Я видела, как открылись люки, полетели веревочные лестницы с Эхалиона. Воины спускались вниз, прямо в толпу, пытаясь вывести людей из стопора. Дьюри скользнул туда первым. Ухватившись за перекладину лестницы, я встретила грустный взгляд Весклюдия:
— Ага, значит, прощайте, милая мо.
— Прощай, удивительный Весклюдий, — улыбнулась я и заторопилась вниз.
Лестница раскачивалась в воздухе. Дети пели тоненькими голосами. И не было сил их слышать. Оказавшись в толпе, проталкиваясь вперёд, я видела, как один из воинов полез было в окно, выхватив и передав плачущую девочку в протянутые к нему руки. Но тут же мальчик рядом был убит стервом, и тело выброшено в людскую толчею. Толпа ахнула, отхлынув. Мальчик упал на камни мостовой. И страшный женский крик прорезал наступившую тишину. Воин, зарубив стерва, пал под обрушившейся на него цепью ланваальдца.
И снова жуткая тишина, и тоненькие голоса поющих испуганных детей...
Но шум какой-то стал пробиваться из недр здания. Крики, стоны... Дети стали оглядываться и замолкать. Стервы за их спинами заметно поредели. Вот мальчик, оглянувшись вовнутрь, боязливо согнувшись, спрыгнул с окна первого этажа в протянувшиеся сразу к нему руки людей.
Песня смолкла. Отчётливо стало слышно, что внутри идёт бой.
Воины стали снимать детей с подоконников и передавать в толпу. Они быстро исчезали в глубине комнат.
Вот и со второго этажа детей вывели. Когда девочка лет одиннадцати, с заплаканным грязным лицом сказала, что больше детей во дворце нет, вопль ликования вырвался из сотен глоток. Обезумевший от гнева и пережитого страха и растерянности народ повалил во дворец, сметая бегущих оттуда стервов, терзая ещё долго и остервенело их тела.
Вместе с другими вытаскивая раненых, выводя детей из этого людского водоворота, я лишь молилась силам Света, чтобы мои близкие и любимые остались живы.
Раненых было немного. Всё сопротивление оказалось сосредоточенным внутри дворца. Силы болотников, подкрепленных флотом слоулинов и изменой наёмников, были слишком не равны.
Но ощущение страшной опасности не оставляло меня. Потому что где-то рядом был Силон. Тот, который больше всех ненавидел братьев дьюри и больше всего на свете желал заполучить их облик.
И когда жуткий рёв раздался над площадью, я вместе с другими в ужасе остановилась.
Крыша дворца лопнула, как скорлупа перезревшего грецкого ореха, осыпав всё вокруг серой пылью, и два существа, проломивших её, вырвались в небо.
Дракон и чёрная птица с человеческой головой. Они взмыли высоко вверх, пытаясь опередить друг друга. Но им это никак не удавалось сделать. И дракон вцепился вдруг в грудь птице кривыми когтями. Казалось, никакое существо не может выдержать такого удара!
Но разодранная грудь на глазах схватывалась, жуткие раны срастались на глазах. А дракон в бешенстве рвал и рвал добычу, вцепившись в глотку бившейся бессильно твари. Перья-ножи летели в разные стороны. Люди испуганно шарахались от них. А птица вдруг принялась заваливаться набок, тянуть дракона вниз. Глаза её остекленели...
'Олие, — хриплый голос Мильки, тяжело и причиняя страшную боль своей злой мощью, ворвался в мою голову, — Там Харз, Олие...'
Часть 12
* * *
' Что... Что случилось, Милька?! Что с Харзом?!'
Я бежала по знакомым коридорам первого этажа дворца. Трупы стервов, ланваальдцев, улл, ивенгов устилали скользкий от крови пол. Кто-то стонал, кто-то ждал помощи, зажимая окровавленными пальцами страшные рваные раны. Лица, одежды всех их были белы от пыли, осыпающейся с обрушенной крыши. Женщины, дети искали своих родных, оплакивали погибших.
— Вы не видели, где дьюри? — шептала я, встречаясь с ними глазами.
Все указывали в сторону выхода в подвал. Только пройти через тронный зал... Свернуть вправо. Там, там тогда разместили труппу артистов...
— Торопись, Олие... — прохрипел голос где-то слева, — торопись...
Никитари... Как же так, и ты?!
Никитари лежал ничком на полу. Перевернуться он не мог, в спине торчал огромный ланваальдский нож.
— Ники! Держись, ты только, пожалуйста, держись! — шептала я, выхватив у проходившей уллалийки кожаный мешок с водой и наклонилась к нему, — носилки сюда! Пожалуйста, носилки!
— Олие, — хрипел Никитари в пол, — иди, не возись со мной... иди, может быть ещё успеешь... Третья руна приходит внезапно... Змея над чашей...
Походило больше на бред, но меня словно ожгло. Выдернув флейту, я уставилась на неё, прошептав 'селева мори'. Руны открывались медленно, одна за другой... Бросив флейту, я приложила мешок с водой к губам Ники и слегка нажала на его. Подступившая к краю вода смочила его посеревшие губы.
— Не бойся за меня, — шептал улла, пытаясь улыбнуться, когда его бережно переносили на носилки, — гемма Лой с Бру подлатают меня, не в первой...
— Никитари-лой, Никитари-лой, — завопил во всю глотку ивенг, тянувший за собой носилки, расталкивая собой людскую бестолковую от отчаяния и горя толчею, — дорогу! Никитари-лой ранен!..
Отступив в сторону, я проводила их взглядом и бросилась бежать, держа перед собой флейту. Сердце бешено колотилось в груди, словно собралось выскочить. Новая руна была под моим пальцем, готовым опуститься на неё. Руна змеи, склонившейся над чашей. Я уже знала её — это была руна Гелании. Она открылась! И не было сомнения, что именно про неё говорил Ники... Поворот... ступеньки... ещё поворот...
* * *
Дьюри лежал сразу у спуска со ступенек. Здесь была тошнотворная тишина. Я сглотнула подступивший ком к горлу. Испуганные глаза окружавших Харзиена людей метнулись на меня. Двое, чьих лиц разобрать я не могла в полусумраке, преградили дорогу.
— Сюда нельзя!
— Это Аснитету. Пустите её, — глухо сказал кто-то.
Это лицо мне было знакомо. Улла, командовавший одной из эскадр, по-моему, Вегасулой. Доспехи его расстегнуты, капли крупного пота катились по лицу.
— Ему нужен лекарь, — сказал другой, наклонившийся над Харзиеном, — а, может быть, уже не нужен... Кто знает этих дьюри, иногда думаешь, что он умер, а потом оказывается, не умер...
Это был Барк. Ворчливый командир второй десятки дирижаблей. Его чёрные сальные волосы и длинный, сливой, нос запомнился мне почему-то.
Я шагнула вперёд, глянув исподлобья на воина перед собой. Он отошёл.
Дьюри лежал навзничь, раскинув руки, уставившись широко открытыми глазами в потолок. Опустившись перед ним на колени, я смотрела на его красивое, такое сейчас строгое лицо. Положив голову ему на грудь, затаив дыхание, долго вслушивалась в слабые редкие удары. И боялась подумать, что они могут быть не ударами сердца... Он жив!
— Гемму Лоя позвали? — уставилась я на Барка: — Кто его так? Даже раны не видно...
Тот внимательно следил за каждым моим движением. Тишина была давящая, мрачная. Барк нехотя ответил, покачнувшись на носках взад-вперёд.
— Никто не знает. Я спустился вслед за ним. Меня сбила с ног визжащая тварь, которую догонял младший дьюри. Он меня толкнул к Вазимингу... Гемму Лоя уже позвали.
— Я здесь, — тихие слова радостной вестью коснулись моего сердца, гемма Лой здесь, живой и невредимый, он поможет, непременно поможет дьюри.
Я обернулась и с надеждой обняла старика. Но тут же быстро отошла в сторону, прижавшись к стене. Губы геммы Лоя едва дрогнули в усталой улыбке. Он потрепал меня по плечу:
— Рад тебя видеть, дочка, рад...
И опустился на колени. Долго водил руками по телу дьюри, качал головой и шептал слова. Расстегнул рубаху на груди. Окропил живой водой лицо и грудь. Приложил узкое горлышко зелёной бутылочки к губам раненого. Вдруг хлопнул легонько его по щекам...
Прозрачный дух появился возле неподвижно лежащего тела, словно был тут, и сделался лишь видимым нам. Облик, едва напоминающий Харзиена, слабый, дрожавший от дуновения сквозняка.
— Расскажи мне, — проговорил гемма ему.
Дух дьюри что-то стал говорить. Речь его была похожа на шелест листьев в жаркий день, когда листва еле шевелится от жаркого марева, идущего от земли. Но вот он замолчал и в то же мгновение исчез. Старик тяжело встал с колен:
— Жив он ещё, но душа еле теплится в нём. Ты держишь его в этом мире, — гемма Лой говорил тихо, обращаясь ко мне, — и даже не совсем ты. Я не смогу ему помочь, Олие.
Слова геммы тяжело доходили до меня. Я не хотела их принимать. Мне казалось, что сейчас улла скажет хоть что-то, что даст маленькую, совсем крохотную надежду... но старик уже замолчал. Мысли мои заметались беспомощно, не находя выхода, глупо и бессмысленно дергаясь и причиняя мучительную боль... я только твердила про себя: '... он ещё дышит, не смей!'
Я слышала, как Барк нетерпеливо заговорил:
— Что же произошло здесь, кто виновен, гемма? Что тебе сказал дух короля?
— Он просил не говорить об этом, — уклончиво ответил гемма и посмотрел на меня, — я сожалею, О.
А мне нечего было сказать. Я слышала лишь биение сердца дьюри. Его удары становились всё громче. Они гремели в моей голове, заглушая все звуки вокруг... Эти удары медленно отсчитывали последние часы, а, может быть, минуты жизни дьюри... Они словно хотели достучаться до меня, что-то сказать... И палец мой коснулся новорожденной руны, сдавив дудку изо всей силы...
Стены подвала задрожали радугой. Пространство искривилось. Я ещё видела глаза геммы Лоя, кивавшего мне и шептавшего что-то, ещё слышала возгласы Барка и останавливающего его, призывающего к спокойствию Вегасулоя... Подхватив подмышки дьюри, я прижала его к себе. Флейта больно давила руку. А пространство, сузившись до узкой щели, оставив там всех, кто был в эту минут рядом, сомкнулось, приняв меня с Харзиеном в себя. Но это всё было уже привычно для меня.
А когда радужная щель возникла в черноте опять, когда она принялась расти и раздвигать собой мрак, удивительный мир открылся мне.
— Ты только держись, дьюри. Ты только держись... Я ведь так люблю тебя... — шептала я.
* * *
Искривлённое меняющееся пространство ещё плыло и плавилось, стекая крупными цветными каплями, прорисовывая деревья, небольшие тонкие деревца, лианы, опять деревья... Их было много, слишком много. Растительность нового мира словно наступала на меня. Но, делая шаг за шагом назад, я вскоре почувствовала, что за спиной, где только что не было ничего, 'выросло' очередное высоченное мачтовое дерево в два моих обхвата с лопатами-листьями. Незнакомое мне, похожее скорее на осину светло-серым стволом, оно выперло из земли и дотянулось до макушек соседних верзил в два счёта.
— Ну, хватит же уже... — шептала я, прижимая к себе Харза.
Сдвинуться с ним с места я вряд ли смогла бы. И поэтому крутилась на месте, лишь подтягивая его к себе.
Буйные, влажные джунгли обступали нас вокруг.
И пространство, заполненное до отказа растительностью, не скоро перестало дрожать и меняться.
Я, привалившись к тёплому стволу, растерянно говорила дьюри:
— Всё будет хорошо, я справлюсь. Вот увидишь. Только кто бы мог подумать, чёрт возьми, дьюри, что Гелания это дикие джунгли... Где белые, уходящие в небо здания? Где железные птицы и добрые, добрые люди? Где все они?!
Я разговаривала с Харзиеном, обращалась к нему, мне казалось, что он слышит меня. Мне казалось, что надо говорить и говорить, иначе ниточка оборвётся, и дьюри уйдёт навсегда.
А лес шумел вокруг, жил своей жизнью. Птичьи голоса слышались в его кронах. Жирные наглые муравьи сновали у моих ног. Обезьяны, маленькие и бесцеремонные, спускались по стволу до земли и замирали, пялясь глазами-бусинами на нас. Одна попыталась протянуть лапу к флейте. Я поймала ее лапку, та сжалась испуганно и оцарапала больно ладонь коготками. Обезьянка издала пронзительный вопль, я чуть не завопила от неожиданности вместе с ней и выпустила её лапу.
Макака унеслась с криками прочь по осине...
При взгляде в небо казалось, что лес везде. Воздух тяжелый и влажный. Чудилось, что по мне кто-то ползёт. Мерещились змеиные головы в изгибах ветвей, которые оказывались большой, с кулак, древесной лягушкой...
Но надо идти... куда? Вправо? Влево? Как здесь идти, если тут, судя по всем приметам, никто никогда не ходил?..
Решившись, наконец, оставить Харзиена, я пошла. Некоторое время терпеливо переползала через завалы поваленных деревьев, рубила коротким мечом брызжущие едким соком дудки какой-то травы, чертыхаясь и падая... но всё чаще оглядывалась назад, понимая, что одной мне быстро отсюда не выбраться. За всё это время я ушла шагов на десять от нашей полянки. Мне потребуются часы, дни, недели, чтобы добраться до людей и это, если повезёт. У Харза нет этого времени...
И я вернулась.
Вырубила траву возле огромного мачтового дерева, очертила круг мечом, произнесла заклятие границы, сказала:
— Прости.
И подожгла дерево.
Со страхом уставившись на него, я ждала. Лишь бы пламя не перешло границу...
Огонь, скользнув дымом по коре, лизнул ствол осины, раз, другой, третий... и потух. Но вскоре язык пламени вспыхнул вновь и побежал вверх...
Гладкая, тонкая кора скручивалась от жара, огонь поднимался всё выше, жадно облизывал ствол, добираясь до веток... вскоре дерево полыхало свечой, трещало... но пожар, очерченный заклятием, не перекидывался на соседние деревья, лишь яростно гудел, закручиваясь водоворотами белого пламени...
Оставалось ждать. Может быть, кому-нибудь в этом мире будет дело до вспыхнувшего свечой дерева в лесу... кроме бабуина, что некоторое время с недоумением разглядывал меня, и с визгом унесся вверх по лиане, оглашая в панике окрестности криком?
— Люди! — крикнула я в отчаянии. — Где все вы?! Люди-и-и!
И осеклась.
Передо мной висело существо. Механическая бабочка, так назвала я сама себе его. Овальные крылышки, трепыхавшиеся быстро-быстро... и круглое тело-глаз между ними. Размером с обычного мотылька. Вот ещё один, и ещё, и ещё...
Целой рой мотыльков облепил дьюри. Их тут целая стая! Они порхали вокруг меня, Харза, лезли в глаза, нос, уши...
На дерево, полыхавшее с треском, просыпалось сверху облако пыли, и огонь стал стихать.
Мотылёк же, висевший напротив меня, как заверещит. Я вздрогнула. Но через пару мгновений стало ясно, что 'глаз' повторяет, как заведённый, всё время одну и ту же фразу... Понять я его не могла. А, увидев, что туча мотыльков пеленает дьюри в белую, поблескивающую матово паутину закричала:
— Что вы делаете?!
На что мотыльки никак не отреагировали, а тот, который остался за моей спиной, сказал уже почти внятно:
— Русский, — звук 'р' у него был мягкий, перекатывающийся, непривычный, что вышло у него скорее невнятное 'уский'.
Мотылёк, опять оказался у моего носа:
— В данный момент оказывается первая помощь биологическому организму. Ранение биологического организма, не совместимое с жизнью, запущены процессы старения, заблокированы двигательные рефлексы... Биорг от помощи может отказаться. Если биорг не в состоянии это сделать, это право предоставляется его ближайшему родственнику... Назовите ваши родственные связи. После подтверждения их оказание первой помощи будет остановлено...
