— Идём, Малушка, — сказала она другому сыну. — Мы уезжаем отсюда. Здесь слишком страшно.
У малыша опухло горло и раздулась шея, сиплое дыхание едва пробивалось. На глаза Ждане попался укутанный полотенцами горшок с отваром от хмари. Может быть, пригодится Яру или его братьям, пусть и не настоялся ещё. Авось, в дороге дозреет...
— Мал, вон тот горшок прихвати-ка, — добавила Ждана. — А где тот сиротка, воспитанник Малины?
Ждана хотела взять с собой и Боско, но его нигде не было. Отдав Яра Малу, она велела ему нести ребёнка в повозку и не забыть про горшок, а сама отправилась на поиски.
Лучше бы она этого не делала — тогда бы её взгляду не предстало зрелище чёрного всадника, скакавшего по деревне и пускавшего в соломенные крыши зажигательные стрелы. Вынимая их из колчана за плечом, Северга подхватывала на паклю немного огня с привязанного к рогу светоча, выверенным и точным движением накладывала стрелу на лук и дарила пламенных «петухов» одному дому за другим. В деревне царил переполох: люди выбегали на улицу, пытались тушить свои жилища, но тщетно: солома крыш вспыхивала мгновенно, языки пламени разбегались в стороны в неостановимой прожорливой пляске.
— В повозку! — рявкнула Северга, завидев Ждану, а в следующий миг новая стрела рыжей дугой взвилась в воздух.
— Что ты делаешь, душегубка! — крикнула Ждана.
А толку? Полыхало уже полдеревни, и на этом своё гнусное дело Северга могла считать законченным: вторая половина неизбежно должна была загореться от первой. И никто не смог её остановить: осмелившихся встать на пути конь бил копытами.
Путаясь в подоле, Ждана бросилась к колымаге. Сыновья были уже там, и не только они: внутри, на заднем сиденье, лежала Заяц. На полу повозки красовалась лужа из содержимого её желудка.
— Заяц! Заяц! — затрясла её обрадованная Ждана. — Ты живая? Можешь править?
Какое там... Девушка смогла только приподнять голову и слабо простонать:
— Худо мне, госпожа...
Её бледный, заторможенный вид не позволял в этом усомниться, а при кашле из её груди вышел кровавый сгусток. Заяц утёрла губы, глянула на свои пальцы и обессиленно выругалась. Мал с пуговично-круглыми глазами поддерживал в объятиях Яра, а горшок со снадобьем стоял под сиденьем. Радятко, уже немного пришедший в себя и порозовевший, окинул Зайца презрительным взглядом и хмыкнул:
— Баба...
— Тебя бы оборотень так приложил — вообще места мокрого бы не осталось, — вяло огрызнулась девушка. Уголки её рта были свекольно-тёмными от крови. — Вот оклемаюсь маленько — получишь у меня за «бабу»... Не забывай, кто я... А потому попридержи язык, дружок.
Однако, как ни крути, а только Радятко был сейчас в состоянии попытаться управиться с лошадьми. Ждане хотелось уехать как можно быстрее и как можно дальше от пылающей деревни и от зловещей Северги, да так, чтобы та не смогла их догнать. Огонь уже подбирался к дому Малины, обступая его ревущей стеной, грозящей вот-вот сомкнуться, а Боско преспокойно стоял у плетня. А Ждана уж сбилась с ног, ища его!
— Вот ты где! — кинулась она к нему. — Едем с нами! Мы принесли беду в твой дом, мы же о тебе и позаботимся.
Отблески языков пламени отражались в задумчиво-медлительных глазах мальчика. С улыбкой покачав головой, он, как и его приёмная сестра, ударился оземь и ускакал прочь серым зайцем — только пушистый хвостик мелькнул.
— Матушка, садись! — крикнул Радятко, уже сидевший на козлах с вожжами в руках. — Скорее!
Возницей он был неопытным, но кое-как отъехать от деревни им удалось. Увы, вскоре выяснилось, что не в ту сторону.
— Эй, возничий! — хрипло и насмешливо крикнула ему Заяц, скаля розовые от собственной крови клыки. — Ты куда нас везёшь? Мы же обратно едем. Белые горы в другой стороне...
Пришлось поворачивать. Ждана, чувствовавшая облегчение с каждой пядью, на которую они удалялись от Северги, снова ощутила мертвящее дыхание ужаса: охваченная огнём деревня приближалась. От многих домов уже остались одни чёрные остовы, заборы падали, рассыпаясь в угольки... Из горящего птичника вырвалась курица с пламенными опахалами на крыльях и забилась в спасительной холодной грязи.
— Правее, держи правее, — подсказывала Заяц. — Близко к пожарищу не надо, лошади напугаются...
Вдруг наперерез повозке, размахивая руками и визжа, выскочил горящий человек. Лошади шарахнулись от этого живого столба пламени, вопящего и распространяющего волны тошнотворного запаха горелого мяса. Радятко, крича то «тпру!», то «но!», пытался их укротить, но безуспешно. Внезапно горящий человек упал: в спину ему вонзилась стрела.
Давящая чёрная безысходность навалилась на Ждану: сквозь колышущееся опалённое марево к ним скакала Северга, грозная и страшная в огненном ореоле за своей спиной. Выхватив у Радятко одну вожжу, она повела лошадей за собой, и повозка, треща и сотрясаясь на колдобинах так, что седоки прикусывали себе языки, помчалась по расплывшейся от слякоти дороге среди бурых осенних трав.
Они въехали в лес — поначалу светлый и редкий, но постепенно превратившийся в тёмную чащобу. С обеих сторон тянулся ельник, пропитанный туманной тишиной и таинственным сырым сумраком, а дорожные колеи еле виднелись в густом подлеске. Твёрдой рукой Северга остановила лошадей, соскочила с седла и захлестнула поводья на низко свесившейся еловой лапе. Распахнув дверцу, долго смотрела на Ждану... Между ними висело холодное, то ли задумчивое, то ли враждебное молчание, полное отголосков пожара, которые рыжими белками карабкались по старым стволам в недосягаемую высь, к тучам. Промозглая лесная тишь ждала то ли слов, то ли событий. Но всё замерло.
— Малец жив ещё? — спросила наконец Северга, кивнув в сторону Яра. — Давай его мне. Я сделаю, что обещала.
Ждана вздрогнула, оцепенение порвалось и рассыпалось бусинами по телу. С огромным трудом ей удалось разжать руки Мала, вцепившиеся в младшего брата мёртвой хваткой. Отчаянно мотая головой, он не хотел отдавать Яра.
— Малушка, пусти. Северга вылечит его, — шептала Ждана. — Ты же не хочешь его погибели? А она может помочь.
Это было странно и страшно: на одной чаше весов — уничтоженная деревня, на другой — спасение жизни ребёнка. Ненавидеть Севергу или быть ей признательной? Ждана не могла разобраться в своих чувствах, а в сердце копошился чёрный червячок недоверия. Сомнений добавила Заяц:
— Добра не жди, государыня, от лечения с именем Маруши на устах.
— Много ты понимаешь, сестрёнка, — хмыкнула Северга. — Нос не дорос рассуждать. Княгиня, выбирай сама путь для своего сына — жизнь либо смерть. Не дашь его мне сейчас — обречёшь его на гибель. Дорога и холод его добьют. Детишки от глотошной как мухи мрут. Решай сама.
Мал снова замотал головой, умоляюще глядя на мать, но Ждана решительно взяла младшего сына и передала его Северге. «Жизнь любой ценой», — подсказала ей тоскливая лесная тишина. В её руках остался только полушубок: взяв мальчика, Северга прижала его к холодной броне на своей груди. Коготь на смуглом указательном пальце её руки, поддерживавшей голову ребёнка, начал на глазах расти, вытягиваться, загибаясь крючком.
— Нет! — рявкнула Заяц, встрепенувшись.
Но слишком поздно: от когтя на щёчке Яра осталась тонкая алая полоска царапины. Слизнув выступившую кровь, Северга подняла волчьи глаза на застывшую ледяной фигурой Ждану:
— Утром будет здоров, живучесть оборотней спасёт его. Но в будущем береги его: человеком он останется до первой раны.
Ждана почти не чувствовала своих рук, беря у Северги сына. Яр сонно моргал пушистыми ресницами, не понимая, что случилось, а сердце Жданы рассыпалось, как трухлявый пень, на сотни светящихся гнилушек. Ядовитое коварство Маруши!
— Будь ты проклята, — вырвался из её груди стон, скрипучий и чужой.
— Отчего же? — холодно промолвила Северга. — Я выполнила своё обещание, твой сын будет жить. А другого способа его спасти в этих обстоятельствах не было, так что уж не обессудь. Я сделала, что смогла.
— Дрянь! — оскалилась Заяц.
Прыжок — и они с Севергой, сцепившись, покатились по траве. Но девушка была ещё слаба, и Северга отшвырнула её от себя. С силой ударившись о ствол дерева, Заяц упала ничком и затихла. Не моргнув и глазом, женщина-оборотень захлопнула дверцу колымаги, вскочила в седло, взяла у Радятко вожжу, и повозка со скрипом двинулась по неровной лесной дороге. Ждана хотела закричать, остановить движение, но её руки отягощал Яр. Отдав ребёнка Малу, она высунулась из дверцы:
— Стой! Мы её не оставим!
Северга, обернувшись, только усмехнулась и продолжила путь.
— Радятко! — крикнула Ждана. — Останови! Там Заяц! Мы её не бросим!
Но лошади слушались Севергу: та отобрала у Радятко и вторую вожжу, и мальчик остался на козлах лишь седоком, а не возницей.
— Если не остановишь, я выпрыгну! — в отчаянии пригрозила Ждана.
— Расшибёшься, княгиня! Не надо, — с ухмылкой ответила Северга.
Внутри Жданы бился крик, толкая её на безрассудство. Повозка шла не шибко: ухабистая дорога не позволяла гнать быстро, и Ждана очертя голову прыгнула в леденящую неизвестность. Удивительное и небывалое произошло с нею: за спиной точно развернулись два тёплых крыла, не позволившие ей крепко удариться о землю. Упала она мягко и откатилась под куст со схваченными рыжим и пунцовым огнём листьями.
— Матушка! — крикнул кто-то — не то Мал, не то Радятко. Голоса у братьев были схожи, как и лица.
Северга оглянулась, развернула коня. Оставив вожжи, она подскакала к сидевшей на мокрой земле Ждане, спрыгнула, подхватила её и взвилась с нею обратно в широкое седло. Ждана успела лишь мельком увидеть испуганные и изумлённые глаза Радятко и бледное лицо Мала в колымаге...
— Счастливого пути, ребятки, — насмешливо крикнула им Северга.
_________________
37 денежное возмещение родным убитого
38 (устар., прост.) дифтерия или, реже, тяжёлая ангина
— 12. Пальцы вышивальщицы. Возница-оборотень и шальная стрела
Крылья съёжились за спиной у Жданы: с седла было слишком высоко падать, и она невольно прижалась к пластинам брони на груди Северги, пропахшей дымом пожара. Непобедимо сильная рука женщины-оборотня держала её крепко, а стволы мелькали мимо. Копыта, одетые длинными густыми щётками, глухо стучали, и от каждого толчка сердце Жданы словно расплющивалось. «Украдена, украдена», — качали лапами ели. «Похищена, похищена», — свистел в ушах холодный ветер.
Лес стал редеть, впереди раскинулась голубовато-стальная речная гладь. Скалистый берег — каменная круча. Позади ели сомкнулись тёмно-зелёной зубчатой стеной, а ближе к краю росли куцые, облезлые деревья. Одной рукой натянув поводья, другой Северга притиснула к себе Ждану и впилась в её губы злым и колючим, болезненным поцелуем.
— Я всегда беру то, что хочу, — с хриплым, обветренным смехом сказала она. — Красивое местечко — в самый раз. Не желаешь стать моей женой — приляжешь здесь со мной на часок, а потом, если хочешь, поедем дальше.
Ноги Жданы едва не подкосились, ощутив твёрдую землю. Тело её болело от неистовой скачки в седле; Северга тем временем привязала коня и расстелила плащ, от которого за версту несло копчёно-горькой гарью и смертью.
«Успокойся, сердце, тише», — приговаривала Ждана мысленно. Настало время сорвать завесу тоски, боли и страха, победить слабость и превратиться в разящий клинок. Нащупав холодный, твёрдый стержень в душе, Ждана позволила коленям подогнуться и опустилась на плащ. Терять уже было нечего, «лечение» Яра стало последней каплей. Решимость сияла внутри прозрачным, как хрусталь, грозным камнем.
— Так ведь студёно, — произнесла она, поражаясь тому, как буднично и спокойно прозвучал её голос. — Что, прямо здесь, по-звериному?..
— Не обессудь, уж придётся обойтись без опочивальни с пуховой перинкой, — усмехнулась Северга.
Она даже не стала снимать броню: та не помешала ей сесть рядом и крепко обнять Ждану. Ждана же, подавляя комок омерзения в горле и терпя грубый, насильственный поцелуй, нащупывала под складками одежды игольницу. Спасительная сила Лалады, заключённая в белогорских иглах, накажет Севергу за всё... Вот он, заветный мешочек! Пальцы Жданы проникли внутрь и достали то, что нужно.
Рука женщины-оборотня, устремившаяся было Ждане под подол, вдруг перехватила её запястье.
— Не выйдет, моя дорогая, — клыкасто усмехнулась Северга, холодно прищурив волчьи глаза.
Стиснув руку Жданы до посинения и отобрав игольницу, она швырнула её вниз с обрыва, после чего повалила княгиню Воронецкую, придавив собою и обдавая смрадом дыхания. Желудок Жданы свело приступом тошноты, но она пересилила себя и расслабилась, обмякла, ласкающе скользя ладонью по закованному в броню плечу Северги, вверх по шее, по щеке... С волос женщины-оборотня она соскользнула на свой платок: под ним к вышитой бисером шапочке-повойнику была приколота одна игла. Её Ждана на всякий случай припрятала отдельно от игольницы, пока стирала плащ Северги в бане. Её ловкие пальцы искусной вышивальщицы незаметно вынули самое маленькое белогорское оружие...
Быть может, следовало позволить Северге потерять чутьё, ослепнуть и оглохнуть от похоти и страсти, но слишком невыносимы были для Жданы её прикосновения. Она не смогла выждать, и Северга, уловив краем глаза подозрительное движение, успела заслониться рукой. Игла, нацеленная в глаз, вошла ей глубоко в мякоть ладони.
Суровый мрачный ельник на скалистом берегу, вероятно, никогда не слышал такого воя — будто разом взревели сто медведей. Судорога боли скрутила женщину-оборотня в бараний рог, и Ждана, откатившись в сторону, с ужасом наблюдала. Рука Северги приобрела мраморный цвет с фиолетовыми прожилками сосудов, пальцы страшно скрючились, под натянувшейся кожей выпукло проступили вспухшие суставы. Воя раненым зверем, Северга каталась по земле, то пыталась вскочить, то падала — всё ближе к краю обрыва. Ждану взяла жуть: вопли страдания, испускаемые Севергой, словно драли ей душу стальными когтями. Но перед глазами тут же встал горящий человек, и невольно пробудившаяся жалость усохла на корню: белоглазая волчица получила по заслугам.
— Ды-ы-ым!..
Крутясь от боли волчком, Северга на миг застыла на самой кромке обрыва. Ждана по другую сторону расстеленного плаща тоже замерла, заледенев: неужели судьба довершит то, что она сама и не предполагала сделать? Раздалось ржание, и конь, сорвавшись с привязи, кинулся на помощь своей хозяйке. Однако его рвение и спешка сыграли злую шутку: желая послужить Северге опорой, за которую та могла бы ухватиться, конь нечаянно ткнул её мордой в грудь. С коротким вскриком женщина-оборотень скрылась за бурой щетиной осенней травы на краю. Горестно заржав и склонив голову, конь смотрел вниз... Его косматая грива струилась чёрными змеями на ветру.
