воображения, темперамента и культурного опыта.
— Да, конечно, — улыбнулась Ольга, стряхивая с сигареты пепел. — Ты можешь налить мне свой замечательный виски. Мне это не помешает. И вот кстати вопрос. Скажи, разве я тебе не нравлюсь?
— А кому ты можешь не понравиться? — снова усмехнулся Виктор, разливая виски по стаканам. — Ноги, правда, немного тонковаты, но ты же знаешь, на вкус и цвет ...
— Но ты меня не любишь и не хочешь. — Она не дала ему свернуть в сторону, продолжая гнуть свою, уже вполне понятную, линию. — И Катарину тоже, хотя у нее как раз и ноги полные и грудь больше моей. Ты любишь кого-то другого ... За что?
— А хрен его знает, — честно признался Виктор, вновь припомнив свою первую встречу с Лисой. — Потому я тебя и спросил. Прозит!
— Прозит! — Ольга отсалютовала ему стаканом и отпила немного виски.
— Так за что же она любит Черта?
— Возможно, — осторожно ответила Ольга, возвращая стакан на стол. — Он произвел на нее сильное впечатление.
— Согласен, — кивнул Виктор. — Мужик он неординарный, во всех смыслах. Но не мазохистка же она!
— Нет, — Ольга загасила окурок в пепельнице и снова посмотрела в глаза Виктору. — Во всяком случае, я этого за ней не замечала, но зато Катарина очень романтична. Когда он был без сознания, она заглянула в его записную книжку.
— И? — Подался вперед Виктор, ощущая отчаянную уверенность, что сейчас услышит ответ на свой вполне идиотский вопрос.
— Черт пишет очень красивые лирические стихи. Неожиданно, правда?
9.
— Нехорошее какое-то чувство, — Рэйчел поправила перед зеркалом грим на веках и улыбнулась отражению Кайданова. — Прямо, как тогда.
— Как тогда не будет, — твердо ответил Герман и смягчил жесткость интонации ответной улыбкой.
"Как тогда не будет" — это он решил твердо. Что бы там ни случилось, Рэйчел он вытащит, или они умрут вместе, но брать с собой прикрытие он не будет. Они шли на встречу с Лисой и Виктором, а не на войну. И как бы он ни относился к Рапозе и Иакову, предательства он от них не ожидал и, соответственно, не хотел унижать — ни их, ни себя — недоверием. А там, будь, что будет, и, если Рэйчел опять "ухватила опасность за хвост", то так тому и быть. Ведь знать наверняка, что это за опасность и от кого исходит, они не могли, а у самого Кайданова, несмотря ни на что, на душе было ясно и даже неожиданно весело, и предчувствие удачи — неизвестно, правда, какой и в чем — бродило в крови.
"Предчувствие или знание?" — Но вот ответа на этот вопрос он не знал, зато ему хорошо было известно другое: он был влюблен, и он был счастлив.
10.
Поставив машину на стоянке перед отелем, Лиса выключила мотор и совсем уже собралась киношным жестом "выставить наружу ножку", тем более что теперь ей уж точно было что и откуда выставлять. Но еще раньше, чем она успела это сделать, подчиняясь какому-то до конца неосознанному, но оттого не менее властному чувству, Лиса неожиданно для самой себя "шагнула в сторону". "Отойти в сторону" — так называла она теперь состояние распределенного сознания, когда оказывалась как бы в двух мирах сразу: физическом, где пребывало ее новое тело, неторопливо покидавшее сейчас дорогущий, как реактивный истребитель, Ламборджини, и ментальном, где всегда холодно и темно, но где Лиса чувствовала себя в полной безопасности. Получалось это у нее теперь, на шестой день экспериментов, не просто легко и непринужденно, но часто, как, например, сейчас еще и спонтанно, а то и непроизвольно. И причин такому положению вещей было несколько. Во-первых, как быстро выяснилось, расщепление сознания зверски выматывало только в начале, потому, вероятно, что Лиса не знала тогда, что и как делает. Однако, как только разобралась, все сразу же пошло, как по маслу, при том не только в смысле легкости, но и в смысле рациональности, если так можно выразиться.
А во-вторых, опыт великий учитель, особенно, когда других нет. И Лиса быстро осознала, что "живую", неразрывно связанную с эмоциональной сферой и интуицией часть свого сознания лучше всего прятать в "нигде и никогда". Там эта сумбурная и не вполне уравновешенная "личность" была в полной безопасности, потому что разглядеть ее было невозможно. Зато сама она оттуда все видела — пусть и не совсем так, как видели глаза Лисы, находившиеся в распоряжении второй половины сознания — и все чувствовала, через "платочек", разумеется, как детский поцелуй, но зато с той степенью незримой силы, которая превращала Лису в настоящую "хозяйку морскую". Зато в мире живых оставалась несколько суховатая, правильная, как брошюра по технике безопасности, и неробкая часть сознания, которую невозможно было заподозрить в отсутствии цельности, и которая не ошибалась и не пугалась, являясь к тому же технической пустотой для любого мага, хотя таковой на самом деле и не являлась.
В принципе, особой необходимости во всем этом декадентстве сейчас, вроде бы, не было. Никакой опасности Лиса не чувствовала и не предполагала, и уж, тем более, не предвидела. Дело, однако, заключалось в том, что при всем своем желании, Лиса просто не успела еще в достаточной степени изучить "их нравы" и была, поэтому, вынуждена "считывать" всю необходимую ей информацию прямо "с листа", вынимая из памяти окружающих или "отгадывая" их ожидания относительно себя в режиме реального времени. Как, например, входят в такой вот ресторан такие, как она, женщины? Что сказать мэтру, встречающему гостью у самых дверей? Или ему вообще ничего не следует говорить? Как сесть за столик, и что выбрать в огромном и составленном на не совсем немецком языке меню? Вопросов было много, но и за ответами далеко идти необходимости не было. Официант ведь и сам знал, что к буйабес — "Буйабес? Ах вот что это такое! Рыбный суп, значит ... " — Следует заказать белое вино, а в карте вин такая вот дамочка, как Дебора Варбург должна выбрать какой-нибудь рислинг. Скажем, из долины Рейнгау. Но урожай 1998 года был, по оценкам признанных знатоков, не слишком удачным, и, значит, заказывать следует полусухой Schwarzer Kater 1997 года, причем не лишь бы как, а в голубой бутылке, потому что иначе придется заказывать "шампанское" брют из Мозеля, но Лиса не была уверена, что ей это будет вкусно. Во всяком случае, когда лет десять назад на новый год пришлось пить крымский брют, ей это совсем не понравилось. Так что, на круг, выходило, что распределенное сознание являлось не только лекарством против страха, но и удобным инструментом, как для войны, так и для постижения этого чудесного нового мира.
Лиса сделала глоток заказанной ею "Черной кошки" и пришла к выводу, что если по поводу цены этого белого вина она ничего определенного сказать и не может, то пить его, во всяком случае, было не противно. Она сделала еще один глоток, мимолетно пожалев, что в немецких ресторанах запрещается курить, и в этот момент в зал вошли двое.
"Мне что, теперь во всех кабаках такие парочки будут встречаться?!" — Смуглого поджарого мужчину с неожиданно светлыми волосами и серыми глазами — "Турок? Хорват?" — Лиса видела вчера вечером в своей гостинице. Он даже одет был в тот же самый безукоризненный темно-серый костюм. Только вместо голубой сегодня на нем была черная рубашка, ну и галстук, разумеется, тоже был другой. А вот высокую изящную брюнетку с яростно синими глазами и какими-то "хищными", орлиными что ли, чертами несомненно неординарного лица, Лиса видела примерно неделю назад по дороге из Линца в Мюнхен, в закусочной в рекреационной зоне большой бензозаправочной станции. Только одета она тогда была проще и запомнилась Лисе своим ненормальным для такой "тоненькой" девушки аппетитом.
