Попытки переговорить лично потерпели крах. Мистраль обладал слишком огромным влиянием, чтобы директор имел возможность воздействовать или даже надавить на эту одиозную личность.
Даже откровенное убийство Андреаса Реама, потрясшее Академию, и последующая кровавая разборка у моста, когда один за другим Мистраль вызвал на дуэль семь человек и расправился с каждым, оставив, впрочем, в живых, сошли ему с рук за недостаточной доказанностью степени вины. Одного слова Грандина, сообщившего, что у него имелись веские причины для подобного поступка и он защищал свою честь и репутацию, оказалось достаточно, чтобы дело было закрыто, а безутешные родственники, требующие возмездия и расправы, отправились восвояси, подавившись щедрой компенсацией.
Никто из раненных студиозов не подал жалобы. Никто. Всеобщий заговор молчания. Неслыханно.
Времена и нравы не выбирают. Вот и Бренежу со всей его душевной порядочностью не повезло. Дуэли всегда казались ему бессмысленным и жестоким убийством, но дворяне, защищающие свою честь и дырявящие друг друга по поводу и без, очевидно считали иначе. К счастью, сумасшедшая выходка Мистраля не сошла ему совсем уж с рук, и король, всерьёз обеспокоившись статистикой стремительного самоуничтожения, так сказать, цвета нации, ввёл закон о запрете на поединки.
Но прежде чем этот закон начнёт соблюдаться, пройдёт немало времени и будет произведено множество арестов, пока до горячих голов не дойдёт серьёзность последствий подобного нарушения. Пока речь шла всего лишь о заключении под стражу, но Его Величество, понимая малоэффективность подобной меры, всерьёз задумался о том, а не пора ли отправить на виселицу парочку шальных нарушителей. Виселица — самый унизительный для дворянина вид казни, применимый для воров и бродяг, — смогла бы воздействовать на сознание гораздо эффективнее тюрьмы и эшафота.
Правда, к Грандину Мистралю или Ири Ару подобное вряд ли относилось и было бы применимо — не той величины оказались фигуры.
Именно по этой причине никто не мешает им поубивать друг друга. Но если это случится, первой полетит голова мессира Бренежа, допустившего подобное. А как не допустить, когда оба совершенно забыли о подобающем поведении и не желают слушать никаких увещеваний и откровенных приказов? И если Ири Ар рад пойти навстречу, уважая авторитет директора, да и вообще демонстрируя порядочность во всех отношениях, то для Мистраля Бренеж казался не указом. Оставалось только молиться на скорейший приезд одного из патронов, в присутствии которых на Академию снисходили мир и благодать, и противники умудрялись демонстративно не замечать друг друга в течение некоторого времени. Но стоило воротам захлопнуться, как в воздухе словно звучала неслышимая команда: "Фас!"
И эти две взаимоисключающих личности встанут во главе страны? Немыслимо. Невероятно. Невозможно. Стоит им занять ключевые посты, и, в отсутствие любого контроля со стороны, случится катастрофа. Ослеплённые своей войной, они так свято ненавидели друг друга, что готовы были даже страну представить всего лишь полем битвы для сведения собственных счётов.
Нет, Бренеж не мог этого принять спокойно, но и сделать он ничего не мог. Никакие словесные аргументы не помогали, и всё что оставалось директору, — с отчаянием наблюдать за происходящим, дозревая до мысли о том, что, очевидно, пришла пора рассказать об этом королю, состряпав анонимный донос.
Увы, на большее у мессира Бренежа попросту не хватило духа. Точнее, у него хватало благоразумия предупредить, а не становиться источником плохих новостей, но косвенно аккуратно подтвердить возможную проверку по факту. Собственно, создавать условия бы не пришлось: любоваться спектаклями в исполнении славной пары Академия могла ежедневно, и хорошо, если не ежевечерне, ибо Мистраль настолько прочно обосновался в общежитии, что выгнать его оттуда не представлялось возможным. Поскандалить с Аром перед сном вместо пожелания доброй ночи стало для него почти традицией.
Выносить издевательство над нервами оказывалось решительно сложно. При появлении парочки студиозы попросту разбегались по углам, ретируясь во все стороны со скоростью тараканов. Один из ящиков стола Бренежа был под завязку забит доносами и просьбами унять произвол.
Но если бы всё было так просто! В Академии царила нездоровая атмосфера, учителя жаловались наперебой, но директор оказался совершенно бессилен. Его авторитет не имел никакого реального могущества против денег, власти и связей своих учеников, способных, при желании, запросто сместить его с занимаемой должности. И оставалось молиться, чтобы никому из них не приходило в голову осуществить нечто подобное. Но отмахиваясь от директора, как от назойливой мухи, они ставили его в весьма унизительное положение, что не могло не сказаться на настроении и самочувствии последнего. В последнее время мессир Бренеж свирепствовал, отрываясь на тех, с кем мог себе это позволить. Можно было лишь, смирившись, бессильно наблюдать за происходящим.
Самое поразительное — за эти несколько недель, показавшиеся всем вечностью, умудрившись докатиться даже до унизительнейшей кулачной драки, тем не менее, ни один из них не взялся за шпагу. Словно интуитивно понимая, чем закончится дуэль.
В пылу ярости Ири ни разу не швырнул в Мистраля перчатку, предпочитая упражняться на цветочных горшках, очевидно. А Мистраль, доводя противника до бешенства ядовитой язвительностью, неожиданно резко смолкал, разворачивался и уходил, сознавая ту грань, после которой они не смогут остановиться.
Если говорить начистоту, вся Академия с ужасом ждала именно этого дня — дня обоюдного смертоубийства. Ни у кого не вызывало ни малейшего сомнения: рано или поздно случится дуэль, и о последствиях исхода этого поединка оставалось только гадать.
Но вот что было странно: сталкиваясь при свидетелях, как если бы посторонние подпитывали их вспышки, противники никогда не пересекались в их отсутствие. Стараясь игнорировать и не замечать, если это случалось... Возможно, посторонние оказывались единственным сдерживающим фактором, не дающим им потерять голову...
А может, дело было в ином...
Они боялись этих встреч, слишком мучительных в такие моменты. Моменты, когда каждый оставался наедине с самим собой, с другим и с собственными терзающими призраками.
Мистраль тщетно пытался найти выход, нападая на Ири, преследуя, ненавидя, продолжал пытаться раз за разом... найти выход.
Держась за маленький светлый островок памяти внутри себя, а может, просто пытаясь оправдаться.
Мистраль действительно пытался, изо всех сил. Но в ответ получал издёвки, насмешки и брезгливые плевки в пол в те счастливые моменты или несчастливые случайности, когда Ири не избегал и не удирал от него...
Учителям казалось, что они оба хороши, но Мистраль прекрасно понимал, кто из них двоих является провокатором. И забыв гордость, забыв чувство собственного достоинства, шёл на унижение, раз за разом, пытаясь достучаться, докричаться, быть услышанным, через ярость, через ненависть, через гнев. Надеясь, что рано или поздно чужое безумие прекратится, закончится, не в силах длиться вечно, и ярость исчерпает себя... Рано или поздно.
Но ненависть порождала новую ненависть, гнев сталкивался с гневом, а попытки поговорить... Нет, Ири не желал больше с ним разговаривать — это было тяжелее всего. Стена. Огромная бетонная плита, на том месте, где когда-то для него существовала дверь. Теперь даже вход, даже намёк на вход оказался закрыт. Его попросту не существовало.
Это было больнее всего — понимать, что стоит ему отпустить, смириться и... для Ири Ара он перестанет существовать. Уже не существует. Но признать это невозможно. Мистраль не собирался сдаваться и принимать поражение. Не от него. Не в этот раз. Ты сдохнешь, Ар, или... что "или"? Вернёшься ко мне? Ответа на этот вопрос не находилось. Слишком мучительно его оказалось искать.
Глава 38
Ненавижу тебя... Ненавижу тебя, Ири Ар! Как же сильно я ненавижу тебя!
Каждый день, каждую свободную минуту Мистраль повторял эти слова, как молитву, как заклинание, ради того, чтобы продержаться, ради того, чтобы не быть сломленным, не проиграть... Не проиграть этому мерзкому ублюдку, этой маленький развратной шлюхе, которую он ненавидел... и желал. Продолжал желать так отчаянно, что сводило скулы. Он не мог погасить это пламя внутри себя. И это пламя, даже не пламя — пожар разжёг в нём Ири Ар, подарив то, что оказалось невозможно забыть, отказаться, понимая, что никогда и ни с кем больше не будет так. Сладко, почти до агонии, близко до боли, счастливо, остро, до слёз. Сумасшедшее, нереальное притяжение. Не отпустить, не остановиться, только выпивать губами до бесконечности, раствориться в нём, вжать в себя, не отпускать...
Что же ты сделал с нами, Ири? Зачем разрушил это?
Воспоминания о проведённых вместе ночах превратились в наваждение. Он жаждал его, мечтал, отдаваясь миру фантазий. И каждый день, просыпаясь и засыпая, повторял лишь одно:
Ненавижу тебя, Ири Ар...
Точно так же, как Ири Ар, открывая глаза, видел перед собой загадочный, мерзко ухмыляющийся лик Мистраля, и плакал и, глотая слёзы, повторял вновь и вновь, исступлённо избивая подушку кулаками:
Ненавижу тебя, Мистраль! Ненавижу... тебя... за всё.
И лишь во снах, там, где не было обыденной суровой реальности... они искали друг друга.
Спотыкаясь, обдирая ноги, сбивая ступни в кровь, встречались на обледеневшем снегу равнины зыбкой надежды, изрезанной шипами отчаяния и боли. Бежали навстречу, рвались, неистово выкрикивая имя своей любви... встречались лишь на краткий миг, соприкасаясь пальцами, сплетались в тесном объятии не в силах разжать руки, умоляя безмолвно, и просыпались с бешено бьющимися сердцами...
Умирая душой, агонизируя каждую секунду от невозможности быть вместе... Невозможности принять это жуткое "никогда".
И повторяли хриплое, заученное в окружающую их пустоту:
— Ненавижу тебя, Грандин Мистраль!
— Ненавижу тебя, Ири Ар!
Глава
Мистраль брёл по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Словно пьяный или слепой, спотыкаясь и временами откровенно натыкаясь на стены и столбы.
Ледяной город, ледяной мир... ледяная равнина, на противоположном краю которой, где-то там, в безысходности осознания стоял Ири Ар...
А в небе светило солнышко и гомонили птицы, танцевала голубеющей высью весна. Деревья утопали в яблоневом и вишнёвом цвету, а упоительный аромат рано распустившегося жасмина и сирени кружил голову.
Люди смеялись и пели, готовились к празднованию прихода лета.
В его же мире было жутко и черно. Настолько черно, что он уже привык к этой черноте, почти не замечая её, как человек, долго находившийся в сумерках, способен ориентироваться в потёмках, лучше, чем днём.
Сумерки пришли, навевая вечернюю прохладу. Мистраль не заметил наступления темноты. Как он мог заметить её, если она постоянно, каждый день, каждую секунду жила в его душе? Болезненная чёрная темнота.
А потом... что-то толкнуло его изнутри. И он замер, внезапно осознав, что там, на противоположном краю улицы, так же неестественно замерев и распахнув глаза, стоит Ири Ар.
* * *
**
— Шаг!!!.. Всего лишь шаг!!!!.. Как трудно его сделать. Шаг!!!.. Иди же, Мистраль, иди, демоны тебя раздери!
— Заставь себя двигаться, Ири Ар!!.. Заставь себя... Шаг!!.. Ещё один шаг...
— Иди!!! Иди же, чёрт бы тебя побрал, Мистраль! Не дай этому ублюдку понять, что с тобой происходит. Не дай ему снова посмеяться над тобой. Иди, Мистраль. Не стой столбом. Заставь себя двигаться!
Шаг... Шаг...
Нужно сделать его и не свернуть, не уйти с дороги, а именно пройти мимо с гордым независимым видом полнейшего безразличия на лице, потому что первый, кто свернёт, сдастся, дрогнет, окажется проигравшим...
Шаг... Шаг, почти бессознательный, тяжёлый, лишённый всяких мыслей, ведь все усилия сейчас направлены на то, чтобы не упасть, сосредоточены в ногах, заставляя их подниматься и опускаться, раз за разом.
Шаг. Шаг. ШАГ!
Деревянные механические солдатики. Сломанные, разбитые кукольные сердечки.
— Шаг... Ещё шаг. Иди, Ири Ар!
— Шаг. Не позволяй ему понять, Мистраль. Не дай ему увидеть себя сломленным.
И агония... Кровавая кричащая агония, состоящая из одной только боли и бешеного барабанного стука в ушах, когда они соединились на секунду, почти соприкоснувшись,
НЕ КИВНУВ.
ПРОИГНОРИРОВАВ...
Расстояние в три метра, рвущее нити души, выдирающее куски по живому... с мясом...
Пройти... Пройти мимо ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА и идти, не оборачиваясь, с каменной напряжённой спиной. Чтобы в конце почти сорваться на бег, стремясь оказаться как можно дальше, чтобы там, в грязном заплёванном переулке, позволить себе издать
Исступлённый крик
Судорожное рыдание
Стон
Всхлип
И заплакать, прислонившись спиной к стене
Упасть на колени
Рвать на себе волосы
И кричать безмолвно, немо, исступлённо... Кричать. Кричать от боли... ИМЯ СВОЕЙ ЛЮБВИ
* * *
**
— Ири Ар?! — голос холодный, лишённый всяческих эмоций.
И робкое испуганное:
— Да, это я. Чем могу помочь?
А затем звук вынимаемой из ножен стали, испуганный вскрик и удары... Сталь о сталь ...
Мистраль не знал, КАК он услышал это? Что заставило его сорваться с места, взлететь, поднимаясь с испачканных колен, рвануть туда...
Туда, где билось сердце... Где жила душа... Где была вся жизнь.
Ири Ар. Разве можно ошибиться?
Ири Ар, выхватив из ножен шпагу, отчаянно, но в то же время надломлено-обречённо, отбивался от насевших на него трёх противников в масках и плащах. Не самых умелых противников, но сейчас на их стороне численный перевес и собственное непонимание Ара: А ради чего он, собственно, сражается за свою жизнь, в то время как всё так легко и просто: стоит лишь опустить клинок — и боль закончится... Навсегда.
Любовь моя... Любовь моя...
Мистраль словно видел, читал его мысли.
С яростным неистовым рычанием он обрушился на нападающих со спины. Круша их, разрывая, кромсая на части. Орудуя шпагой не как изящный фехтовальщик, но как мясник, желая смять, убить, уничтожить их, посмевших коснуться ЕГО святыни. Посмевших угрожать жизни ЕГО божества, посмевших причинить ЕМУ боль.
Забыв даже о том, что Ири, абсолютно беззащитный, стоит сейчас, прижавшись к стене, представляя отличную мишень, тогда как шпага его отброшена в пыль, нападающие бросились бежать, но, с приходом Мистраля, скрыться стало невозможно. Как неистовый страшный демон с жутким перекошенным лицом, казавшимся нечеловеческим из-за своей совершенной, сейчас напоминающей безумную маску, красоты, Мистраль буквально растекся в воздухе, нападая и наседая сразу со всех сторон, не давая своим противникам ни единого призрачного шанса. Беспощадно кромсая эти маски и плащи, словно пытаясь убийством утолить свою ненасытную страсть и жажду.
