Дождь закончился. Разошлись облака, и словно в насмешку засияло в окне голубого неба чистенькое радостное солнце.
Вики от шока даже слова не могла сказать. Они с Мартом молча и быстро шагали вперед под общим щитом, на который оседала каменная пыль, в надежде найти выживших — и понимая, что в этом пекле никто не мог спастись.
— Смотри в третьем спектре, — вполголоса сказал Мартин, — чтобы увидеть ауры. Если под завалами кто-то есть — только так сможем обнаружить. Но... вряд ли. Если бы я не успел укрепить щит, то и мы бы не выжили, Вик, а что уж говорить о других... секунды мне не хватило...
Она переключилась на магический спектр, огляделась — и к ужасу и удивлению обнаружила слева, в мерцающем от жара воздухе, мощное, судорожно подрагивающее белое сияние. Март уже шагал туда, Вики бросилась за ним, по горячим камням — и остановилась, словно налетев на стену.
За вонзившимся в пол огромным обломком купола лежал, наполовину придавленный им,
чудовищно обожжённый и искалеченный король Луциус — но, несмотря на страшные раны, он был еще жив. Грудь мелко поднималась и опускалась, пальцы на руке сжимались и подрагивали от боли. Его трудно было бы узнать — если бы не клочки рыжих волос и голубые глаза, устремленные в небо.
— Я сейчас обезболю, ваше величество, — с дрожью в голосе проговорила Виктория, запуская заклинание. Лицо короля чуть дрогнуло и расслабилось, он скосил на подошедших глаза, зашевелил губами, что-то пытаясь сказать и хватая ртом воздух. Вики встала перед ним на колени, на горячие камни, Мартин подошел с другой стороны, провел над телом короля руками, поджал губы, поморщился. Глаза Виктории наполнились слезами.
— В стазис, — тихо предложил Мартин. — Попробуем вытащить.
Губы короля дрогнули.
— Не надо, — прохрипел он.— Я не жилец. Я это знаю... Гюнтер... сыновья?
Мартин снова осмотрелся, взглянул Виктории в глаза, покачал головой.
— Все мертвы, ваше величество, — тихо сообщила волшебница.
Луциус с трудом сделал вздох. Глаза его туманились.
— Вот оно... — прошептал король... — воздаяние... Виктория... наклонись... трудно говорить...
Вики послушно наклонилась.
— Письмо, — проговорил он, сипло выдыхая и вдыхая. Его голубые глаза наливались белым сиянием. — Отдашь... новому королю письмо... клянись... то, что найдешь у меня в кабинете... в сером конверте...до этого не открывать...
Он со стоном потянул воздух, захрипел, скалясь.
— ... верю тебе, поставь защиту... если кто откроет раньше, чтобы сгорело... если попадет не к тому, чтобы сгорело...
— Все сделаю, жизнью клянусь, ваше величество, — со слезами пообещала Виктория.
— Шарлотта, — король задыхался, втягивая воздух обожжёнными легкими, — скажи... прости... скажи... я верил что... не уйду...
Он сделал еще два выдоха, силясь что-то сказать — и замер, глядя в небо.
Прямо над ним заворачивался иссиня-черный циклон из туч, распухший уже на полнеба. В центре огромного вихря светилось небесное окно, и там, паря в солнечных радостных лучах, ждал его призрачный змей с сияющими крыльями. Брат Гюнтер. Вместе по жизни — и в смерти вместе. Рядом парили тени его детей и детей брата — и они ждали, чтобы уйти туда, откуда нет возврата, и ему казалось, что он слышит их клекот и призывные тонкие крики. И Луциус Инландер, судорожно вздохнув последний раз, замер, вырываясь из искалеченного тела, и, расправив изорванные крылья, рванулся вверх, к родным. Но оставались внизу еще несколько якорей. Посмертный его циклон закрыл уже, наверное, всю Инляндию, и призрачные змеи, облетев места, которые любили при жизни, начали подниматься ввысь, в иные сферы. А тот, кто был Луциусом, хотя и чувствовал уже непреодолимый зов небесного отца, нашел в себе силы, чтобы вновь спуститься к земле и ураганным ветром полететь в Дармоншир.
В столовой, в которой сидели новобрачные и гости — только-только принц-консорт сообщил о покушении в Лаунвайте, распахнулись от удара ветра все окна, и занавески взлетели до потолка. Люди вскочили — а ветер, разметав все вокруг, ласково и строго потрепал герцога Дармоншира по макушке и плечам, стиснул его в крепких объятьях, погладил по животу испуганно сжавшую кулаки Марину Рудлог — и с невиданной теплой нежностью окутав сжимающую серебряную ложечку бледную леди Шарлотту, скользнул поцелуем по ее губам... и навсегда унесся в зовущее его небо.
Маль-Серена
Королева Иппоталия, управляя колесницей, запряженной четверкой лошадей, медленно двигалась мимо бушующих от восторга подданных к месту проведения конных игр. Почти вровень с ней ехали колесницы ее дочерей, за спиной — мужей. Пахло свежескошенной травой, цветами и морем. Солнце радостно высвечивало мостовую под копытами жеребцов и пышные кроны деревьев, играло в иссиня-черных волосах царицы, касалось ее полных губ — и прекрасная дочь Воды величественно наклоняла голову в ответ на приветствия обожающих ее серенитов.
Царица сегодня была тревожна — ей не нравился ветер, теребящий ленты и флаги и отчетливо отдающий гарью, и океан словно чувствовал ее настроение, покрываясь мелкой раздражающей рябью. Ей бы вернуться в морскую тишь, прислушаться к себе, подумать, понять, что ее тревожит. Но, увы, именно в этот день много лет назад царице посчастливилось быть коронованной, и сейчас времени привести чувства в порядок не было.
Тогда, в день коронации, Талия чуть не утопила остров под цунами. Ее старшая сестра вдруг обнаружила в себе желание уйти служить Богине в храме, а не управлять государством, и пришлось Иппоталии, не прошедшей малую коронацию и уже замужней, принимать венец. И учиться справляться с вмиг обрушившейся на нее стихийной силой.
Хорошо, что тогда присутствовали на коронации и ее мать, и Гюнтер, и Луциус, и другие монархи — и сумели сдержать ее мощь, привели в себя. Именно тогда она обратила внимание на веселого широкоплечего и громкоголосого блакорийского короля — и меньше чем через неделю началась их связь, которая и продолжалась до сих пор. Он был женат, она замужем — но отношения удалось сохранить в тайне.
Да, она взяла еще двоих мужей, как и полагалось по статусу, и не обижала их — мужья были достойными, не слащавыми, крепкими мужчинами из знатных аристократических семей, и отношения в семье были самые уважительные и теплые. Но любила она только одного. И, поглядывая на своих троих дочерей, улыбалась: cильное семя потомка Воздуха не могло не прорасти в ее чреве. Тем лучше, тем могущественнее будут ее потомки. И разве может разгневаться на нее мать-вода, сама не устоявшая перед Инлием-Воздухом в далеком прошлом?
Колесницы царской семьи прибыли к стадиону, и Иппоталия ступила на устланную цветами брусчатку, ласково похлопала ближайшего жеребца по холке — и направилась к крутой лестнице, ведущей на царскую ложу. Ветер ударил царицу в лицо, чуть ли не заставив покачнуться, взвыл сердито — и она, оглянувшись, нахмурилась — со стороны Инляндии надвигался чернейший вал туч. И ступила на первую ступеньку. Ветер словно взбесился, стегая ее по обнаженной правой груди, по ногам в сандалиях с высокими ремешками, трепая край хитона — но она поднималась дальше. За ней проследовали домочадцы — а стадион, заполненный до краев, почтительно встал, приветствуя появившуюся в царской ложе правительницу и подпевая начавшемуся гимну страны.
Талия любила бывать здесь. Ощущать дрожь земли от скачек и любоваться прекрасными жеребцами, словно созданными из мощных штормовых волн. Смотреть на колышущееся море людей на фоне самого настоящего моря — стадион находился в центре Терлассы, на высоком берегу, и белые колонны и портики его амфитеатра прекрасно оттенялись водной лазурью.
Гимн стих, царица опустилась на место. Замершие по кругу участники конных игр двинулись мимо царской ложи, останавливаясь, прикладывая руки ко лбу и к сердцу — и каждого дочь Синей приветствовала, милостиво кивая — были здесь и матерые чемпионки и чемпионы (мужчинам не запрещалось участие в играх), были и совсем молодые. Зрители восторженно приветствовали своих любимцев, которых громко объявляли и показывали на четырех огромных экранах, магически подвешенных над полем. В воздухе отчетливо пахло возбуждением и азартом, и Талия глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Тучи со стороны Инляндии уже накрыли полнеба, и начался ливень, растекающийся по погодному куполу стадиона. Здесь не чувствовалось ни ветра, ни сырости — но запах гари навязчиво лез в ноздри, вызывая уколы страха.
Шествие участников игр еще не закончилось, когда скрипнула дверь в ложу. Царица оглянулась — к ней направлялась охранница, а за дверью виднелась крепкая фигура генерала Дареии Адамииди, начальницы службы безопасности. Опытная безопасница не хотела мелькать перед камерами, чтобы не волновать народ.
Охранница остановилась у кресла, и Талия, улыбнувшись очередному участнику, склонила голову, показывая, что готова слушать.
— Простите, моя царица, — шепнула женщина почтительно, — госпожа говорит, очень срочная и важная новость.
Талия сдвинула брови, но поднялась — и старшая дочь, Антиопа, мгновенно переключила внимание толпы на себя, бросив следующей участнице белую ленту в знак поддержки. Народ восторженно взвыл, а царица тихо вышла из ложи в опоясывающий стадион коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь, и вместе с Дареией направилась к окну.
— Моя госпожа, — напряженно доложилась генерал. — Тяжелые новости. По нашим сведениям, около двадцати минут назад на церемонии прощания в Лаунвайте произошел взрыв. Все присутствующие погибли, включая его величество Луциуса и его величество Гюнтера... охрана стадиона усилена, здесь все проверено, но все же прошу вас вернуться с семьей во дворец Зеркалом...
Талия побледнела, кивнула, разворачиваясь — нельзя было отлучаться надолго, чтобы не обижать народ... и ее оглушило взрывом, сбило с ног, выбрасывая с разрушившейся стены стадиона — и через секунду вверх, под истошный ор испуганных, рванувшихся к выходам людей поднялась огромная чайка, пронзительно, яростно вопя от горя. На месте царской ложи дымился огромный провал. Погодный купол разрушился, и мощный ливень хлестал по полю, а столб дыма ураганным ветром дергано уносило в сторону моря, пригибая почти к самой земле. Сквозь гарь и мглу видно и слышно было, как с истерическим ржанием носятся по полю обезумевшие лошади, калеча людей и натыкаясь на стены.
Талия, пришедшая в себя в крепких объятьях ветра, закричала, завопила, камнем падая вниз, так низко, как смогла, пока почти не стала терять от дыма сознание — и то, что она увидела на месте царской ложи, заставило ее взвыть, метаясь в стороны — и от резких взмахов ее крыльев начало сходить с ума и море, поднимаясь высоченными волнами, обрушиваясь на берег невиданными валами.
Царица спустилась еще, прижалась к изуродованному телу старшей дочери, пачкаясь в крови и саже — и снова поднялась вверх, кружась, как обезумевшая. И снова рухнула вниз, не обращая внимания на усиливающиеся крики людей. Дочери... мужья... зятья... охранницы...
— Ан-ти-о-па! — кричала чайка, как молитву повторяя имена своих детей. — Ла-ри-сса! Ис-си-о-пея! Богиня, моя богиня, да за что же?!!!
Кровь тех, кого она растила и кормила грудью, кого обнимала и в болезни, и в радости, заставила ее обезуметь — и тело на голом инстинкте, чтобы избавиться от боли, бросило ее к морю. Царица, пролетев над чудовищными волнами, рухнула в зеленоватую прозрачную воду, обезображенную пеной — но и там не нашла она покоя. Зеваки, собравшиеся на набережной, оттесняемые оцеплением, наблюдали, как далеко впереди бушующий океан наливается ядовитой сияющей зеленью, а огромные валы с ревом, в котором ясно слышался невыносимый, горький, тонкий женский крик, поднимаются все выше и, неохотно, сталкиваясь, начинают двигаться по кругу, образуя гигантский водоворот, иссекаемый ливнем. От пристани с режущим уши скрипом и скрежетом начало отводить, а потом и отрывать яхты и корабли, которые как щепки пошли по дуге, море начало отступать... а из центра водоворота поднялась в воздух огромная, туманная, словно сотканная из воды женщина с прозрачными крыльями за спиной. На месте глаз были у нее черные провалы — а вместо рук из плеч исходили десятки водяных плетей, шевелящихся, как щупальца осьминога.
— Проклинаю, — прошептала она, и шепот этот шелестящим эхом пронесся над Маль-Сереной, — матерью-Водой проклинаю всех тех, кто стал причиной смерти моих девочек. Не будет вам отныне покоя на Туре! Вода станет вашим врагом, вашим судьей, вашим палачом. Захлебывайтесь, тоните, умирайте от жажды! Смерть! Смерть всем!
От нее пахнуло арктическим морозом — валы водоворота вокруг мгновенно покрылись тонким льдом, тут же полопавшимся, ливень на несколько мгновений превратился в снежную бурю, и холодовой вал проклятия, прокатившись по толпе людей и сделав из набережной каток, ушел в мир. А морская царица повернула слепое лицо с черными провалами глаз к собравшимся на берегу людям — среди них сновали полицейские, приказывая разойтись, мигали огнями пожарные и спасательные машины, но народ, словно завороженный, все прибывал и прибывал, хотя валы водоворота поднимались уже вровень с высоким скалистым берегом.
— Стоит ли жить, — крикнула Талия пронзительно, по-чаячьи, — когда я не смогла защитить их? А вам, мои люди, стоит ли жить? Мы поили вас любовью и одаривали счастьем, но вы не отвели от детей моих смерть...
Она захрипела, забилась в воздухе, суматошно хлопая водяными крыльями, хватая себя за волосы руками-щупальцами, и, словно не сумев обуздать себя, закричала, громко, тонко, на одной ноте. Валы водоворота обрушились в море — но не успели испуганные люди перевести дух, как вода стала стремительно отступать, обнажая мокрый песок, оставляя в ямах рыбу, морские звезды и крабов. На набережную, заполненную тысячами человек, упала тишина — и тут же взорвалась криками паники. Народ, как единый организм, отпрянул от ограждения и побежал прочь от моря. А далеко-далеко за спиной царицы уже вставала тоненькая белая полоска воды, совсем маленькая, если не понимать расстояние.
Слишком хорошо на Маль-Серене знали, что означает отступающий океан. Многие еще помнили коронацию ныне сошедшей с ума от горя царицы — и то, как уже успели попрощаться с жизнью, прежде чем огромные волны цунами, движущиеся на берег, были рассеяны.
В замке Вейн в Дармоншире слуги спешно закрывали распахнувшиеся от внезапного ветра окна, поднимали сброшенные со стола блюда. Хозяин замка, хмурый и настороженный, периодически вдыхал длинным носом воздух и дергал ртом — и почти так же вел себя дракон Нории. Над замком разворачивалась буря — наконец, ударил ливень, да такой, что за окнами воцарилась мгла.
Люк взял молодую жену за руку, невольно сжав ее, когда Марина попыталась вырвать ладонь, и очень любезно предложил гостям перейти в гостиную.
И в этот момент у Мариана Байдека снова зазвонил телефон. Он так и застыл в дверном проеме, выслушал говорящего, помрачнев еще больше, проговорил: "Да, конечно", — и обернулся к жене.
— Сейчас здесь будет Зигфрид, — сказал он. — Звонил Тандаджи, с ним связались из службы безопасности Маль-Серены, дали координаты. Иппоталии нужна помощь. Я пойду с тобой, Василина, поставь прямо сейчас щиты. Владыка?
