Радятко тем временем, всё ещё не веря незнакомцу, закричал:
— Стража! Стража! Держи вора!
Но стража сегодня, похоже, решила устроить себе день отдыха. Милован запил, некому стало их гонять, и на крик Радятко прибежал только дядька Полоз — худой, сутулый и чернявый, с плёткой в руке.
— Ах ты, стервец! — вскричал он, замахиваясь на паренька.
Но не тут-то было. Плётка обвилась вокруг руки юноши и оказалась крепко зажатой в его небольшом сухощавом кулаке. Один рывок — и дядька Полоз остался с пустыми руками, а парень, клыкасто посмеиваясь, похлопывал себя отобранной плетью по сапогу. Дядька вдруг ни с того ни с сего встал столбом, взгляд его остекленел, а вытянувшееся лицо поглупело. Паренёк же, вложив в ладонь Мала золотое запястье, сказал:
— Не подводите вашу матушку, ребята. Сегодня на вечерней верховой езде будьте все втроём — и младшего с собой возьмите покататься. Как будете ездить в загоне — сигайте через ограду, она невысокая. И мчите что есть духу в сторону леса — там увидите повозку со мною на козлах. Жду вас.
Не успели братья моргнуть — а гостя уже след простыл.
Дядька пришёл в себя не сразу. Он долго хмурился, тёр глаза, мотал головой, точно пытался вытрясти оттуда завалившуюся в дальний угол мысль... Потом огляделся, будто не понимая, как и зачем здесь оказался, пожал плечами, хмыкнул и ушёл.
Бросив меч, Радятко прислонился спиной к стволу яблони и задумался. Брат протянул ему на ладони берёсту — на такой ребята когда-то учились писать ввиду дороговизны бумаги. Читая нацарапанные на коре белоствольного дерева письмена, Радятко молча до крови обкусывал кожицу на губах, а к его щекам приливал сухой тревожный жар. Ветер беспокойной птицей бился в верхушках сильно поредевших крон, вздыхал и метался, трогал горящее лицо мальчика и пытался поцеловать между недоверчиво сдвинутых тёмных бровей.
— Коли б матушка была мертва, откуда б он узнал, как нас звать? — рассудительно заметил Мал, тыкая пальцем в письмо. — Гляди! Мы тут по имени названы.
— А может, он у неё выпытал, — упрямился Радятко. — Обманом или силой... Не верю я ему!
— Я всё ж таки думаю, что это матушка его послала, — сказал младший брат.
— А я так не думаю, — буркнул Радятко.
Деревья горестно шуршали: «Ну что же ты!» Ветер, отчаявшись достучаться до его сердца, устало заполз в траву и стих. Небо молчало, не давая подсказки, а больше и спросить-то было не у кого. Некому довериться. Дядька Полоз только следил, чтоб они прилежно занимались да вовремя обедали, а всем остальным не было дела до братьев. Не прижились они здесь, равно как и матушка, томившаяся за князем, как вольная певчая птица в клетке. В её рассказы о Белых горах вплетались пряди светлой тоски по этому чудесному краю; впрочем, Радятко всегда слушал их с долей недоверия — а могут ли женщины быть воинами? Это не укладывалось у него в голове, и образ дочерей Лалады вызывал у него постоянное глухое раздражение. Более всего смущало его то обстоятельство, что эти создания обходились без мужчин. О том, как у них рождаются дети, мать в своих рассказах, более всего похожих на выдумки, не распространялась, а Радятко очень занимал этот вопрос. Или она чего-то не договаривала, или эти существа и не женщины вовсе.
Белые горы были шкатулкой со сказками, крышку которой мать приоткрывала только им и их без вести пропавшей сестре Дарёне. Больше никто не имел права перебирать волшебные самоцветы, спрятанные в ней — так полагал Радятко. И вот, нашёлся ещё некто, соприкоснувшийся с этой тайной... Но для этого он должен был знать мать лично. Значит, парень в синей свитке видел её и говорил с ней.
— Ну, что? — волновался тем временем Мал, бродя из стороны в сторону и волоча свой деревянный меч острием по траве. — Сделаем, как он сказал? Братушка, сбежим! Надо бежать, говорю тебе! Незачем ему нас обманывать... Матушка там ждёт нас, я чувствую! Вот только не знаю, разрешат ли нам взять Яра покататься.
— А я вот не знаю, действительно ли матушка нас там ждёт, а не кто-то иной, — угрюмо процедил Радятко, скрещивая руки на груди. — А ежели это западня?
— Не западня, я сердцем чую! — умоляюще сдвинув брови домиком, промолвил Мал.
— Надо не только сердце слушать, — ответил Радятко. — Но и головой думать.
Мягкий и покладистый Мал редко выходил из себя, но тут его ноздри гневно раздулись, а в глазах блеснули слёзы.
— Из-за твоей... головы, — воскликнул он, — мы матушку подведём... И разлучимся с ней! Она нас ждёт, а ты... медлишь! Раздумываешь! В общем, что говорить... Ты — как знаешь, а я сегодня заставлю своего коня сигануть через прясло и поскачу в лес. Яра я тоже уж как-нибудь исхитрюсь и возьму покататься. Всё! Я решил. А ты давай, думай! Пойдёшь со мной — так пойдёшь, а нет — так и оставайся.
Сердито и расстроенно швырнув меч в траву, он зашагал прочь.
— Дурень, — пробурчал ему вслед старший брат.
Жёлтый лист, кружась в тревожном полёте, опустился у его ног. «К весточке», — подумалось мальчику.
Два брата разделились: один хотел сбежать, второй колебался. Но младшему не повезло. Сама природа как будто воспротивилась воплощению его замысла: к вечеру разразилась холодная осенняя гроза, и езду верхом воспитатель решил отменить.
— Да ну, вон какая непогода, — сказал дядька Полоз, щурясь в окно и вскидывая густые чёрные брови при вспышках молний. — Какая езда? Ветрище, дождище... Молоньи так и стреляют, того и гляди в макушку ударят. И собаку в такое ненастье из дома не выгонишь, а я, чай, не собака. Мокнуть не желаю. Застужусь — потом все кости ломить будет. Два дня на печи проваляюсь, не меньше — со спиной-то. Нет уж, пострелята, сидите сегодня дома.
Мал пытался возражать:
— Мужчина непогоды бояться не должен, иначе какой он воин? Дядюшка, ну пусти нас на конюшню!
— Цыц, — зыркнул Полоз угрюмым тёмно-карим глазом. — Мужчина нашёлся... Молоко на губах не обсохло, а туда же — старшим прекословить!.. Да и кони грозы испугаться могут. Понесут — свалитесь, расшибётесь, а мне отвечать.
Буря нещадно трепала деревья, сорванные с ветвей листья кружились в воздухе, как стаи переполошённых птиц; дождь лился на землю, и без того уже раскисшую от влаги, а извилистые молнии пронизывали небо яркими мгновенными трещинами. Мал в отчаянии грыз ноготь, стоя у окна, а Радятко, скрестив руки на груди, прислонился рядом к простенку.
— Не судьба, видимо, — усмехнулся он сквозь прищур.
— Я всё равно пойду на конюшню и вырвусь, — проговорил Мал. Впрочем, твёрдости в его голосе было не слишком много, будто он сам не верил в то, что произнёс.
— А Яр? — напомнил Радятко. — Как ты его оставишь? Мамки его и в погожий день верхом кататься не отпустили бы, не говоря уж про ненастный: маленький он ещё. Да и наследник он, а потому его берегут, как зеницу ока...
Мал подавленно насупился, не зная, что возразить.
— Злыдень ты, братушка, — только и бросил он, глянув на брата исподлобья. — Матушку не любишь... Не злорадствовал бы хоть.
— А ты клыки этого парня, который через частокол перескочил, видал? — вспылил Радятко. — Да и заборчик двухсаженный обычному человеку этак не перемахнуть.
— Ты это о чём? — нахмурился Мал.
— А о том! Нелюдь он, — высказал старший брат свою догадку. — И матушку, наверно, уже убил... А теперь и до нас добраться хочет!
Глаза Мала потрясённо округлились, а потом наполнились слезами.
— Нет... Нет, — пролепетал он трясущимися губами. Вынул из-за пазухи берёсту. — Матушка жива! Вот, это она писала!
— Почём нам знать, она или не она! — воскликнул Радятко, чувствуя, как и к его горлу тоже подбираются предательские слёзы. — Не хнычь, ты не девка! Надо думать, что делать теперь.
— А что... делать-то? — всхлипнул Мал. — А?
— Надо найти его и убить, — ожесточённо кусая губы и изо всех сил стараясь не расплакаться, ответил Радятко. — Я раздобуду меч, и ночью мы выберемся из дворца по тайному ходу. Дверь, которая ведёт в него — в княжеской опочивальне, а ключ от неё — у Милована. Он уж который день пьянствует — небось, немудрено будет ключи у него стащить. Да и меч у него же взять можно, он даже не почует. Стража — только снаружи да у выхода, а тайный лаз никто не стережёт, потому что о нём знает только сам князь, ключник, Милован и матушка. Она-то мне про него и рассказывала.
— А как мы его найдём, нелюдя этого? — дрожащим шёпотом спросил Мал.
— Там поглядим, — ответил Радятко. — Сперва выбраться надо.
— А я всё-таки верю, что матушка жива, — вздохнул младший брат.
— Я бы тоже хотел верить, — тихо сознался Радятко. — Но что-то мне подсказывает...
Не договорив, он сел на лавку у стены, облокотился на колени и вцепился себе в волосы. Громовой раскат потряс небо и землю, и мальчики невольно вздрогнули.
Подали ужин, а матушка всё так и не возвращалась. Братьям кусок не лез в горло; Мал с тоской косился в окно, за которым бесновалось серое ненастье, а Радятко обдумывал предстоящий побег. Из братьев он был наиболее решительным и деятельным, никогда не плакал и считал себя взрослым воином. Шутка ли сказать — двенадцать лет! На селе в этом возрасте уже вовсю работали наравне со старшими, без послаблений, а дети дружинников постигали ратное дело. Дядьке Полозу Радятко подчинялся неохотно и бывал частенько наказан за ослушание и дерзость.
После ужина он отправился на разведку. У двери в княжескую спальню караул не стоял, но она была заперта. Ключом владели трое — ключник Вторак, за худобу прозванный Кощеем, постельничий и начальник стражи. Последний, выгнав всех из своей каморки, основательно набрался. Подкравшись к караульным помещениям, Радятко слышал, как Милована пытался усовестить ключник.
— Милованушко, полно уж тебе зелье-то хлестать, — гнусаво бубнил он. — Негоже...
— Ты мне не указ, — грубо ответил развязно-хмельной голос начальника стражи.
— Пока владыки нет, я тут за старшого оставлен, — возразил Кощей.
— Ты хозяйством заведуешь да челядью, а я не твой холоп, я только князю подчиняюсь... Ступай прочь, Кощей, не замай! Не в твоём праве мной повелевать... А стража сама свою службу знает.
Ключник сокрушённо поцокал языком.
— Ты уж не гневайся, друг сердешный, только я всё государю доложу, как вернётся он. Негоже так.
— Да как хочешь, — хмыкнул Милован равнодушно и устало. — Мне всё едино. Вернётся ли князь-то? Вот в чём закавыка...
— С чего это он не должен возвернуться?
— А ты видал, кто его увёз?
— Государь сказал, что отлучка его недолгой будет.
— Эх... Ступай, Кощей. Не до тебя мне...
Радятко притаился в углу, позволив длинной и тощей фигуре ключника пройти. Ещё некоторое время он выжидал; прошедший мимо стражник не обратил на него никакого внимания. Раскаты грома слышались здесь отдалённо и глухо, гораздо громче стучало сердце мальчика.
Приотворив дверь, Радятко осторожно заглянул. Тусклый свет единственной лампы на миг заслонила чёрная тень, заставив мальчика вздрогнуть: это Милован, пьяно шатаясь, прошаркал ногами в угол и принялся с кряхтением раздвигать полы кафтана. Зажурчала струйка: начальник стражи справлял малую нужду в кувшин — поганил добрую посудину, в которой, вероятно, до этого содержался напиток, доведший его до нынешнего состояния. На столе стоял позолоченный жбан с крышкой и чарка. Под звук собственной струи Милован издавал протяжное скрипучее мычание.
Закончив, он поплёлся к столу. Сел, долго щурился на лампу в тяжёлом оцепенении, потом шевельнулся, наполнил чарку и выпил. Нечаянный скрип двери вонзился в грудь Радятко ледяной стрелой, и мальчик отпрянул, но бежать было поздно: Милован его заметил.
— Эй... Ты какого лешего тут шатаешься? Тебе положено спать! — хрипло проворчал он. И сплюнул: — Пёсье отродье...
Радятко не испытывал страха перед этим пьяным рыжебородым человеком в красном кафтане с блестящим воротником и золотыми галунами. Он презирал его, а язвительные слова вонзились в сердце раскалённым шипом. Гордость выпустила когти, заставив мальчика сжать кулаки, войти и ответить на злое незаслуженное оскорбление.
— Почто ты меня ругаешь, дядя Милован? Я тебе не отродье! — обиженно проговорил Радятко.
— Отродье и есть, — хмыкнул начальник стражи, вперив в мальчика мутный, окосевший взгляд сквозь щёточку светлых поросячьих ресниц. — Ещё и дерзкое на язык... Ты знаешь, что батяня твой — оборотень, Марушин пёс? М-м?
Душу Радятко накрыла горькая волна... Он не очень чётко помнил отца — только его сильные широкие плечи, большие тёплые руки и синие глаза. Смутным, болезненным сполохом встревожила гладь его памяти та ночь, когда отец пришёл с княжеской охоты раненым, два или три дня прятался в погребе, а потом... Матушка сказала, что он ушёл и вряд ли когда-либо вернётся. Почему — молчала, но Радятко видел раскуроченную, снесённую с петель дверь и огромный звериный след во дворе. Жуткая и печальная, звенящая тишина окружала дорогой его сердцу отцовский образ — глубокая, почти кладбищенская.
А Милован, выпив ещё и крякнув, добавил:
— Это он и приходил сюда... Что, не признал батюшку-то родного? Ага, едва ли его теперь узнаешь в этаком обличье... Но это он. Его оборотень на той охоте цапнул, вот он и стал таким. А ты — оборотнячье отродье. Топай отсюда!
Перед глазами Радятко встала фигура в чёрном... Холодные волчьи глаза на смуглом безбородом лице. Они с Малом сражались деревянными мечами против настоящего, а незнакомец клыкасто посмеивался и, отбиваясь, щадил и берёг их — старался не ранить. Как когда-то в детстве...
Самые первые мечи братьям выстругал отец, он же учил их ударам. Потом его не стало, и они сами делали себе деревянное оружие.
А потом ворвался этот чёрный человек с волчьими глазами и рыкнул матери: «Я не враг тебе! Помни: человек с корзиной».
Шатаясь, Радятко покинул каморку Милована, охваченный леденящей слабостью. Светильники на стенах дразнили его, насмешливо взирая со стороны, безумный голос ненастья звал броситься в объятия ветра и дождя, проёмы окон казались удушающими ошейниками, не позволявшими полноценно вздохнуть. Дверь, комната, испуганное лицо младшего брата. Подушка...
Нет, уже не подушка — мох. Холодный, сырой, упругий. Радятко удивлённо поднялся на ноги, осматриваясь. Приглушённый серебристый свет падал густыми пучками между неподвижными еловыми лапами, мягко пронзая прозрачно-сиреневый туман. Деревья молчали тёмными былинными великанами, обступая мальчика со всех сторон, а над их вершинами в недосягаемой вышине сияло желтоватое, как кусок сливочного масла, похожее на луну светило... Впрочем, для луны оно было слишком крупным и ярким, но и до солнца тоже не дотягивало. Безусловно, в лесу царила ночь. А под ногами... Радятко заворожённо застыл, разглядывая несметное множество мерцающих голубоватых огоньков. Казалось, это звёздные богатства осыпались с неба и плавали между травинками, иногда оседая на ней сияющей росой, а иногда взлетая и продолжая путь. Изловчившись, Радятко ухватил одну зависшую в воздухе звёздочку и ощутил щекотание крылышек. Разжав руку, он выпустил светящееся чудо.
