Южный Триумф или кошмар Карла Маркса

Однако, после столь, казалось бы, убедительной победы все прежние разногласия выползли на первый план. Более того, на идеологические разногласия легли межэтнические и межгосударственные противоречия тех стран, на месте которых образовались "Коммуны".

Первым "межсоциалистическим" конфликтом стал "Эльзасский кризис". Падение Германской Империи сопровождалось провозглашением коммун в бывших королевствах, герцогствах и вольных городах. Позже все эти разрозненные Коммуны объединились в единую социалистическую республику — кроме Эльзаса. Образовавшаяся там еще в конце 1916-го Эльзасская Коммуна тяготела к Франции, нежели к Германии — причем не сколько по принципу этнической или там языковой близости, сколько потому, что во Французской Коммуне тон задавали относительно умеренные реформисты во главе с Жаном Жоресом, заключившие союз с Партией социалистов-радикалов. В Германии же тон задавали упертые марксисты, наиболее близкие по взглядам к российским "свердловцам" во главе с( добавим немного детерминизма) Карлом Либкнехтом и Эрнстом Никишем. Созданная ими Коммуна отличалась повышенной агрессивностью и склонностью к экспансии, что многим позволяло говорить об унаследованном Германской Коммуной "духе прусского милитаризма". Внутри же самой Германии установление коммунистической власти сопровождалось массовыми расстрелами, арестами и экспроприацией зажиточных граждан, а также всех, кого новая власть отнесла к "контрреволюционерам".

25 февраля 1917 в Эльзасе прошел референдум, где большинство высказалось за присоединение к Франции. Красный Берлин не признал итоги референдума и отверг предложение французов вынести вопрос для урегулирования в Международное социалистическое бюро. Уже 18 марта 1917 года Германская Красная Армия вторглась в Эльзас, разгромив тамошнюю Коммуну. На защиту Эльзаса выдвинулась армия революционной Франции и уже в скором времени на франко-германской границе заполыхала новая война, еще более ожесточенная, нежели "империалистическая". К тому времени в руководстве Французской Коммуны к власти, оттеснив Жореса, пришли марксистские ортодоксы, во главе с Марселем Кашеном. На ожесточенность боевых действий это, впрочем, никак не повлияло, скорей наоборот.

В войну вскоре вмешалась и Бельгия -вернее Брюссельская Коммуна, выступившая на стороне Германии. Обе Коммуны также начали интервенцию в Нидерланды где все еще держалось королевское правительство. Параллельно Германия также вторглась и в Венскую Коммуну, где заправляли чуть более умеренные социалисты во главе с Карлом Каутским. В эту драку вскоре вмешалась и венгерская Коммуна, поддержавшая австрийцев и выступавшая за создание Дунайской Социалистической Федерации. В свою очередь, за немцев выступили словаки и чехи, опасавшиеся учреждения "Великой Венгрии" на социалистических началах.

Все это сопровождалось усилением репрессий во всех коммунистических государствах, все более ширящейся волне расстрелов, арестов и экспроприаций. Все это породило ответное сопротивление, которое не преминули использовать разные контрреволюционеры. В ночь 30 апреля 1917, накануне празднования Первого мая, в Нанте были вырезан весь актив местной Коммуны. Это стало сигналом к всеобщему восстанию на северо-западе Франции — британцы, выведя войска еще в декабре 1916-го, оставили разветвленную агентуру, заботливо выращивающую сопротивление коммунистам. В первых числах июля в Нормандии высадился десант "Французской имперской армии" во главе с Альбером Бонапартом, сыном Эжена Бонапарта и принцессы Беатрисы Великобританской, принявшим титул Наполеона Пятого.

На юге Франции также ширилось сопротивление подпитываемое Испанией и Италией, оккупировавшей родовые земли Савойской династии, а также Корсику, превратившуюся в фактически независимое государство.

На фоне интервенции Французская и Германская Коммуна заключили перемирие, однако противоречия между двумя социалистическими государствами никуда не делись. Германия все же оккупировала Австрию, но столкнулась с антикоммунистическим сопротивлением в Альпах, состоявшим из местных религиозных крестьян, во главе с бывшими офицерами австро-венгерской армии и активно поддерживаемыми Италией. В Румынии и "Иллирийском Королевстве" скапливалась венгерская контрреволюция, ожидавшая своего часа.

Разворачивалось сопротивление и в Германии, умело поддерживаемое из Британии и Швеции, где также собирались свои контрреволюционные армии. В июле 1917 года вспыхнуло восстание в бывшем Ганновере, объявившем о выходе из Германской Коммуны и воссоздании Королевства Ганновер. На трон был приглашен Эрнст Август II Ганноверский.

К востоку простиралась Польская Коммуна, выдвинувшая ряд территориальных претензий к Германии — впрочем, Германия не осталась в долгу, выкатив встречные претензии. В самой Польше боролись две социалистические фракции — троцкистско-свердловский блок под председательством Феликса Дзержинского и социал-националистический блок во главе с Енджеем Морачевским. Существовала еще и третья сила, одинаково враждебная двум вышеназванным — формируемая в Румынии "Польская освободительная армия", представляющая собой разношерстную смесь из шляхты, клерикалов, несоциалистических националистов и зажиточного крестьянства. Лидерами этой группы, активно поддерживаемой Румынией и Италией, стали Роман Дмовский и Евстафий Сапега. Все три фракции могли отчаянно враждовать в вопросе о внутренней политике,— но были практически едины в позиции о политике внешней, мечтая о присоединении Словакии, Литвы, Беларуси, большей части Украины, а также ряда германских земель. Таким образом, коммунистическая Польша сразу же встала в оппозицию Германской, Венгерской, Российской, Украинской и Прибалтийской коммунам.

Впрочем, у последних трех также не наблюдалось порядка. В Прибалтике межсоциалистические противоречия переплетались с противоречиями национальными — между немцами, русскими, поляками, евреями, литовцами, латышами и эстонцами. Формировались и свое антикоммунистическое сопротивление, поддерживаемое Швецией и Финляндией.

Росло напряжение и между Российской и Украинской Коммунами. Первая управлялась более-менее устойчивым блоком всех трех социал-демократических фракций (хотя между ними также начинались трения, усугубляемые разной степенью представительства этих партий в регионах), то Украина управлялась блоком эсеров (обеих фракций), анархистов и влившихся в их состав левых националистов. Идеологические разногласия усугублялись территориальными претензиями, а также лютым антисемитизмом украинского руководства, превзошедшим даже антисемитизм русско-румынских белогвардейцев. Отношения между Коммунами портились с каждым днем и дело стремительно скатывалось к войне, тогда как на территории России и Украины уже поднималось разношерстное сопротивление.

Украина претендовала и на Кубань, но тут ее интересы сталкивались с интересами как России, так и Закавказской Коммуны, претендовавшей на весь Кавказ. В самом Закавказье также шли напряженные интриги — против грузинских "мартовцев" и левых эсеров, доминировавших в политической жизни Коммуны, интриговали армянские левые националисты, состоявшие с грузинами во вынужденном союзе. Азербайджанцы же вообще слабо прониклись социалистической идеологией — активные политические организации этого народа придерживались национал-пантюркистских, либо клерикальных позиций опираясь соответственно на Турцию или Иран и ведя борьбу за полное свержение Коммуны. Временами с ними блокировались не-социалистические националисты Грузии и Армении, несмотря не все межнациональные противоречия.

Туркестанская Коммуна и вовсе существовала больше на бумаге: слабость политической опоры у любых социалистов региона, сильные позиции местных феодалов и мулл, активная их поддержка из-за рубежа делали позиции коммунистов здесь крайне шаткими. На плаву они держались лишь благодаря разрозненности выступавших против них сил да постоянным компромиссам с ними.

На период 1917-1920 гг старый и новый мир застыли в шатком равновесии: у социалистов, одолеваемых нарастающими противоречиями, уже не хватало сил, чтобы окончательно утвердить в Европе коммунистический строй, но и у их противников не хватало сил, чтобы перейти в решительное контрнаступление. Требовалась сила извне, увесистая гиря, что, будучи брошенной в нужный момент, перевесила бы чашу весов на ту или иную сторону. И таковой силой, как и в РИ, могла быть только Америка. Однако сейчас, спустя почти полвека после развилки Новый Свет представлял собой качественно иную картину, в сравнении с известным нам миром.

Вкратце рассмотрим бывшие Соединенные Штаты после Гражданской войны.

Традиционный "Старый Юг" (изначальная Конфедерация и некоторые штаты, присоединившиеся после войны) оставался цитаделью рабовладельческой олигархии. Ее экономическую основу по-прежнему составляло крупное плантаторское хозяйство, со свободным вывозом хлопка на внешний рынок — прежде всего британский. Впрочем, после того как Британия обзавелась собственным хлопковым производством, в Индии и Египте, КША начали искать и иные рынки сбыта в Европе и Азии. Многие плантаторы, обзаведясь, через подставных лиц, обширными земельными владениями на Карибах и в Центральной Америке, активно включились в выращивание кофе, табака, сахарного тростника и иных культур. Подобные же начинания внедрялись и в самих Штатах, хотя здесь все еще господствовал "король-хлопок".

Несмотря на общую, по сравнению с РИ, технологическую отсталость КША, промышленный переворот, так или иначе затрагивал и ее: все это время на Юге прокладывались железные дороги, строились машиностроительные заводы, развивалось пароходостроение. Однако местная индустриализация достигалось за счет эксплуатации рабов в промышленности: негры-рабы строили железные дороги, служили пароходной прислугой, матросами и кочегарами, работали на рудниках; их использовали на всех тяжелых и неквалифицированных работах, которыми изобиловало хозяйство американского Юга. На предприятиях с машинной техникой управляющими и механиками обычно работали белые. Часть промышленников предпочитала наем рабочих, но главная тенденция заключалась именно в росте "индустриального рабства". Сочетание дешевого труда рабов с квалифицированным техническим руководством и применением машин делало промышленность Юга вполне себе рентабельной и конкурентоспособной. Однако этот же процесс, в который все больше вовлекались разные воротилы с бывшего Севера, служил причиной размывания южной идентичности, деформируя те основы на которых зиждилось государственность и общество КША.

В политическом плане КША представляла собой формально демократическое государство, подобное прежним США, разве что менее централизованное, с большими правами штатов. Кардинальным отличием стало конституционно закрепленное неравенство белых с неграми, не имевших, в частности, никаких политических прав, за исключением особо отличившихся чернокожих. Впрочем, на практике применение данного законодательства разнилось от штата к штату, равно как само определение "белизны" и допустимой степени смешения.

Простые белые избиратели немногое получали от наличия у них политических прав. Их возможность влиять на политику государства была сведена к минимуму, а голосование превратилось в пустую формальность. Также как и пост президента, чьи полномочия в период с 1865 по 1913 урезались трижды. Фактической властью в КША, обладали семейные кланы богатых плантаторов, державших в своих руках все бразды правления Конфедерации. По сути, плантаторская элита окончательно превратились в своеобразную аристократию, с соответствующей моралью и традициями. Между могущественными семьями заключались династические браки, зачастую приводившие к объединению семейного бизнеса. Именно это, а также почти поголовное членство элиты Конфедерации в тайных обществах типа "Рыцарей Золотого Круга", обеспечивало реальное единство и устойчивость формально рыхлое и децентрализованные КША.

Однако, несмотря на свое фактическое бесправие, белые "простолюдины" все же не чувствовали себя оторванными от политической элиты КША. Несмотря на имущественное расслоение, подразумевалось , что все белые, вне зависимости от классовой принадлежности, самоиндетифицировались как единая группа, с точки зрения жизненных ценностей и восприятия окружающего мира (это касалось, разумеется, прежде всего южан). Мелкие фермеры обычно жили рядом с плантаторами и эти две группы постоянно пересекались — как в торговле, так и в родстве. Несмотря на то, что попадание в высший эшелон Южной элиты основывалось, прежде всего, на родословной, социальная и экономическая мобильность играли более чем активную роль в обществе: не владевшие землей имели возможность ее приобрести, не владевшие рабами — купить их, а не бывшие плантаторами — стать ими, удачно женившись. Безусловно, мелким фермерам редко светил шанс быстро и крупно разбогатеть, однако практически все имели возможность обеспечить себе и своей семье достойную и комфортную жизнь, а также владеть землей в количестве, достаточном для обеспечения наделами сыновей.

Постоянный страх белых перед восстанием черных превратил всех южан в военизированное общество: с шестнадцати лет все белые участвовали в патрульной службе, которая бы могла пресекать какую-то враждебную деятельность рабов. Страх перед восстанием рабов был столь высок, что южане стали применять насилие в превентивных целях, чтобы показать силу потенциальным бунтовщикам. Милитаризм стал отличительной чертой Юга и выразился в склонности к военкому образованию, военному делу — одному из любимых занятий южан. Это находило применение как за пределами КША, — в войнах в Латинской Америке и на Карибах, — так и внутри страны.

Милитаризация воспитания подрастающего поколения вкупе с опасением восстания рабов породили на юге что-то очень схожее с традициями спартанских криптий. Причем сходства этого добивались сознательно, с прямой отсылкой на античные традиции, тем более что образование на Юге подразумевало особую роль классической литературы Древних Греции и Рима, а труды античных философов рассматривались чуть ли не наравне с Библией, как морально-нравственный ориентир всей жизни.

Но отношение к черным зиждилось не только на грубой силе и экономической целесообразности сбережения "рабочей скотины". Черные рабы были одним из важнейших факторов, оказавших влияние на формирование характера южанина: Они были няньками белых детей, домашними слугами, работали на полях, используя знания и опыт, накопленные их предками из Африки. Многое в жизни южан воспринято от черных (пища, фольклор, музыка). Две расы находились не только в постоянной конфронтации, но и влияли друг на друга, что сказалось на характере тех и других. Неизбежно происходили и сексуальные контакты — иные богатые плантаторы содержали целые гаремы из черных рабынь, на что их белые жены были вынуждены закрывать глаза. Многие отпрыски незаконной связи белых хозяев и черных рабынь становились управляющими на плантациях Кубы, Гаити, Доминиканы, центральноамериканских государств — формально независимых, но по факту находящихся в полной экономической и политической зависимости даже не от КША, а отдельных могущественных кланов. Само собой, что мужчины означенных семей старались пристроить своих отпрысков на семейные плантации, разрешая им вступать в браки с представителями местной мулатской элиты (тогда как сами южане порой заключали браки с креольской элитой). Так, проникая сквозь огромные расстояния, через море и государственные границы, формировались огромные многорасовые семьи, со своими "белыми" и "черными" ветвями, объединенными как общими экономическими интересами, так и чувством кровного родства и семейной солидарности.