— Ух... Надо же, и правда — яснень-трава! Однако, не дозрел отварчик ещё, в готовом горечь мягче. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Спасибо и за такой.
Смочив отваром повязку, она снова обмотала рот и нос, подмигнула Малу. Брови у мальчика поползли вверх, а лицо озарилось неуверенной улыбкой — неокрепшей и грустноватой. Глядя на это, Ждана вздохнула: будет неудивительно, если после всего пережитого он надолго разучится смеяться... Впрочем, ещё не нашлось человека, с кем открытый и добрый Мал не поладил бы. С Радятко было сложнее, к его заковыристому норову не всякий мог приспособиться и расположить его к себе. Вот и сейчас мальчик следил за женщиной-кошкой исподлобья, недоверчиво и пристально, ловя каждое её движение в ожидании подвоха.
— А тут у нас кто? — Млада по-кошачьи бесшумно забралась в колымагу и склонилась над малышом.
— Это Яр, — прошептал Мал, прикладывая палец к губам. — Ш-ш... Спит он. Хворый...
— Я потихоньку, — Млада также перешла на шёпот.
Она долго всматривалась в личико ребёнка, осторожно касаясь пальцами его растрёпанных волос и горящих лихорадочным румянцем щёк. Особенно её насторожила царапина. Ждана, замерев, мучительно считала вдохи и жила от одного удара сердца до другого... Надежда, что всё можно исправить и прогнать нависшее над сыном чёрное крыло Маруши, теплилась в ней крошечным свечным пламенем.
— Плохо дело, — неутешительно заключила Млада. — Глотошная, говоришь? Хворь-то можно было бы вылечить, а вот это... Похоже, кто-то одно зло заменил другим, худшим.
— Это Северга его оцарапала, — тихо проронил Мал. — Мы остановились в деревне у знахарки, которая согласилась его лечить, но Северга её конём затоптала. Пообещала матушке, что вместо Малины вылечит Яра, а сама вот что сделала... Сказала, что хворь была смертельная, и иначе Яра не спасти. И теперь, если его ранить, он превратится в оборотня.
— Что за Северга такая? — нахмурилась Млада. — Чего ей от вас было нужно?
Пришлось Ждане поведать историю с корзиной яиц, только при этом она называла Добродана Вуком и избегала при мальчиках упоминать о том, что он приходился ей первым мужем, а им — отцом. Лицо Радятко во время этого рассказа застыло мраморной маской, замкнутой и непроницаемой. По коже Жданы пробежал жутковатый морозец: ей на миг показалось, что в юном, светлом лице сына, как в водном зеркале, отразился смуглый бритый образ Вука с жёлтым лютым огнём в глазах. Впрочем, стоило ей перевести взгляд на женщину-кошку, а потом обратно на Радятко — и наваждение исчезло, но неуютное ощущение, будто Вук незримо наблюдает за ними, осталось.
— Неспроста это, — выслушав, задумчиво проговорила Млада. — Значит, твой побег псам на руку: вряд ли они стали бы помогать тебе просто по доброте душевной.
Ждана задала вопрос, волновавший её больше всего:
— Скажи, с этим можно что-то сделать? Как-то убрать это из Яра? Царапинка-то ведь совсем небольшая...
— Не знаю, — призналась Млада. — Увечья, нанесённые Марушиным псом, неизбежно заканчиваются превращением в такую же тварь. От большой раны оно происходит на третий день, царапина же действует не сразу. Она как бы заражает человека хмарью, которая дремлет до поры до времени... А вернее сказать, до первой раны. Коли человек не будет ранен, он может так и не стать оборотнем. Вот только как от ран всю жизнь беречься станешь? Вряд ли такое возможно.
Пламя надежды, и без того размером с ноготь, угасло, наполняя душу Жданы горьким дымом.
— Значит, никак? — шевельнулись её разом пересохшие губы.
Рука Млады ласково сжала её помертвевшие пальцы, в синих глазах отразилось сердечное и грустное сострадание.
— Надо ещё у старших поспрашивать, — сказала женщина-кошка мягко. — Ты погоди отчаиваться. Может, я и не всё знаю.
Она впрягла лошадь и заменила Цветанку на козлах. Её присутствие подействовало на Ждану как успокоительное зелье: тёплая сила чёрной кошки окутала её плечи пушистым воротником, отогревая и обнадёживая. Казалось, все дорожные ужасы остались позади, и больше никакая напасть не могла угрожать им, пока твёрдая рука Млады правила лошадьми. Только царапина Яра была источником тревоги и мук. Ночь уже начинала опутывать лес тёмно-синими космами сумрака и выпучила в окошко дверцы холодно-белый рыбий глаз луны в расчистившемся небе.
Радятко тем временем переваривал впечатления от встречи с женщиной-кошкой из «сказок» о Белых горах, которые мать рассказывала перед сном.
— Матушка, а как у дочерей Лалады появляются дети? — спросил он без обиняков. — Если они — женщины, то для этого им нужен мужчина. У людей ведь так. А у них?
— Им мужчина не нужен, они сами... гм, могут это, — ответила Ждана, чувствуя лёгкий жар румянца на щеках.
— Если сами, то они не женщины, а... не пойми кто, — возразил сын.
— Они могут вынашивать детей и кормить грудью, — сказала Ждана, смущаясь от «неудобных» вопросов Радятко. — Значит, женщины.
— Но женщины сами не могут делать детей, — не унимался мальчик. — Потому что у них нет того, чем их делают.
Мал не удержался и прыснул в ладошку, а Ждана густо залилась краской.
— Довольно, Радосвет, — пробормотала она.
Колымага остановилась, дверца открылась, и раздался насмешливый голос Млады:
— Вот приедем в Белые горы — и всё узнаешь.
Любые задержки дышали в грудь Жданы холодящим ожиданием беды, и она сразу же встревожилась:
— Почему мы не едем? Что случилось?
— Ничего не случилось, — спокойно ответила женщина-кошка. — Ребята, наверно, голодные. Если у вас есть с собой припасы, предлагаю перекусить, а нет — я раздобуду.
От скромного угощения за столом у Малины остались лишь грустные воспоминания, а корзина уже давно опустела. Пополнить запасы съестного Ждана рассчитывала в деревне, но разрушительница Северга лишила путников такой возможности. Однако голод отступал перед страхом одиночества в лесном сумраке, и Ждана вцепилась в руку Млады:
— Не надо... Не оставляй нас!
Тёплая тяжесть ладони женщины-кошки ободряюще опустилась ей на плечо:
— Не бойся. Я мигом — одна нога здесь, другая там. Оставайся за старшего, — добавила Млада, обращаясь к Радятко.
Что мог мальчик противопоставить живой, дышащей лесной тьме, пропитанной хмарью? Меча он лишился, а Ждана потеряла свои чудесные иглы и рубашку с защитными вышивками. Слабые и безоружные, мать и трое сыновей остались одни в повозке посреди леса, и всё, что Ждане оставалось — это мысленно молить Лаладу оградить их.
При виде пары жёлтых огоньков в темноте её лопатки лизнул чёрный змеиный язык ужаса, однако мертвенный лунный свет выхватил из мрака знакомые очертания по-мальчишески сухощавой фигурки в туго перепоясанной свитке.
— Цветанка! — воскликнула Ждана, распахивая дверцу.
Подбежав, девушка вдруг завладела её руками, между исступлёнными поцелуями шепча с придыханием:
— Госпожа... прекрасная моя, светлая, добрая... Молю тебя, помоги, посодействуй! Я должна увидеться с твоей дочкой, перед тем как навсегда с нею расстаться... Знаю я, что из Марушиного пса человеком обратно мне не стать, через это нам с нею и не суждено более вместе быть. Но хотя бы разок на прощание в её глаза заглянуть мне смерть как нужно!..
Тёплые слёзы и мокрые губы Цветанки скорбно щекотали руки Жданы. Сама чуть не плача от жалости, княгиня Воронецкая взяла лицо девушки-оборотня в свои ладони и заглянула без страха в тлеющие зловещим Марушиным отблеском глаза.
— Крепко ты была с Дарёнкой дружна, да? Как сёстры, должно быть, были вы? — вытирая набегающую солёную пелену с глаз, спросила она.
— Вместе мы с нею скитались, — ответила Цветанка, с горькими всхлипами ловя руки Жданы и снова пытаясь расцеловать. — Одну постель делили, из одной чашки ели. А перед тем как разминулись мы, размолвка у нас вышла... По моей вине. Раз уж суждено нашим с нею путям-дорожкам разойтись навек, пускай хоть обид между нами не останется... Потому и хочу с нею увидеться и прощения попросить... Я и дальше бы за вами следом бежала, да только нутро моё болит — тяжело. Боюсь, подведут меня ноги, упаду. Помоги, государыня... Ты добрая, чудесная... Очень вы с Дарёнкой схожи...
Что делать? Повинуясь сердечному порыву, Ждана поднялась и откинула вверх своё сиденье, под которым скрывался ларь для дорожного скарба. Середина его передней стенки представляла собой вставку из деревянного узора, через отверстия которого в ларь проникал воздух, и задохнуться там Цветанке не грозило. Млада сказала, что хмарь совсем отбила ей чутьё; это прискорбное обстоятельство оказалось как нельзя кстати.
— Полезай сюда, — велела Ждана. — Главное — лежи тихонько, как неживая. Млада сейчас хмарью одолеваема, не почует тебя. Авось, доедешь как-нибудь. А вы, — обратилась она к сыновьям, — молчок! Младе об этом — ни гу-гу.
В последний раз прильнув к пальцам Жданы мокрым от слёз поцелуем, Цветанка забралась в ларь и свернулась калачиком, поджав ноги и обхватив себя руками. Гибкость и тонкокостное сложение позволили ей там легко поместиться, и даже осталось достаточно места, чтобы переворачиваться и менять положение.
— Благодарю тебя, государыня... Не забуду твоего добра вовек, — сказала она, прежде чем сиденье опустилось и скрыло её.
И вовремя, потому что уже спустя несколько мгновений женщина-кошка вынырнула из сумрака с масляной лампой в одной руке и большой корзиной — в другой. Ждана уселась и закрыла подолом платья просвечивающий деревянный узор, за которым пряталась Цветанка.
— К себе домой сбегала, — пояснила Млада, забираясь в повозку и откидывая тряпицу с корзины. — Гостинцев вам от матушки Крылинки принесла... Хотела отваром разжиться, да у родительницы Твердяны готового не оказалось, а у других некогда искать было: надолго вас тут одних оставлять не хотела. Ну ничего, хоть родным белогорским воздухом подышала — и то полегчало малость. Давайте, угощайтесь... Да и я с вами вместе червячка заморю. Без отвара мне даже здешнего зверья нельзя есть — отравлюсь. Налетай, ребята! Моя матушка так стряпает — не оторваться...
Она оделила мальчиков ещё тёплыми, душистыми пирожками с сушёной земляникой. Проснувшийся Яр при виде незнакомки (или незнакомца, судя по мужской одежде?) поначалу оробел и прильнул к Малу, но ласковая улыбка и незабудковые искорки в глазах женщины-кошки вызвали на его лице ответную робкую улыбку, а увесистый пирожок, на изломе распространявший щемяще-сладкий дух летней ягодной истомы, окончательно расположил маленького княжича к ней. Малышу явно стало лучше: он уже не хрипел и не задыхался, а из его груди не рвался ужасающий кашель. К пирожкам прилагался черничный кисель — его мальчики уплетали, передавая друг другу единственную захваченную Младой ложку. Пристроенная на полу повозки лампа уютно озаряла их лица и зажигала в глазах Млады тёплые огоньки. Ждане вдруг до колюче-солёного кома в горле захотелось в Кузнечное — обнять матушку Крылинку и Зорицу с Рагной, благоговейно замереть под суровым взглядом Твердяны и почувствовать сердечное пожатие мозолистой руки Гораны, а потом прильнуть к стволу облетевшей яблони, под которой она впервые услышала горькие, выбивающие почву из-под ног слова: «Вам с Младой не по пути».
Две слезинки всё-таки скатились по щекам Жданы. Она поспешила их вытереть, чтоб сыновья не увидели, но от Млады свою печаль ей скрыть не удалось. Вместо слов утешения женщина-кошка просто протянула Ждане пирожок и крынку молока. Давно миновали те дни, когда их губы дразняще соприкасались, тепло дыхания смешивалось, а души и тела разлетались на тысячи опавших листьев в урагане близости; всё, что осталось теперь — это грустное, но светлое ощущение родства. Всё минувшее ушло в землю и дало жизнь новому и молодому. Но всё же первой, кто разбудил телесную чувственность Жданы, стала женщина-кошка, да и сердце познало счастливую горечь любви при участии дочери Лалады; с той поры княгиня Воронецкая взирала на жительниц Белых гор как на венец совершенства, и даже самые лучшие из мужчин — молодцы из молодцов, удальцы из удальцов — не вызывали в ней такого окрыляющего, щемящего и зовущего, чуть тоскливого и неустанного восторга.
Молоко нежно обволакивало горло, добрая выпечка матушки Крылинки насыщала желудок и лечила душу, а соль светлых слёз приправой оттенила вкус этой простой и прекрасной пищи. Хотелось надеяться, что всё же найдётся в Белых горах какая-то врачующая сила, которая не позволит семени Марушиной заразы прорасти и устранит угрозу, нависшую над человеческой сутью Яра. В корзине оставалось ещё немало вкусностей, но съесть больше ни Ждана, ни её сыновья были уже не в силах, насытившись до отвала. Поделиться едой с Цветанкой, которая, должно быть, пускала слюнки в ларе под сиденьем, пока не было возможности, но Ждана собиралась это сделать при первом же удобном случае.
— Продолжим путь, как только начнёт светать, — решила Млада. — Все устали — и лошади, и люди, и даже я. Спать, мои хорошие.
В качестве подушки она предложила Ждане своё плечо, а мальчики устроились на отдых, прислонившись друг к другу на противоположном сиденье.
Сколько воспоминаний всколыхнулось, когда Ждана вдохнула знакомый запах!.. Млада всегда была пропитана благоуханием трав: от неё пахло полем и лесом, горной свободой, снежной свежестью, сосновой смоляной горечью, иногда — рыбой (уж очень женщина-кошка её любила и поедала в больших количествах). Ждане помнились шарики из душистых трав, которыми Млада постоянно натирала кожу после бани, устраивавшейся каждые три дня — благодаря этому от неё никогда не исходило тяжёлого духа нечистого тела. Устроив голову на плече женщины-кошки, Ждана робко просунула пальцы под тёплое укрытие её ладони. Млада не убрала руку. Её дыхание защекотало лоб Жданы.
— Спи. Ничего не страшись. До Белых гор осталось два дня пути, ежели не слишком часто останавливаться.
Давно Ждана не погружалась в такой непобедимо глубокий и тихий, как лесная чаща, сон. Незаметно, сами собою высвободились те чудесные крылья, не позволившие ей больно ушибиться при прыжке на ходу из повозки; лёгкие, как шорох полевых трав, и сильные, как поднебесный ветер, они подхватили её и понесли над лесами, полями, реками, озёрами, деревнями. Земля была озарена таинственным голубоватым полусветом, холодящая лёгкость окутывала Ждану и простиралась под нею шёлковой простынёй. Примерно в десяти вёрстах к северо-западу от того места, где стояла повозка, дремал городок Ожарск; откуда Ждане было ведомо его название? Лёгкая, как фата, печаль всезнания открылась её душе в этом дивном сне. Ждана знала, что спит, но не просыпалась... Она летела вдоль большой, наезженной дороги, на которую через каждые двадцать — тридцать вёрст были бусинами нанизаны деревеньки с постоялыми дворами и харчевнями для путников. Вдоль дороги частоколом росли берёзы, насаженные ещё по указу деда князя Вранокрыла... А это что за кучка народу у костра в придорожной рощице? На костре — котёл, на привязи — лошади. А, это охотники до чужого добра, любители пощипать путников. Нужно будет как-нибудь объехать подальше этот отрезок дороги... Вон и объезд... Но не тут-то было! И объездную, грязную и ухабистую дорожку, петлявшую сквозь редкий лесок с обширными проплешинами полян, держали эти лихие ребята: шайка общей численностью около сорока человек разделилась между основной и окольной дорогами. Куда тут путешественникам деваться? Куда ни кинь — всюду клин.
