— Даже не думай об этом, Лессо... — проговорил он вдруг. — Ты же знаешь, она не сможет тебе противостоять.
Она молчала, лишь выпрямилась, как струна. Ветер зашумел, налетев внезапно, в вершинах деревьев, заскрипели стволы. Повеяло холодом из темноты леса. А я видела, как по рукам Лессо поползла чёрная паутина. От пальцев она поднималась всё выше и выше, и вот уже по шее и щекам заскользила сеточка тонких линий. Тианайка затряслась мелкой дрожью, она поводила плечами, нервно встряхивала головой, словно пытаясь освободиться от внезапного наваждения.
Но вдруг Лессо обмякла и, сгорбившись, как старуха, закрыла руками лицо, склонившись над гитарой. Длинные волосы скрыли её всю, и она глухо проговорила:
— Вам надо уходить отсюда, отец в сговоре с Ангератом. С минуты на минуту здесь будет Ошкур...
Я видела, как Харзиен горько усмехнулся и стремительно бросился к коню. Он уже был там, когда Лессо оказалась возле меня. Она подошла так близко, что я отчетливо увидела уползающие, словно съёживающиеся следы паутины на её лице. Было видно, что эта сетка стягивает её кожу, судорога передёргивала красивое лицо, причиняя боль. Но Лессо, схватила меня за руку и лихорадочно зашептала:
— Я всё равно пропащая, мы все пропадем, нас всех сожрёт паучья чума, я видела это, — она торопилась, глаза её горели болезненным блеском, красные пятна оставались там, где только что была паутина, — но ты спасёшь моего дьюри. Не спрашивай, — остановила она меня, вытянув вперед руку, — я видела. Ты ничего не можешь, да, но ты сильнее многих из нас...
Лессо закашлялась, тяжело, со свистом втягивая воздух, она кое-как остановила кашель, понемногу успокаиваясь.
— А я тебе за это подарю силу, — проговорила Лессо, наконец.
Видя мое замешательство, она расхохоталась, судорога боли передернула её лицо, и я, не задумываясь, притянула её, обняла, и проговорила:
— Молчи.
Лессо замерла, уткнувшись в мое плечо, но это длилось лишь мгновение. В следующую секунду она уже выпрямилась и отстранилась от меня. Глаза её искали дьюри. Нашли. Потеплели на какую-то долю секунды, и застыли.
А ардаган был уже рядом. Дьюри протягивал мне руку, я же смотрела, как снова лицо Лессо затягивает чёрная паутина. Кожа её сморщивается, пальцы скрючиваются, и уже, поворачиваясь и протягивая руку Харзу, я увидела, как её скрюченная рука кидает нож в дьюри, и безумный хохот вырывается из её рта. Вцепившись в руку Харзиена, я резко поднимаюсь вверх, оказываясь прямо перед ним и вижу его глаза. И больше ничего... Лишь красное пятно мешает мне увидеть его, оно растёт во мне, растёт...
Часть 5
* * *
...Белые стены, пустая комната, белый квадратный плафон на потолке. Чёрный коридор впереди меня. В конце его радуга. Я ухожу, оставляя позади себя белую комнату. Но кто-то тянет меня за руку. Тянет обратно, что-то говорит. Его слова комариным писком лезут в уши, пытаясь быть услышанными. Отмахиваюсь, отворачиваюсь. Мне туда. Я иду к радуге...
— Долго ещё я тебя буду звать?! — громкий голос Элизиена добирается до моего сознания, и я вздрагиваю и открываю глаза.
Белый, яркий свет... потолок с белым квадратным плафоном завертелся вместе со стенами, потолком. Быстрее. Ещё быстрее. Зажмуриваюсь. Откуда здесь Элизиен? А комната продолжает кружиться вместе со мной. Тошнота подкатывает к горлу. Значит, жива...
— А я тебе что говорю?! — удивляется Элизиен, и я слышу, как он улыбается.
— Ты всегда мне удивлялся, Элизиен, — отвечаю, не в силах открыть глаза, — я же говорю, я — тупая...
Слышу, как он беззвучно хохочет. И замолкает. Почему я это слышу?
— Потому что я этого хочу, Олие, — ответил Элизиен.
Я открываю глаза. Белая комната продолжает кружить, но я ищу этого хитрого дьюри. Он спрятался от меня, он за моей спиной.
— Меня нет, Олие. Я умер, ты помнишь? — тихо говорит он у самого моего уха.
— Помнишь... — повторяю машинально за ним, — значит, ты... А я... А Харзиен?..
— Поэтому ты и должна вернуться, — отвечает Элизиен, — а ты вот уже третий день идёшь к своей радуге. Но ведь если сильно далеко зайти, можно не вернуться оттуда.
Продолжаю пытаться остановить вращение комнаты и взбесившегося плафона, но у меня ничего не получается, и я вновь спрашиваю Элизиена:
— А как же ты? Ты ведь вернулся?
Элизиен знакомо хмыкает и отвечает:
— Я и не уходил.
Что за черт?! Не получается шевельнуть ни рукой, ни ногой.
— Какие проблемы, О! Сейчас отвяжем...
Отвяжем? Я привязана?! Капец какой-то!
— Ну, наконец-то, первое здравое слово, услышанное мной от тебя за эти три дня! — засмеялся Элизиен. — Как же я мог уйти, Олие, если сам вызвал тебя? Надеюсь, ты собираешься вставать, потому что я уже отвязал тебя?
Белая, ровная, как стол, лавка, на которой была привязана я, стоит посредине комнаты. В комнате я одна.
— Если не считать меня, а не считать меня ты уже не можешь, — ворчит тихо Элизиен.
Это мне что-то напоминает. Где-то я это уже слышала.
— Сато? Это ты был тогда? — удивлённо спрашиваю пустоту.
— Я, конечно. Пора уходить, Олие.
Дверь, слишком большой прямоугольник для таких мелких, как я, была наглухо задраена, видимо, с обратной стороны. Но, случайно коснувшись её, вижу, как пальцы входят в неё будто в масло. Отдёргиваю руку.
— Что со мной, Элизиен?
— Лессо умерла. Чума доела её на следующий день. Она передала тебе свою силу.
— Где я?
— В Ошкуре.
— Почему же я всё ещё жива?
— Они хотят с твоей помощью отыскать последнего дьюри.
— Харзиена?
— Милиена. Короля дьюри они теперь считают мёртвым.
— А он? — по-прежнему стоя лицом к двери, я жду ответа, и кажется мне, что ни тени волнения во мне, но это просто я перестала дышать.
— Харзиен жив.
— Тебя не могут слышать?..
— Они могут слышать мёртвых?
— Я не знаю, что смогут люди в будущем, но то, что они этого хотят, это точно. И ещё...
— Что ещё, О? Надо уходить...
— Ты считаешь, что это надо делать через дверь? — с сомнением покачала головой я, и пол качнулся под моими босыми ногами.
Вздохнув, я провела по стене рукой.
Лессо, веди меня... Куда пошла бы ты, тиану? И не забудь про флейту, Лессо...
В голове моей возникло слово Мизери и... я исчезла. Поискала глазами окно и, не найдя его, прошла сквозь дверь.
Коридор, огромный, холодный, освещаемый множеством квадратных белых светильников на высоком потолке. Не раздумывая, поворачиваю направо, коридор тянется далеко вперёд, я не вижу ему конца. Сворачиваю, прямо передо мной дверь, задраенная также наглухо, словно её закрыли и заварили, и скрыли от чужих глаз швы.
Прохожу сквозь неё. А-а-а... внезапный крик давлю в себе. Я падаю. Широкая лифтовая камера уходит далеко вверх и вниз. Лифт бесшумно катит на меня сверху. Вижу его тяжёлую махину, скользящую без единого шума. Поднимаю руки, словно бы собираюсь прыгнуть в воду с вышки, и лечу вверх. Навстречу лифту. Лессо, ты сошла с ума... Там может кто-нибудь быть...
— Лессо в тебе нет. Есть её память и дар, — Элизиен вовремя вмешивается в мой междусобойчик, иначе точно мне бы башню сорвало в разговорах с двумя покойниками. — Это точно, — добавляет он с усмешкой. — Но обращаясь к ней, ты, похоже, заставляешь её помнить о тебе и помогать...
Я представила Лессо, красавицу-тианайку, уходящей по чёрному коридору, чёрная шаль вьётся за ней, словно крылья птицы, а в конце коридора бьётся радостным светом радуга, Лессо оборачивается на мой зов и останавливается, и смотрит на меня издалека...
Ухожу вправо от надвигающегося лифта в стену, морщась, ожидая прикосновения к лицу холодного бетона. Но опять не чувствую его, словно став невидимой, стала бесплотной.
Стены, коридоры, этажи, белые комнаты и страшные образы распятых на столах тел.
— Я такая же, Элизиен? — со страхом спрашиваю и не могу забыть лицо девочки с раскрытой черепной коробкой и разноцветной электроникой в голове.
— Ты прежняя, О, но тебе нельзя к дьюри.
Молчу. Значит, что-то не так. Прежняя, чтобы быть приманкой. А вот что-то не так, это чтобы меня не потерять из виду, но представляю ли я опасность для дьюри?
Бесконечный бункер. Где же выход? Рвусь всё быстрее вперед, всё свободнее отыскивая дорогу. Она теперь словно стрелка компаса в моей голове, как маячок, который отмечает мой выбор сигналом в мозгу true или false...
И вдруг сигнал стоп. Я пришла! За этой стеной свобода!..
Прохожу. И опять белая комната...
То, что я вижу перед собой, я не ожидала увидеть здесь, в Ошкуре. Огромный, во всю стену орган. Множество медных труб, трубок, трубочек, тонких, почти капилляров. Густой долгий звук раздаётся и долго вибрирует, и кажется, сам воздух дрожит в такт с ним...
* * *
Ошкурец, большеголовый, коротконогий, стоит спиной ко мне. Ушей у него почти не видно. Они у него — небольшие отверстия на месте обычных ушей — как у птиц...
Очень длинная трубка, пожалуй, самая тонкая из множества всех, что составляли орган, сейчас была снята со стены, и он, вводя тихо жужащий инструмент в неё, прислушивался к его звуку...
Ошкурец вдруг оглянулся.
"Он меня видит, Элизиен?", — повторив лихорадочно несколько раз заклинание невидимости, спрашиваю я.
"Чует, похоже", — отвечает тихо призрак.
"А ведь это флейта, дьюри", — тихо говорю я, обходя ошкурца, который, скрестив короткие руки на груди, изучает то место, где я только что стояла у самой стены.
"Где?", — быстро спрашивает Элизиен.
"Очень похоже на орган... ", — провожу рукой по холодной поверхности одной из медных труб на стене, — "Множество труб разного диаметра. Не зря, значит, я сюда пришла. Это Лессо меня привела...", — прошептала я. — "Что же будем делать, Элизиен?"
А ошкурец вдруг проговорил отчётливо:
— Присутствие живой и ментальной энергий...
Я же в это самое мгновение увидела свою флейту. На огромном столе, среди обрезков металлических трубок, больших тисков, множества пил, шлиф-машин, множества наушников и фонендоскопов, мусора... валялась она. Моя дудка. Почерневшее от времени благородное серебро казалось здесь чем-то чуждым, словно из другого мира. "Она и есть из другого мира", — подумала я, взяв её в руки.
А флейта вдруг в руках распалась надвое. Чистый ровный распил открывал ее витиеватые внутренности, хитро изогнутые полости, и я вспомнила девочку со вскрытой черепной коробкой. "Как же так, люди?!.. — обида полыхнула во мне, — а, впрочем... это же просто научное открытие... дьюри ведь наивные, смелые... они исчезнут, люди же скажут — и не было никакой магии... Не было целого мира... Мы его разрезали, проанализировали, измерили пульс, давление, магнитное и прочие поля... Ничего интересного... "
— Вижу её, — между тем спокойно, словно наблюдая за футбольным матчем, докладывал безухий коротыш кому-то неведомому.
Конечно, что тебе трепыхаться, ведь у вас есть своя флейта. А я должна выйти отсюда и привести вас к последнему дьюри, к тому, кто ещё может противостоять и противостоит вам.
Войдя в стену, я, сжимая остатки флейты в руке, быстро шла. Где-то я видела... Сейчас. Недалеко.
— Что ты задумала, Олие? — осторожно спрашивал Элизиен, следуя за мной. — Ты возвращаешься?
"Возвращаюсь..."
Он ещё что-то спрашивал. Я молчала. И шла.
Здесь. Закрытые двери... и темно, и пахнет слесаркой.
Включаю свет. Стройные ряды оружия, всякого, бесконечные ряды матово поблескивающих, в отменном состоянии автоматов, винтовок, гранатометов, базук... здесь было столько всего, что моего словарного запаса не хватит даже на четверть. Мне бы хороший огнемет, Элизиен...
— Не делай этого — ты потеряешь силу Лессо и станешь видимой, — зудит надоедливо мне в ухо Элизиен.
Точно. Зато взорву ошкуровскую флейту.
— Ты даже не дойдёшь до неё, О!
И это правильно, Элизиен... Останавливаюсь.
Разворачиваюсь и вновь — сквозь дверь, в стену... иду, назад, теперь уже к выходу, отсюда выход близко, я чувствую его... он зовет меня лесом, полем... чем-то настоящим...
А злость душит меня. Отпускают, гады. На себе чую всё время чей-то тяжелый, выматывающий душу взгляд. Следят. Равнодушно уставившись окулярами металлических глаз, просчитывая мои шаги и мысли в неживых кибермозгах.
"Но, главное, моя флейта со мной. Во мне бьётся моё сердце, и со мной летит моя душа... и Элизиен", — улыбаюсь я. — А теперь, Лессо, давай!!! — шепчу зло, — режь ошкуровскую флейту на мелкие кусочки! Ты же можешь, Лессо!..
...Старый тианайский меч, тихо звеня, повис в воздухе перед флейтой в белой комнате. Словно прислушиваясь к кому-то, он то принимался дрожать от нетерпения, тихо постанывая, то вдруг затихал...
Жуткий визг древнего ожившего существа заставил обернуться ошкурца. Оружие висело перед ним. В следующее мгновение голова робота с шумом покатилась по полу, а тело его грузно рухнуло.
Меч, взлетев в воздух, будто подчиняясь невидимой руке, разрубил с визгом несколько трубок. Они падали и катились по полу, а древнее оружие заметалось неистово, иссекая их и рубя, сокрушая злобный промысел бездушного мира.
Я опустила руку. Она ещё продолжала сжимать рукоять древнего меча, которая мне виделась словно наяву... Тиану, как я хотела бы, чтобы сон мой стал явью!
— Ошкурская флейта разрушена, О... — тихо проговорил Элизиен, и я слышала, как он улыбался...
А сзади слышался вой сирены. И, казалось мне, что это весь Ошкур взвыл от злости... Теперь ещё один поворот, ещё одна стена, и я на воле...
Только вот куда мне идти?
* * *
Город на поверхности оказался невзрачным. Бетонные коробки, шоссе, избитые гусеницами. Множество машин. И ничто его не могло украсить или оживить, даже прекрасный августовский день. И от лета-то здесь было только одно небо — задымленное, серое, невзрачное.
Роботы текли вокруг меня непрерывным потоком. И никому не было до меня дела. Словно ничего и не произошло. Никто не бежал, не искал меня, не кричал: "Ловите её!"
Шагая невидимо по тёплому асфальту босиком, в драной тунике, я поначалу испуганно шарахалась от каждого показавшимся мне человеческим облика.
Но даже если мне вдруг казалось, что в толпе металлических остовов, колёс, рук, клешней мелькнуло человеческое лицо, и я начинала в него вглядываться, в надежде увидеть хоть искру неравнодушия: злости, ненависти, радости, уныния... но нет. Лишь начинали щёлкать самонаводящиеся линзы, ворочаясь в пластиковых глазницах, и киберлицо через короткое мгновение теряло интерес к моей "живой энергии" и отворачивалось.
Только раз, когда уставшая я плелась по очередной безликой улице, мимо меня проехал трансформер, везущий пассажира.
Чудный белый кабриолет вёз на заднем сидении человека. Машина неслышно прошуршала превосходными шинами по асфальту. Водительское место в ней было не предусмотрено. Прекрасный открытый кожаный салон вмещал в себя два широких дивана, развёрнутых друг к другу...
Я долго изучала непроницаемое лицо пассажира. Самое странное было в нём то, что если бы я его встретила в толпе, то никогда не узнала бы. Серое, безликое существо. "Можно поставить тебе на лбу номер... только это заставило бы меня узнать тебя вновь...", — шипела про себя я от усталости и злости.
