Прошло немало времени перед тем, как они подошли к безымянной таверне в самых дебрях Бедняцкого квартала. Всю дорогу бедный Оди метался от одного предположения к другому, но ни одно не казалось достаточно правдоподобным. Когда же они поднимались по заплеванной узкой лестнице, провожаемые безразличным взглядом трактирщика, инженер уловил едва слышный запах разложения, который усиливался с каждым шагом.
Сердце Оди будто оборвалось, когда Асель остановилась перед дверью, возле которой запах был сильнее всего, и скрежетнула ключом в старом замке.
Переступив порог, инженер оказался прямо у изголовья кровати, на которой на посеревших от времени простынях лежал безжизненный Сигвальд.
— Нет...— тихо произнес Оди, забыв о своем обете.
Он не мог поверить в то, что видел, но вид его друга не давал простора воображению. Мертвенно-бледная кожа Сигвальда была была похожей на воск, лицо не выражало никаких эмоций, грудь вместе с привязанной к ней окровавленным бинтом рукой не вздымалась от дыхания, вторая рука бессильно свисала с кровати, касаясь пола посиневшими ногтями.
У Оди мутилось в голове, темнело перед глазами, в мозгу крутился только один вопрос: "Как?". Все это было выше его понимания.
— Брат мой, откройте окно, здесь слишком душно.
Просьба старшего монаха вернула инженера в реальность. Он послушно поплелся к окну, хотя его ноги стали будто деревянными и совершенно не слушались хозяина. Оди бездумно делал то, что ему приказывали и то, что он привык делать за последние три недели: открыв окно, он поджег пучок травы и, опустившись на колени у кровати, открыл книжицу с погребальными стихами. Связанный строгим обетом молчания, инженер должен был читать их молча, но вместо этого он застывшим взглядом смотрел на руку Сигвальда, которая свесилась с кровати. Восковая кожа, полная неподвижность, синие ногти— Оди буквально физически чувствовал необратимость произошедшего.
— О, великий Камтанд... кхе-кхе,— начал старший Брат Скорби,— покровитель воинов... кхе-кхе-кхе... и... кхе...
— Дитя мое,— обратился другой монах к Асель, которая стояла у изголовья, поправляя Сигвальду прядки волос.— Будь так добра, принеси нам чего-нибудь попить— от такой жары в горле пересыхает так, что нам трудно читать молитвы.
Покорно кивнув, степнячка вышла из комнаты и очень скоро вернулась с кувшином, наполненным вином. Каждый из монахов, отпивавших из кувшина, морщились от странной горечи напитка, но никто из них не проронил ни слова на этот счет.
— Испейте вина, брат мой,— обратился монах к Оди, но тот все так же неподвижно стоял на коленях, сгорбившись над книжицей.— Что ж, тогда приступим. О, великий Камтанд, покровитель воинов, защитник живых и владыка павших! Сегодня мы, ничтожные слуги Дембранда, утешителя живых и защитника мертвых, обращаемся к тебе! Услышь...
Тем временем под окнами собралась развеселая компания, которая затянула нестройным хором грубых голосов популярную песенку:
Эй, вояка, выпей мед,
Он так сегодня сладок!
Завтра стали крепкий лед
Встрянет меж лопаток!
Обними свою любовь—
Кудри, словно сажа.
Не рассказывай про кровь,
Лей полнее чашу.
Уличные певцы заглушали монотонные голоса монахов, чем можно сказать, даже радовали убитого горем Оди, которого причитания и патетические высказывания Братьев Скорби вгоняли в еще большую тоску и наворачивающиеся на глаза слезы было все труднее сдерживать. "Черт возьми,— мысленно ругался Оди вместо беззвучного чтения молитв, в силу которых не верил.— Пьяницы под окном понимают жизнь лучше, чем все эти монахи, вместе взятые!"
— ... и прими своего верного слугу. Да станет он клинком для безоружного, щитом для бездоспешного; да станет он порывом ветра, сносящим вражеские стрелы и рвущим вражеские паруса; да станет...
Выпей пива, морячок!
Ты гляди, как пенится!
Завтра в море будет шторм,
Жизнь куда-то денется.
Приласкай свою мечту—
Волосы, как солнце—
Она ждет тебя в порту,
Отворив оконце,—
продолжали пение невидимые исполнители.
"Они просят милости духа для того, чтобы Сигвальд стал тем, кем был все это время— клинком и щитом для безоружного и бездоспешного. Для слабого. Для меня. А я трус, я удрал как последняя крыса. А ведь я мог бы ему помочь! Может быть, все бы сложилось не так, может быть..."— думал Оди, устремив глаза в пол.
— ... и тот, в чьем сердце при жизни пылало Пламя битвы, да обратится в пламя, что вспыхнет в глазах новых воинов, что вселит в них смелость и отвагу...
Пей вино, мой друг-поэт,
Лей рекою красной,
Чтоб не понял к склону лет—
Жизнь была напрасной.
А потом иди, поэт,
К рыжей, дикой, буйной.
Вместе встретите рассвет
После ночи лунной.
"Жизнь была напрасной... Это не правда, этого не может быть, чтобы во всем этом не было смысла. Наверное, страшно умирать напрасно. Умирать вообще страшно. Надеюсь, он хотя бы не очень страдал,— Оди склонил голову еще ниже, пряча горькие слезы утраты, предательски выступающие на глазах.— И еще этот мальчик, которого я... Кажется, они были друзьями. Смог ли Сигвальд простить меня за то, что я сделал? Наверное, это невозможно. Жаль, что я выбросил пистолет... Все было зря".
Пейте, други, пиво-мед,
Пейте вина, водку,
Пока есть у вас живот,
Голова и глотка!—
с громким смехом закончили песню веселые ребята.
— ... и в час, когда тело его соединится с пеплом и обратится в пламя... ох, что-то я заговариваюсь,— произнес один из Братьев Скорби, потирая глаза рукой.— Простите. Я хотел сказать, когда тело его соединится с пламенем и обратится в пепел, тогда... великий дух... Камтанд... и он... о-ох!
Монах, пошатнувшись, упал на руки своих братьев, которые сразу же прервали молитву.
— Брат! Что с вами? Вам плохо?— вопрошали они бесчувственного монаха, трясли его за плечо, били по щекам, но ответа так и не дождались.— Воды! Принесите воды!
Но Асель не двигалась с места, в упор глядя на монаха, сидевшего в углу со своим бесчувственным братом на руках; Оди даже не повернул голову, чтобы посмотреть, что произошло. Он очнулся, только когда третий монах, осознав, что просить бесполезно, решил сам спуститься за водой. Спотыкаясь на каждом шагу, он с трудом дошел до двери, где силы совсем покинули его, и он сполз на пол, рефлекторно хватаясь за дверной косяк ослабевшими пальцами.
Оди с удивлением посмотрел сначала на Асель, которая совершенно спокойно втаскивала Брата Скорби из коридора обратно в комнату и не менее хладнокровно засовывала его ноги под кровать, чтоб не мешались в проходе, потом перевел взгляд на первого монаха, который к этому моменту тоже завалился на бок.
— Асель!— прохрипел Оди, нервно оглядываясь по сторонам.— Что с ними? Они?.. Ты?..
— Спят они,— произнесла Асель с довольным выражением лица.— Добро пожаловать обратно в наш паршивый, но настоящий мир!
Степнячка радостно обняла инженера, который все еще стоял на коленях и неотрывно глядел на Сигвальда. Оди искренне не понимал, как можно быть такой веселой, когда в комнате лежит тело твоего друга.
Вдруг его глаза округлились, сердце ушло в пятки. Несколько судорожных вдохов, и Оди чуть было не лишил Асель слуха истошным душераздирающим воплем. Степнячка от неожиданности бросила Оди и тот, опустившись на пятую точку быстро-быстро пополз назад и вскоре уперся спиной в стену. Расширившиеся от ужаса зрачки впились в одну точку, крик срывался в хрип.
Обернувшись, Асель увидела Сигвальда, с трудом стоящего на ногах и пытающегося сфокусировать взгляд.
— Сядь! Тебе же сказали, нельзя сразу вставать!— крикнула Асель северянину, который не стал спорить и послушно опустился на кровать, где только что возлежал, не подавая признаков жизни.— Оди, ты чего? Все в порядке!
Но Оди, судя по всему, не верил и продолжал вопить до тех пор, пока в комнату не вбежал молодой парень с кружкой в руках. Отстранив Асель, он буквально насильно влил в инженера содержимое кружки.
— Тише, тише... Вдох-выдох, вдох..— приговаривал он, отсчитывая бешено скачущий пульс инженера.
— Оди, Оди,— Асель держала его за руку и гладила по щеке, пытаясь успокоить.— Все хорошо! Сигвальд живой, просто пришлось притвориться, чтобы выиграть время...
— Ты его даже не предупредила?— спросил воин, обдирая с лица тонкую восковую пленку.
— Я сказала настолько прямо, насколько можно было! А тебя кто просил вставать? А если б у него сердце остановилось?!— огрызнулась Асель.
Инженер был в самом деле близок к разрыву сердца, но, к счастью, успокоительное, которое дал ему Фимал Понн Леге, прибежавший из соседней комнаты на истошный крик, подействовало быстро. Теперь Оди сидел на полу, тяжело дыша, и переводил взгляд с успокаивающей его Асель на Сигвальда, внезапно оказавшегося живым, а с него— на медика, проверяющего состояние монахов.
— Вы идиоты...— прошептал Оди.
— Вот она, человеческая благодарность,— ухмыльнулся Сигвальд.
Еще не отдышавшийся Оди порывисто встал и, двумя шагами покрыв расстояние от стены до кровати, остановился перед "восставшим из мертвых".
— Ты... ты хоть мог меня предупредить? Хоть бы пальцем пошевелить?
— Чтоб ты заорал раньше времени и испортил весь план?— спросил Сигвальд, снова поднимаясь.— Не мог. Я вообще спал.
Оди не знал, что ответить. Помедлив минуту, подбирая слова, он с нервной улыбкой обнял друга.
— Дать бы тебе по морде, артист хренов...
— Опять по морде? Только же все зажило!— смеялся северянин.— Не сердись, дружище, все уже позади.
Когда Оди отпустил Сигвальда, на лице инженера появилось выражение вселенской тоски.
— Ты простишь меня за то, что я... за то, что я сделал?— спросил он, устремив взгляд в пол.
— А что ты сделал?— с опаской переспросил воин, у которого появились опасения, что он не знает чего-то важного.
— Тот мальчик в таверне... я убил его. Это была случайность! Я не хотел!
— Лайхал что ли? С ним все в порядке— ты ему только ухо отстрелил.
У Оди опустились руки.
— Ухо? Так я чуть не покончил с собой и ушел к Братьям Скорби из-за уха? Я кретин, мнительный кретин.
— Все не так уж плохо, старина,— говорил Сигвальд, пока студент-медик снимал ему повязки. Кость уже зажила и северянин теперь мог свободно владеть рукой.— Если бы не монастырь, тебя уже давно схватили бы.
— Извините,— нерешительно перебил его Фимал, закончив свою работу.— Можно я уйду? Я сделал все, что от меня требовалось...
— Я провожу,— сказала Асель, открывая дверь и выпуская юного лекаря в коридор.
— Из-за твоего самопала стража подняла такой переполох!— продолжал Сигвальд.— Не поверишь, чтоб тебя найти, полгорода чуть вверх дном не перевернули— видать, очень им твоя стрелялка понравилась. Да и сейчас поиски продолжаются. Правда, не так активно, но по старым местам лучше не соваться.
— А Амала? Как она, что с ней? Я должен ее увидеть!
— Не думаю, что это хорошая мысль,— сказала вернувшаяся Асель, переступая через мирно спящего на полу монаха.— За ее домом могут следить— это раз. Во-вторых, стража сказала ей, что ты убийца, опасный преступник и вражеский шпион.
— Что?— ошарашенно произнес Оди, опускаясь на кровать. Его надежды вернуть все как было раньше, рухнули, как карточный домик.— Я никого не убил! Какой из меня шпион? Это же бред!
— Наша стража, удивляться не приходится,— пожала плечами Асель.
— Мне жаль, друг. Но теперь ничего не попишешь,— Сигвальд положил руку на его плечо.
Оди только молча кивал, пытаясь справиться с обрушившимся на него статусом опасного преступника и с потерей любимой женщины. Ему было страшно представить, кем Амала теперь его считает. "Она даже не пустила бы меня на порог. А я ничего и сказать не смогу. Я не убивал? Это не важно, просто пуля прошла чуть правее или левее. Я выстрелил— вот что важно. И этому оправдания нет".
Сейчас Оди с трудом представлял себе, как, а главное— где жить дальше. И самое страшное, что у него не было ни сил, ни желания что-либо придумывать.
— Куда теперь, Оди?— спросил Сигвальд после недолгого молчания.
— Я не знаю. Мне некуда идти,— рассеянно отвечал он.— А ты?
— А я с тобой.
Инженер поднял на Сигвальда удивленный взгляд.
— Тебя надо вывезти подальше отсюда, пока ты снова глупостей не натворил. А одному сейчас опасно.
— Сигвальд, ты не должен...
— Должен. Из-за меня ты вляпался во все это. Не спрашивай, не надо. Я знаю, что говорю. Я хочу исправить хоть что-то. К тому же на войне сейчас от меня толку мало. Кеселар сказал приезжать, когда я поправлюсь полностью. Только вот не сказал пока, куда приезжать.
Рука Асель машинально потянулась ко внутреннему карману куртки, в котором до сих пор было спрятано письмо Кеселара. "Оно ему пока не нужно. Он хочет проводить Оди— и правильно делает. Отдам письмо позже. Черт, до чего глупо получится. Зачем? Зачем я это делала? Думала, что отдать письмо через месяц будет легче? Дескать, держи вот, завалялось ненароком! И зачем мне вообще все это надо? Эх, дура дурой..."
— Я с вами,— решительно заявила она, отдернув руку от кармана так, будто там сидела змея.— Из вас бойцы сейчас, как из глухого скрипач и из слепого художник. Да и вообще...
— Мои чертежи!— внезапно вспомнил Оди.— Чертежи! Где они?!
— Опять ты за свое! Я за твой тубус уже два раза шкурой рисковала! В следующий раз следи за своими вещами лучше,— пробурчала Асель, доставая из-под кровати заветный тубус.
В глазах инженера при виде этой дорогой сердцу вещи отразился благоговейный трепет. Он взял его осторожно, как хрупкий осколок безвозвратно ушедшего спокойного прошлого.
— Халас!— озаренный какой-то мыслью, воскликнул Оди.— Фирсет Халас! Его кольцо... Оно должно быть здесь! Кольцо, кольцо, где же ты?— приговаривал он, вытряхивая на пол содержимое тубуса.
Уже через минуту комната Сигвальда один-в-один напоминала бывшую комнату Оди в таверне на улице Киртара Третьего и в таверне деревушки Лаусо-ре-Ирто. Чертежи и другие бумаги лежали на кровати, на стульях, на полу и даже на беспробудно спящих монахах. Перед инженером, который сидел на полу, скрестив ноги, возвышалась небольшая горка всевозможных железяк, в которой он копошился в попытке выискать что-то.
— Вот оно!— Оди с гордостью поднял над головой небольшое колечко.
— Алруановое кольцо с надписью "Фирсет Халас". И что теперь?— спрашивал Сигвальд, разглядывая украшение.
— Не просто кольцо. Это пропуск в Оркен для нас троих!— с гордостью заявил Оди.
— В Оркен? Ты с ума сошел,— покосилась Асель на сияющего инженера.
— Вовсе нет. Помните того пустынника, которого мы отбили у хенетвердцев? Он пригласил нас в пустыню, если вдруг понадобится. Вот уж никогда не думал, что придется воспользоваться приглашением... Я так боялся, что бросил кольцо где-нибудь и ты не забрала его!
