Отрок Часть 03

Федор, конечно, рад радёшенек, единым духом слетал в Киев, получил благословение у родителей — они еще живы были тогда — и обратно в Мазовию. Весна, распутица, реки разлились, чуть не утонул по дороге, но разве мужика в таком деле удержишь? Приехал, а подарки подносить и некому! Вместо усадьбы отца Кристины, только стены закопченные — пруссы перед самой ростепелью набег на Мазовию учинили. Рассчитали, поганцы, что по половодью за ними никто в погоню не пойдет.

Федор Алексеич — к князю Мазовецкому, то утешил: трупа Кристины на развалинах не нашли, значит, жива — в полон увели. Погоди, говорит, реки в берега вернутся, пошлю дружину в Пруссию, глядишь, и невесту твою отыщем. Ну, Федор на месте, конечно, усидеть не смог, поехал к князю Ярославу во Владимир-Волынский. Тот другу посочувствовал, дал три сотни латных для похода на пруссов, Ратнинская сотня тоже пошла, не мог Корней Агеич друга в беде бросить.

Лето в тот год рано началось, жара, сушь, ратники в доспехах так упревали, что бывало без памяти с коней валились, один Федор, как железный, не ест не спит. Как какого прусса живым возьмут, сам пытал страшно, все дознавался, где нужно его невесту искать. Нашли, все-таки, на одном хуторе. Батюшка Корней рассказывал, что поверить не мог, будто красавицей была — худая, страшная, в волосах седые пряди, это в шестнадцать-то лет! А на шее полоса синяя и кожа ободрана — руки на себя наложить пыталась, да не дали, успели из петли вынуть.

Казалось бы, все хорошо кончилось, как в сказке — витязь суженую отыскал, от ворогов освободил, теперь честным пирком, да за свадебку... — Мать примолкла и утерла тыльной стороной ладони скатившуюся по щеке слезу. То ли так переживала свой собственный рассказ, то ли как раз резала лук. — Только ты, Мишаня, сказкам не очень-то верь.

Мишка даже вздрогнул от того, как разительно изменился на последней фразе голос матери. До этого она, словно и в правду рассказывала сказку, говорили слегка нараспев, вплетая в свою речь характерные для сказочников словесные обороты. Последние же слова были сказаны зло, с каким-то особым ожесточением.

— В сказках, сынок, ничего не говорится о том, что полонянки по много раз насилованные, битые, униженные, за месяц из девиц в старух превращаются. И о том, что даже сохранив рассудок, невеста, после всего этого, в женихе такого же кобеля, какие над ней измывались, видит, сказочники тоже помалкивают.

Короче, в монастырь она уйти решила. Как Федор не уговаривал, как не пытался о любви их напомнить... Там еще, как на беду, поп латинский с дружиной Мазовецкой был. Все стращал, что самоубийство, хоть и неудавшееся, грех великий. И лях один. Упился дурак прусского пива, да и ляпнул, что русичи, мол, неразборчивы — готовы из-под кучи чужих мужиков подстилку замуж взять. Федор его даже на поединок вызывать не стал, так, голыми руками, шею свернул.

"Сто, стоп, стоп, сэр! Что-то маман понесло, такие вещи пацану рассказывать... Мажет быть, лучше как-то закруглить разговор? Сама же потом жалеть будет".

Мать, между тем, все с таким же ожесточением продолжала:

— В общем, ушли ляхи, и поп Кристину увез. Ему-то выгода — других наследников у отца Кристины не осталось, значит, все имущество и земли церкви отойдут. Федор потом говорил, что это ему наказанье Божье, за то, что первый раз из выгоды женился, а Кристине о первом браке ни словом не обмолвился.

— Ушли ляхи, остался Корней воеводой над четырьмя сотнями латников, и поехало. Начали с того, что Федор хозяина хутора, где Кристину нашли, живым гвоздями к дереву около муравейника приколотил. Пока пиво допивали, в дорогу собирались, да хутор жгли, всё слушали, как тот прусс, заживо съедаемый, диким голосом орет.

— А потом... Два городища прусских начисто выжгли, а сколько деревенек, да хуторов — Бог весть. Что с людьми творили — Корней по сию пору поминать стесняется. В конце концов доигрались — попали в лесной пожар. То ли их собственный огонь догнал, то ли пруссы сами лес подожгли, чтобы их зверство прекратить, да только еле выбрались. Полон, добычу, всё бросили, некоторые даже заводных коней потеряли.

Домой вернулись — звери зверьми, а тут еще засуха, неурожай. Сколько баб в то лето в синяках от мужниных кулаков ходили, почитай, всё Ратное. Батюшка твой Фрол Корнеич, покойник, тоже не раз приложился...

"Ни хрена себе, сэр Майкл, это что же такое Ваш либер фатер откаблучил, что мать до сих пор простить не может? Дела-а... Пора заканчивать беседу, а то еще чего-нибудь такого наслушаюсь...".

Мишка попытался подняться с бревна, но мать придержала его рукой.

— Сиди уж! Начали, так до конца расскажу.

— Может, потом, как-нибудь? — Осторожно возразил Мишка.

— Сиди, слушай! Давно пора было рассказать, да все случая не было. Дед-то обязательно до последнего дня дотянул бы.

"Сюрпрайз, сэр! Оказывается, мне это все зачем-то знать положено! Интересно, зачем?".

— Уехал боярин Федор в Киев. Лет через пять-шесть женился во второй раз, опять на боярышне из знатного рода, снова стал при посольствах службу править. Разбогател изрядно, князем Великим отмечен был не раз. В Царьграде чем-то так отличился, что золотой шейной гривной пожалован был и землями. Друга не забывал — после смерти сотника Агея, помог деду сотником сделаться, хотя тот и сам управился бы, но все равно.

И с семьей всё ладно получалось. Лет десять ж или душа в душу. Он со своей Евдокии пылинки сдувал, на руках носил — всю любовь, что первых двум женщинам недодал, на нее изливал. Детишек троих нажили — двоих мальчишек и младшую девочку. Катериной назвали.

Мать помолчала, помешивая булькающую в котле кашу.

— Казалось бы, живи и радуйся. Только Господь наш который есть Любовь, — мать саркастически скривила губы — если уж взялся карать, то удержу не знает.

У Мишки от дурного предчувствия даже похолодело в животе.

— Сначала, — продолжала мать — умер благодетель Федора — Великий князь Святополк Изяславич. Пришел в Киев Мономах и отец Евдокии в опалу попал, хотя Федора это не очень коснулось. А потом... На святки повез боярин Федор семью кататься. Сам верхом, а семья в санях. Разогнались по днепровскому льду, возница свистит, детишки визжат, Евдокия улыбается. Таким их Федор и запомнил. Полынью на Днепре тонким ледком затянуло, да снежком запорошило, если не приглядывать, то и не заметишь. Конь туда со всего маху и влетел. Сам сразу с головой под лед ушел и сани с собой втащил. Как Евдокия успела полуторагодовалую Катерину на лед выбросить, даже и Федор сам понять не смог, а остальные все сгинули.

И запил Федор. Сначала понемногу, а потом, как с княжьей службы погнали... Да и кому он нужен-то такой? От прежнего Великого князя остался — чужой, пьяница — дело доверить нельзя, хозяйство запустил, земли, князем Святополком пожалование, так и не обустроил... На дочку и глядеть не хотел, все повторял, что если бы не она, так Евдокия спастись могла бы. Отправил Катерину к сестре Евдокии в Треполь.

Кто Корнею рассказал, что с другом такая беда приключилась, не знаю, да только съездил он в Киев и привез Федора к нам в Ратное. Тебе еще четырех лет не было, ты не помнишь.

Мишка не помнил вообще ничего из того, что происходило до "вселения", даже отца, но молча кивнул, вроде что-то смутно припоминая. Мать, впрочем, не обратила на это никакого внимания и продолжала свой рассказ:

— Сотворил отец Михаил истинное чудо. Как уж это у него вышло, не знаю, месяца три с Федором возился, сам чуть Богу душу не отдал, но привел-таки боярина в разум. Единственное, чего добиться не смог, того, чтобы Федор к дочери вернулся, видно, слишком сильно напоминала Катерина ему о погибшей жене. В то время и сделал князь Ярослав Святополчич своим друзьям последний подарок. То ли предчувствовал беду, которая с ним случиться должна, то ли просто помочь хотел... Отцовской Великокняжеской печатью скрепил он две грамоты: одну — Федору на погостное боярство, вторую — Корнею на боярское достоинство и Погорынское воеводство.

Федор подарок принял, так и правит с тех пор на Княжьем погосте, а дед твой отказался, мол, если сам Святополк Изяславич его одарить не пожелал, то поддельного воеводства ему не нужно. Гордый!

Последнее слово мать произнесла так, словно плюнула и надолго умолкла. Мишка решил уже было, что всё, опять начал подниматься с бревна, но мать снова удержала его.

— Погоди, самого главного я тебе не сказала. Катерина и сейчас у тетки — боярыни Ирины в Треполе живет. Она моложе тебя чуть меньше, чем на два года. Так что годика через три готовься жениться, Корней с Федором вас с Катериной у ее колыбели обручили, породниться им, видишь ли захотелось!

— Что?!!

От подобной новости Мишка чуть не сверзился с бревна, на котором сидел.

"Ни хрена себе! Я, выходит уже обручен! Без меня меня женили, туды их поперек! И молчат! А Юлька? Да не нужна мне никакая Катерина, знать не знаю и видеть не хочу! И вообще, может крокодил какой-нибудь... Во влип! Чего ж делать-то теперь? А что тут сделаешь? Дед от своего слова не отступится... Треполь, Треполь... Кажется, это южнее Киева, может половцы налетят, и свадьба расстроится за наличием отсутствия невесты? Господи, что за мысли...".

Потрясение было слишком сильным. Первой мыслью была Юлька, потом злость на деда, потом Мишка понял, что мгновенно утратил возникшую было симпатию к боярину Федору. Только потом до него дошло, что мать явно не одобряет дедовых планов.

— Мам, — тихонько спросил Мишка — тебе, вроде бы, это обручение не по нутру?

— А тебе? — Вопросом на вопрос ответила мать.

— Да на кой мне эта Катерина? У черта на рогах — в Треполе! Да и вообще... — Мишка запнулся, сказать по поводу "вообще" можно было многое, но, во-первых, это всё и было "вообще", одни эмоции без конкретики, а, во-вторых, мать и так его прекрасно поняла. — А чего ж ты тогда соглашалась-то?

— А кто меня спрашивал? — Невесело усмехнулась мать. — Когда Фрол с отцом к Федору на крестины ехать собирались, об этом и речи не было, а когда вернулись из Киева, поздно было — обручальное кольцо твое привезли.

— Чего ж раньше-то молчали?

— У деда спрашивай...

"Ага, у него спросишь... Впрочем, сэр, важнее сейчас не то, почему молчали, а то, почему это всплыло именно сейчас? И что же по этому поводу можно предположить? Блин! Да ларчик-то просто открывается! Мать окунулась в столичную жизнь, покрутилась среди подруг детства, среди которых оказались даже и боярыни, наверняка выслушала не один комплимент по поводу своего сына, особенно после того, как князь с нами ласково обошелся. Боярыни, положение чьих мужей пошатнулось с приходом нового князя, и имеющие дочерей подходящего возраста, вполне могли положить глаз на "перспективного" пацана. Тут-то мать и вспомнила про то давнишнее обручение, о котором, может быть, и думать забыла за давностью лет.

А намеки от подружек детства могли последовать очень привлекательные, вот мать и заело. Это, к стати сказать, объясняет и злость матери по поводу дедова отказа от боярства и воеводства — одно дело, хоть и перспективный, но худородный жених, и совсем другое — боярич и воеводич! Тут ведь дело не только во мне одном, старшие же сестры в возраст невест входят, будь они боярышнями, можно в Турове...".

— Анька!!! — Прервал мишкины размышления крик деда. — Куда смотришь?! Каша подгорает!

— И так сожрете, не подавитесь! — Зло огрызнулась мать и, резко поднявшись с бревна, на котором сидела рядом с Мишкой, пошагала куда-то в сторону кустов.

* * *

Седьмой день пути. От Княжьего погоста до Ратного, если по хорошей дороге, да налегке — полтора дня. Но сани тяжелые, лошади подустали, да и дорога... Никуда, кроме Ратного, и Нинеиной веси она не вела, значит, ездили по ней мало, а весеннее солнышко поторапливало: того и гляди окажешься посреди леса в непролазной каше талого снега.

Кроме того, дед явно чего-то опасался. Игрушки в Младшую стражу, как-то сразу переросли в совершенно серьезное дело: дед сам проверял по ночам посты, вытащил из саней копья — свое и Немого — то и дело заставлял санный поезд останавливаться и вдвоем с Немым уезжал вперед, проверяя подозрительные места. Все ехали в кольчугах. Брони не хватило только Меркурию — четыре трофейных доспеха из скоморошьего фургона пришлось делить на пятерых — Роську и четырех музыкантов. Меркурий отговорился своей, уже ставшей привычной, фразой: "Ребяток жалко, я-то как-нибудь выкручусь".

То, что дед беспокоится не напрасно, вскоре подтвердилось весьма наглядным образом: на опушке леса обнаружились следы нескольких конных. Судя по следам, четверо верховых выехали к дороге, некоторое время постояли, а потом снова вернулись в чащу. Немой немного проехал по их следам и вернулся с неутешительной вестью: всадники повернули в сторону Ратного. Почему они двинулись не по дороге, оставалось только гадать, но ничего хорошего подобное обстоятельство не сулило.

"Шесть саней, восемь лошадей, двенадцать человек. Из двенадцати только пять вооружены, но трое из них — пацаны. Расклад еще тот. Но как дед догадался?".

— Деда, ты как догадался, что за нами следят? — Улучив подходящий момент, поинтересовался Мишка.

— Рожу одну знакомую на погосте заметил и очень мне эта рожа не понравилась... — Дед поморщился, отчего его жуткий шрам шевельнулся, как живое существо, зрелище, даже для привычного к дедову уродству Мишки, оказалось жутковатым. — Вот что, Михайла, если что заметишь, сразу стреляй, своих здесь быть не может. Понял?

— Понял, деда. И сани в круг?

— Если успеем... нет, не успеем, даже не пробуй. Луки у них, скорее всего будут слабые — лесные однодеревки. Из такого броню не всегда и пробьешь. Если что, ты сразу из саней вываливайся, прячься за поклажу и высовывайся осторожно, они в лицо метить будут.

— Из самострела можно и лежа стрелять, а им в полный рост стоять придется!

— Заряжать все равно стоя будешь, — охладил мишкину уверенность дед — и на один твой выстрел они десятком ответят, если не больше.

Сотник был серьезен и деловит. Очень серьезен. Его можно было понять: вдвоем с Немым (самострелы пацанов он явно серьезной силой не считал) предстояло оборонять обоз от неизвестного количества врагов. Мишка все же решился спросить:

— Кто они?

— Родичи тетки Татьяны из Куньего городища.

— Что, до сих пор не простили?

— И не простят. Надо было мне туда с сотней наведаться, да не стал — все-таки, родичи. — Дед снова поморщился. — А зря, видать...

— Деда, лишних бы в скомороший воз загнать, что б на виду не были... — Внес конструктивное предложение Мишка.

— Уже загнал. Так ты посматривай. И своей головой соображай, мне некогда будет... старшина.

— Считай, что учеба началась — караван защищать будем!

— Тьфу! Все тебе шуточки! Посматривай, говорю!

"Кунье городище". Раньше дед такого и не упоминал, а остальные говорили: "Татьянина деревня". Если городище, то — это поселение древнее и укрепленное. В таких славянские роды жили с тех времен, когда пришли на эти земли. Интересно: почему "Кунье"? Может быть, куница у них тотемным животным была? О ерунде думаете, сэр, есть вещи поважнее. Например, то, что лесные жители мастерски умеют устраивать засады. Странно, что они нам свои следы показали. Или специально хотели попугать?