Вопрос был адресован крепкому широкоплечему мужчине лет тридцати, льняному блондину с ясными голубыми глазами, но довольно простым и, пожалуй, даже грубым лицом.
— Арденны, — коротко объяснил мужчина и чуть склонил голову в приветствии. — Добро пожаловать, дамы и господа. Меня зовут Марий, и я сейчас же распоряжусь насчет обеда.
"Марий? — за последние десять минут, Герман услышал три очень необычных и как будто не связанных между собой имени, и теперь окончательно убедился, что при всей своей несхожести имена эти были неслучайны, а образовывали некую, объединенную внутренней логикой последовательность. — Персиваль, Дженевра, Марий ... — И ряд этот наводил на очень странные мысли, интересные, но и пугающие одновременно. — Персиваль, Дженевра, Марий ... Любопытно".
Он взглянул на Рэйчел и сделал это, в общем-то, без причины, повинуясь исключительно внутренней потребности, само существование которой было настолько для него необычно, что Кайданов, всякий раз удивлялся, едва лишь в очередной раз ее обнаруживал. Но и то сказать, чаще всего он этого даже не замечал, потому что потребность эта была всего лишь малой частью того нового, что внезапно вошло в его жизнь и властно переменило не только ее саму, но и весь внутренний мир Германа. Одним словом, это новое, по-видимому, называлось любовь. Но, понимая это и принимая, Кайданов — вопреки своему опыту и стилю мышления — даже не пытался анализировать и уж тем более формулировать в словах то огромное чудо, которое так неожиданно и стремительно возникло в его сердце, душе, или что там есть внутри человека, кроме костей и мяса. Он просто интуитивно ощущал, что делать этого нельзя и не нужно, потому что есть вещи, которых не должно "поверять алгеброй".
Рэйчел была задумчива, что не странно. Всего несколько минут назад она стала свидетелем такого волхования, о возможности которого до сих пор не подозревал, кажется, ни один колдун. Вообще следствия этой во всех отношениях странной "Потсдамской конференции"1 далеко выходили за рамки обычной жизни в подполье, даже если это и была жизнь рядом с "ангелом Страшного Суда". Впрочем, какие бы мысли не занимали ее сейчас, взгляд Кайданова она "уловила" и мгновенно вернула ему свой, окрашенный улыбкой, всю прелесть которой мог оценить лишь тот, кто знал, как знал Кайданов, что это такое, раскрывшаяся навстречу любви женщина-тень. И он тоже улыбнулся, чувствуя, как разливается в груди непривычное, все еще не ставшее для него естественным тепло.
#1Потсдамская конференция состоялась в Потсдаме во дворце Цецилиенхоф с 17 июля по 2 августа 1945 г. с участием руководства трёх крупнейших держав антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне с целью определить дальнейшие шаги по послевоенному устройству Европы.
Вообще за последнюю неделю, Кайданов открыл для себя и в себе так много новых вещей, что, кажется, и целой жизни для подобной трансформации мало. Однако и улыбался он теперь часто и с удовольствием, и было ему от этого удивительно хорошо, как только и может быть с человеком, внезапно обнаружившим, что улыбка это не только механическое действие, необходимое по "роли", а что-то, возникающее, прежде всего не на губах, а внутри, из этого вот тепла, разлившегося в груди, знавшей раньше лишь холодную пустоту.
— Славное место.
"Славное ... " — лучше, вроде бы, и не скажешь, но дело было не в словах, а в голосе, их произнесших.
"Красивый голос, — непроизвольно отметил Кайданов. — И женщина красивая".
Он не удержался и бросил на Лису быстрый, едва ли не вороватый взгляд и снова, как и при первой встрече, испытал странное и опять-таки не вполне знакомое ему чувство растерянности. Кто она? Или, может быть, правильнее было бы спросить, что? Действительно ли это Лиса, и, если да, то, что в этой Деборе оставалось от той женщины, которую знал Кайданов? Не в последнюю очередь, растерянность Германа была вызвана тем, что он искренне опасался, что от Лисы в этой более чем странной особе осталось так мало, что малостью этой можно пренебречь.
Была ли она красива? Безусловно. Однако красота Деборы была такого рода, что вот, вроде бы, и любуешься ею — а куда ты денешься от притягательной и одновременно властной силы этой необычной красоты? — но одновременно и холодок по хребту пробегает, и волосы на загривке дыбом встают. И тварь начинает "скулить" в своем темном узилище, то ли от ужаса, то ли от звериного восторга, но только ощущение такое, что выпусти зверюгу на волю, так тут же и бросится бабе этой тапки лизать.
"Тьфу!" — Кайданов отвел взгляд от Деборы и уставился на выраставший перед ними фасад замка.
Однако даже случайный взгляд на Дебору даром не прошел. Выбросить ее из головы, оказалось непросто. Даже отвернувшись, Кайданов продолжал чувствовать ее равнодушную власть спиной, затылком, всем своим существом. Казалось, для этого достаточно одного ее присутствия близ границ его личного пространства. Огромная сила, но не в силе дело. Власть! Непомерная, невообразимая, такая, что чтобы противостоять ей, и самому надо быть сверхчеловеком.
"Или она уже и не человек вовсе?" — Мысль эта, как ни странно, не показалась ему ни дикой, ни невозможной. Вполне вероятно, что так все и обстояло, если не одна только Рэйчел, воздействовать на которую силой ли, "властью" было крайне трудно, но и он сам, твердо знавший, чем и в каком объеме волен распоряжаться, испытывал это проецируемое Деборой вовне давление.
"И это Лиса?"
Положим, она и сама этого как будто не скрывала. Во всяком случае, слова, произнесенные Деборой, при встрече в Берлине, по другому трактовать невозможно. Да если бы и не было тех слов! В тот краткий миг, когда она позволила Герману "увидеть", что и как делает, Кайданов безошибочно узнал ауру Лисы. Чего, спрашивается, еще надо? Но в том-то и дело, что раскрылась она лишь на одно краткое мгновение, а все остальное время была закрыта таким непроницаемым барьером, что "тень" любой силы — хотя бы и Рэйчел — казались по сравнению с ней абсолютно прозрачными. И вопрос о том, возможно ли такое в принципе, становился, тогда главным, и вызывал не столько восхищение, сколько настоящий ужас, потому что до сегодняшнего дня, Кайданов полагал, что колдовать, не "светясь", невозможно. Это была аксиома. Об исключениях из этого правила, он даже не слышал никогда. Однако сегодня вечером он встретил сразу двух магов, которые были невидимы словно "тени", но в отличие от "человека-невидимки", могли из своего нигде еще и волховать. И вот какая странность. Если от Некто Никто, которого теперь следовало, по-видимому, называть Виктором, Кайданов ожидал настолько всего, что и эта способность не столько удивляла, сколько впечатляла, то Лиса-то такого и так демонстративно легко делать никогда не умела. Вот в чем дело.
Между тем, предводительствуемые немногословным Марием, участники Берлинской встречи достигли наконец замка, поднялись по пологим и широким каменным ступеням к высоким темным дверям и вошли в просторный холл.
— Барышню следует уложить в постель, — тихим, без какого-либо выражения голосом сказала Лиса.
"Или мне ее теперь и про себя надо называть Деборой?"
— Как прикажете, госпожа, — сразу же откликнулся Персиваль, и голос у него был такой, что, верно, не ограничился бы одними словами, а еще и поклонился. Но он держал на руках находившуюся в беспамятстве довольно крупную женщину, и сделать этого, разумеется, не мог.
"Тоже вопрос", — отметил Кайданов, скользнув взглядом по "рыцарю" и его ноше.
Дамочка, судя по всему, работала на контрразведку, так зачем же надо было тащить ее с собой? Предателей в плен не берут, это закон подполья. Но Лиса поступила по-своему. Почему?
— Спальни наверху, — коротко сообщил Марий и кивнул в сторону лестницы, двумя маршами поднимавшейся на второй этаж. — Кстати, обед будет не раньше, чем через полчаса. Если кто-то желает принять душ, переодеться, отдохнуть ...
"Мило, — усмехнулся Кайданов. — Особенно про переодеться".
Действительно, переодеться — даже если бы у кого-нибудь из них и возникла такая вздорная идея — было бы теперь крайне затруднительно, ведь они перешли сюда — "Арденны? Франция?" — прямо из Берлина, и вещей с собой, соответственно, не захватили.
— А что, — задумчиво произнес Виктор и обвел всех присутствующих вопросительным взглядом. — По-моему, совсем не плохая идея. За полчаса и вздремнуть, можно успеть.
— Мне не надо, — все тем же ровным голосом ответила Лиса, и в ее руке возник толстостенный хрустальный стакан с каким-то ароматным пойлом, от запаха которого у Кайданова даже дух захватило.
Зачем ей понадобилось колдовать, если в доме, наверняка, полно всякой выпивки? Но, видимо, Лиса жила теперь исключительно по своим правилам.
"По своим", — ее колдовства Кайданов опять не увидел. Результат налицо, а процесс ... Черт его знает, как она это делает!
— Кто-нибудь хочет выпить? — Лиса уже сделала первый глоток, обзавелась какой-то совершенно невообразимой черной с серебром сигаретой и вспомнила наконец о своих спутниках.
"Грас? — удивился Кайданов. — Она что теперь травку курит?"
— Спасибо, дорогая, — усмехнулся Виктор, обозначая легкий поклон в сторону Лисы. — Но omnia mea mecum porto1, — и он достал из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку.
#1Оmnia mea mecum porto — все свое, ношу с собой (лат.).
— За этой дверью буфетная, — сухо сообщил Марий, указав подбородком на дверь слева от входа. — Там есть вино, кальвадос, коньяк ... С вашего позволения, дамы и господа, я вас оставлю. Мне следует побеспокоиться об обеде. Прислать буфетчика?
— Не надо, сами разберемся, — Дженевра отделилась от группы и направилась к буфетной.
— А я, пожалуй, приму душ, — Рэйчел вопросительно посмотрела на Кайданова и снова улыбнулась. Она тоже теперь улыбалась часто и, по-видимому, не без удовольствия. — Пойдешь со мной, Герман, или здесь останешься?
2.
"Почему я их всех не убила?"
Теоретически, все должно было произойти точно так же, как случилось во Франкфурте — Короткое "умрите все!" — и гора трупов. Только на этот раз гора из черепов (почему-то в голову пришел именно верищагинский образ2) получилась бы куда внушительнее. Однако не сделала.
"Не совершила ... " — впрочем, слово это ей решительно не понравилось, потому что и сейчас, когда страсти отгремели, схлынул гнев, она по-прежнему полагала, что была в своем праве. Убийство на войне не есть преступление. Это аксиома.
#2Имеется в виду картина В. Верещагина "Апофеоз войны", находящаяся в Государственном Русском Музее Петербурга.
Впрочем, занимали Лису отнюдь не угрызения совести — тем более, задним числом, и еще тем более по поводу несовершенного действия — волновал ее совершенно другой вопрос. Что это было? Кто или что остановил ее в последний момент, когда оставалось "проартикулировать" всего лишь одно короткое слово "все"? Бог?
"Но ведь, кажется, теперь я и сама богиня ..."
Так-то оно так, и в словах Виктора имелась как будто своя сермяжная правда. Однако понимала Лиса и другое. Даже если предположить — впрочем, и предполагать не требовалось, потому что это-то как раз было очевидно — что ее мощь или мощь Виктора действительно сопоставимы с божественной, то речь все-таки шла совсем о других божествах, нежели грозный бог христиан, иудеев или магометан. Германские боги или греческие, римские ... славянские. Где-то так. Но не Саваоф. Вот Саваоф, как представлялось сейчас Лисе, и в самом деле мог "закрыть рот" даже какой-нибудь Деметре или Немезиде. Он и никто другой. Однако полной уверенности в этом у нее все-таки не было.
"Может быть, совесть ...? Или здравый смысл?"
— По-моему, совсем неплохая идея. За полчаса и вздремнуть, можно успеть, — голос Виктора прервал ее мысли, в третий раз остановив их там, где она и сама уже дважды останавливалась за последние четверть часа.
"Нет ответа ... О чем это он? Ах, да ... "
— Мне не надо, — никакой потребности спать или принимать в начале седьмого вечера душ, Лиса не испытывала. А переодеться она могла и здесь.
"Но не сейчас", — она сотворила себе стакан виски, но, сделав первый глоток, сообразила вдруг, что совершенно забыла про остальных.
"Богиня, твою мать!"
— Кто-нибудь хочет выпить? — спросила она, одновременно доставая из воздуха сигарету.
"Опять с анашой! — с этим определенно следовало завязывать, хотя грас и действовал на нее совсем не так, как на нормальных людей. — Что-нибудь попроще? Давыдофф?"
— Спасибо, дорогая, — Кайданова, судя по всему, ее поступки задевали, что называется, за живое, а вот Виктор был, совершенно непробиваем. — Но omnia mea mecum porto, — и он достал из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку.
"Omnia mea ...? Ах, да, все свое ... Оригинал!"
Она много раз представляла себе, как это может произойти. Много раз, но давно. Потом перестала. Заставила себя прекратить, забыть ... Но иногда, впрочем, очень редко — обычно ночью, когда спала по-настоящему, а не уходила в Город — он приходил к ней во сне. Приходил, но всегда оставался нечетким, не прорисованным образом. Однако сама встреча ... Господи, кто бы знал, сколько вариантов встречи с Некто Никто нарисовало Лисе ее отпущенное на свободу воображение! И это действительно было нечто. Подсознанию ведь не прикажешь, тем более ночью, во сне, когда оно вольно чудить, как заблагорассудится. Впрочем, случалось это нечасто и, хотя из колеи выбивало обычно не по-детски, но и ненадолго. День, два, и Лиса вновь обретала некоторую видимость душевного покоя.
А потом случилось чудо, и к ней пришел настоящий вещий сон — вот только Лиса тогда еще не догадывалась, что сон вещий — и она увидела новый вариант их встречи. Легче не стало. Стало тяжелее, потому что в том сне все было не так и нехорошо, хотя впервые Некто предстал перед ней, что называется, воплоти. Однако так плохо, как сейчас, когда неожиданно — а она вроде и ждать уже перестала — они встретились по-настоящему, так плохо ей давно не было.
Сначала, максимум полчаса назад, Лиса была поражена самим фактом появления Виктора. И ведь нельзя сказать, что встреча эта оказалась полной неожиданностью. В конце концов, она тогда уже знала, что Некто жив, как знала и то, кто на самом деле скрывается под этим странным псевдонимом. Впрочем, правды ради, следует признать, что знала она о нем до обидного мало. Виктор Корф великолепно скрывал свои тайны. Судя по архивам Советского Союза и Израиля, он все еще существовал тут и там — где-то, как живой человек, а где-то как покойник — но везде он был лишь именем без каких-либо существенных подробностей. Даже немногочисленные фотографии были такого качества, что сказать определенно, кто на них изображен, не смогла бы даже Лиса. И все-таки главное она знала: Виктор жив, и, значит, когда-то и где-то они встретятся. И вот он пришел, и они встретились. И даже больше: случай — "Ведь это был случай, не так ли?" — вновь даровал Лисе чудо прикосновения к его необычному дару. Что бы она об этом не думала, Музыка, которую услышала Лиса в воспоминаниях Персиваля, сказала ей больше, чем могли передать многие и многие слова. И все-таки, все-таки ...
