Тот, кто делает шаг

— Если буду жив, — по привычке мрачно ответил Ярви, хотя ощущал необыкновенный душевный подъем.

Ланга тихо рассмеялась.

— Будете, что с вами станется. Железное у вас здоровье, Ярви. И удача вас любит. Мало кто из чужаков в Лаэтэ так легко переносит "снежную лихорадку". Лаэтэ — неласковая страна, особенно для тех, кто... — она внезапно умолкла, а нагревшаяся от телесного тепла тряпица замерла на губах. — Простите.

— За что? — Ярви открыл глаза и перепугался не на шутку, от страха позабыв все условности: — Ланга, вы что это... плачете?

— Нет!

— Если я могу что-то для вас сделать, то...

— Молчите, ран-капитан. Только попробуйте пожалеть меня, — глаза ее блеснули так яростно, что Ярви проглотил все слова утешения, готовые сорваться с языка.

Да и что говорить? "Простите, что отдаю приказы убивать ваших соотечественников"? "Простите, что уничтожил ваш родной город"? "Простите, что вам некуда теперь возвращаться"?

Булькнула тряпка, небрежно брошенная в миску с водой, и через мгновение губ Ярви коснулись прохладные пальцы, вымазанные в чем-то скользком и пахнущем мятой. Ран-капитан вздрогнул, и Ланга успокаивающе улыбнулась:

— Не бойтесь, это просто бальзам. Снимает боль и заживляет мелкие царапины.

— Зачем? — пересилив головокружение, Ярви поднялся на подушке. Простыни неприятно липли к грязному телу. — Зачем вы все это делаете, Ланга? Я понимаю, что сообщить о болезни вы обязаны были, чтобы никто не заподозрил вас в отравлении или чем-то подобном, но зачем остальное? Я так понимаю, что скорым излечением обязан вам?

— Вы не ошиблись, — тихо произнесла Ланга.

— Но зачем? — голос у ран-капитана окреп. — Зачем изображать сиделку, зачем выхаживать меня, словно родственника? Разве вы... не ненавидите Даор? И... меня?

Он выдохнул и, обессиленный эмоциональным всплеском, опустился на пропахшие кислым потом подушки. "Кажется, я погорячился, считая, что вернул себе ясность мышления, — отстраненно подумал Ярви. — Как мальчишка. Еще не хватает слезу пустить, для пущей театральности".

А Ланга вдруг улыбнулась — и холодным пальцем, перепачканным в мятном бальзаме, вдруг мазанула Ярви по носу.

— Конечно, я ненавижу вас, господин офицер. И Даор. И всю эту войну. Но если я дам этой ненависти дорогу, то уж наверняка не смогу ничего изменить и никого спасти. Поэтому я попробую... хотя бы попробую научиться вас понимать. Сочувствовать. Любить... Впрочем, последнее — вряд ли, — грустно пошутила она. — И еще... не примите это за слабость, прошу... но я хочу кому-нибудь верить здесь. Верить вам, Ярви. Если вы позволите.

— Я... да. Можете рассчитывать на меня, гражданка Куэрдо.

— Ланга. Раз уж мы перешли на имена, глупо возвращаться к сухости официальных обращений, — она отвела с его лица слипшуюся черную прядь волос. — Спасибо вам, Ярви. Кстати, вы точно не хотите пить или, гм, к ведру? Если стесняетесь, я могу разбудить Азуля, вон он, в кресле сторожит

— Сам справлюсь, — решительно отказался ран-капитан и попытался подняться, хотя в мышцах киселем разлилась мерзкая слабость.

— Разумеется, — дипломатично согласилась Ланга.

Будить Азуля все-таки пришлось. Не ради ведра, конечно, тут ран-капитан вполне справился и сам, что там — два шага. А вот отчет о причине задержки выступления, погодных условиях и последних донесениях разведки Ярви затребовал с удовольствием. Вартас пытался запретить ран-капитану "излишне напрягаться", но его не слушал ни сам ран-капитан, ни Азуль, ни даже осторожный Сарман.

Война. Некогда болеть.

Ланга же, оставив Азулю простые инструкции — "Это — капать в глаза каждые два часа, это — принимать по чайной ложке трижды в день" — ушла в комнату, отсыпаться. Но перед тем, как лечь, она долго-долго сидела, положив на колени коричневый альбом, и смотрела в никуда, шепча что-то по-лаэтийски.

Мама, мамочка... Я очень плохой человек. Будь ты жива, наверное, ты бы отказалась от такой дочери.

Сегодня — или уже вчера? — я едва не убила человека. То, чему ты меня учила, я использовала с коварством, во вред человеку... Наверное, отец мной бы гордился, но что сказала бы ты?

Не знаю...

Я... я подмешала Ярви в вино яд. Представила все так, как будто у него началась "снежная лихорадка". А потом... мамочка, милая, я сидела в этой каморке и тряслась, как будто меня саму лихорадило. Все боялась: вдруг меня не позовут? Что тогда делать? Сознаваться, что отравила? И что потом — на расстрел?

... так не хочу умирать. Но убивать, оказывается, еще страшнее...

Солнце миловало — и его, и меня. Я успела дать противоядие. Кажется, никто ничего так и не понял, только врач что-то почуял... Не знаю.

Зато теперь Ярви мне верит.

Я... нужна ему. Надеюсь.

Можно было стать нужной и по-другому. Все-таки я красивая женщина, а Ярви, он явно оказывает знаки... Не важно. Не смогу. Просто не смогу.

... и спасенная жизнь привязывает куда крепче постели...

Я хочу, чтобы он мне верил безоговорочно. Иначе все надежды, все чаяния мои будут тщетны, и...

...мама, мама, мамочка, как же я скучаю по тебе, как же мне плохо, плохо, плохо...

ПРОДОЛЖЕНИЕ 19.02.2011 г.

Лаэтэ, 1431 год, весенний период, день 24

Мирт Ньявис

С самого утра грызло Мирта недоброе предчувствие.

Конечно, можно было бы списать все на ноющую с недосыпа голову — вторая ночь у Сорче прошла куда как беспокойнее, четырежды приходилось подниматься и смотреть, почему девчушка крик подняла, а потом еще и плач ее унимать. Ставр, не открывая глаз, пробормотал: "Это у ней зубки режутся, пущай пожует мягонького". Но под рукой, конечно, ничего не оказалось, и малютку пришлось укачивать, тихонько уговаривая успокоиться, пока командир не разозлился.

Можно было попенять на буран — мол, нудит уныло, заметает дороги, все дома уже выстудил, спасу от него нет.

Можно было бы... эх, да что там, постараешься — объясненье всегда найдешь. Вот только Мирт чуял нутром, что случится скоро что-то гадкое, и все тут. И буран с недосыпом были тут ну совсем ни при чем.

Поэтому-то Ньявис и постарался с отладкой "латника" разобраться поскорей, хоть и ворчал Ставр: "Куда поспешаешь, а, торопыга? А как попортишь чего? Эй-ей, не крути так сильно, болт свернешь..." Ничего, конечно, с болтом не сталось, железка она и есть железка, но осадок неприятный остался. Вроде бы и виноват в чем-то, а в чем — понять не можешь.

Из "латника" в расположение экипажа Мирт пробирался, натянув воротник по самый нос — метель с каждым часом все злее становилась. Хорошо еще, что мальчишке "взрослая" шинель была великовата, и потому под нее можно было и платок завязать, и лишнюю рубаху натянуть. А ширококостный Ставр — тот все время мерз и спасался только своей мутненькой. Да и почти у каждого по такой погоде стыли ноги, плохо пальцы гнулись от холода, а в носу начинало свербеть. Поэтому во временное свое прибежище Мирт спешил, как домой — там было хотя бы тепло.

Обычно в это время, в середину дня, бывало очень шумно. Кто-то перебирал оружие, напевая себе под нос, кто-то рубился в строго-настрого запрещенные фишки, азартно переругиваясь, пока другие трепались о том о сем... Но сегодня в грязной комнатушке за забитыми окнами было на редкость скучно и тихо. Только спал, накрывшись двумя одеялами, прихворнувший стрелок, да черкал что-то грифелем в записной книжке Искьерда. Не сразу понял Мирт, что в этой мирной картине не так, но когда осознал, то сердце у него ушло в пятки.

— Где Сорче? — свистящим от испуга шепотом спросил он, снова и снова обводя комнату глазами. Девять вещмешков, сохнущие на веревке у очага запасные Ставровы штаны, ободранные стены с темными пятнами там, где раньше были картины... — Куда пропала Сорче?

Искьерда поднял взгляд от своих записей непонятливо моргнул.

— Что значит "где", Ньявис? Уж не ты ли отвечаешь за ребенка, не с тебя ли в таком случае спрашивать?

Страх мгновенно переплавился в злость — так быстро и необратимо, что впору опять пугаться, только уже самого себя. Мирт внезапно возненавидел своего лейтенанта, от мысков его начищенных сапог до светлых, слегка вьющихся волос, выглядывающих из-под берета. Нашел время для выговора!

— Я "латника" отлаживал, господин лейтенант, — тихо сказал Мирт, покачиваясь на пятках. Кулаки он сжимал так, что пальцы болели. — А Сорче здесь спала. Эсчик сказал, что за ней присмотрит. И вообще, все были на месте. Кто ж знал...

Договорить он не сумел — воздух в груди закончился, а вместе с ним словно вышла и злость. Осталось какое-то странное чувство опустошенности, как будто все чувства умолкли. И в этой тишине неожиданно громким оказался обычно тоненький голосок совести. "Сам виноват, — покаянно шмыгнул носом Ньявис. — Если бы смотрел получше, то теперь бы знал, где она. А так понадеялся на других — вот и пожинай плоды".

— Я... извиняюсь, господин лейтенант. Пойду пока... — Мирт попятился к двери, не глядя на лейтенанта, но тот окрикнул его:

— Стоять, рядовой! Вы куда это отправились? — Искьерда поднялся, опираясь руками на стол. — Развернуться. Смирно! В глаза смотреть, не косить в угол, нет там Сорче. А теперь разбираться будем, — он сдвинул светлые брови к переносице, но порицание изобразить все равно не получилось. Уж слишком искренняя тревога была у лейтенанта в глазах. — Рядовой Ньявис, вернувшись с задания, вы не нашли на месте свою подопечную, а обнаружили что? Ну-ка, доложите по форме.

Мирт ошалел, но привычка, выработанная долгой муштрой, взяла верх, и с языка сама собой слетела бодрая скороговорка:

— По прибытии расположение отряда я осмотрел помещение. В комнате находились младший стрелок Ольос и лейтенант Искьерда. Доверенная мне подопечная...

— Достаточно, — лейтенант перебил мальчишку прежде, чем у того сорвался голос. — Прибыли, девочку не нашли. Меня как допросили, а дальше что? Куда вы идти намеревались, если у нас тут еще целый свидетель лежит неопрошенный, — он ткнул грифелем в сторону стрелка.

Мирт разом забыл про стойку смирно и кинулся тормошить Ольоса. Тот вяло отбивался — болезнь, "лечебная настойка" Ставра, усталость... но потом все-таки соизволил открыть глаза.

— А? Выступаем? — спросил он, болезненно щурясь и почти сразу же расслабился: — Нет, горна вроде не было... Чего случилось, Мирт? Помочь чем надо?

— Надо, — твердо ответил Мирт. — Скажи, ты видел, куда пошел Эсчик? Он взял Сорче с собой?

— Какую такую Сорче? А-а, девочку... — Ольос уткнулся лицом в сложенную вчетверо шинель. — Не видел. Я спал, Мирт. А Эсчик говорил, что пойдет сегодня к Альсе заглянет. Ну, к санитарке. Может, и Сорче прихватил... Мирт, будь человеком, дай поспать. Завтра ведь выступаем...

Сказал — и заснул. Почти мгновенно, как умеют только на войне, когда приходится вырывать драгоценные минуты отдыха между боями. А на плечо Мирту легла жесткая ладонь командира.

— Ну что, рядовой, так мы идем искать Сорче?

— Мы? А разве вы не сказали, ну, мне самому разбираться?

Мирт изумленно посмотрел на командира, но тот не только не смутился, а еще и лихо подмигнул.

— В воспитательных целях, конечно, следовало бы, Ньявис. Но воспитывать тебя за счет девочки, которая не виновата ни в чем, я не хочу, это во-первых. Во-вторых, о Сорче я еще наверх не докладывал, и укрывательством мне точно боком выйдет, — признался лейтенант. — Так что я лучше сам прослежу, чтобы девочку нашли без лишних скандалов. Тогда, возможно, мы сумеем сохранить в тайне ее существование. Но ты же понимаешь, что это до первого боя, Мирт? — он словно засомневался на мгновение, а потом все же потянулся и растрепал уверенной рукой волосы мальчишки. От этого теплого прикосновения, даже не отеческого, а братского, на душе у Мирта стало светлее. Он подумал, что обязательно найдет Сорче. Куда ей деваться в военном лагере? Да Эсчик, что бы про него не говорили, боевой товарищ, а это вам не сосед по двору. Война такими узами вяжет, которые попрочнее кровных будут.

Если Эсчик обещал за Сорче проследить — он проследит.

А вот что потом будет... не время об этом судить.

— Все понимаю, господин лейтенант. Пойдемте искать уже. Метель.

— Да, метель, — согласился Искьерда. — Поэтому для начала шапку надень, Ньявис, а то уши отморозишь. И как ты без нее ходишь? Правда, наверное, что молодых дураков боги берегут, — необидно поддел он мальчишку.

— Так и хожу, — буркнул Мирт, по привычке иглами ощетиниваясь. — В "латнике" тепло, там мотор, а на улице можно шарф на голову намотать. А вам-то, господин лейтенант, в вашей беретке не холодно? От нее же тьфу — одно название.

— Зато на парадах красиво выглядит, — досадливо отозвался Искьерда, сдвигая набок злополучный берет. — Тот, кто их придумал, видимо, только по парадам и ходит, да и там за всем с трибуны наблюдает. Тебе хорошо, Ньявис, ты можешь хоть в три слоя тряпками обмотаться, а офицер должен соответствовать. Хорошо еще, что лейтенантам плащ на меху полагается. Парадный, чтоб его...

В тепле, конечно, Мирт на ворчание своего лейтенанта только улыбнуться мог, но на улице стало не до веселья. Со вчерашнего дня метель немного поутихла, ветер уже не сбивал с ног, в облаках кое-где появились льдисто-голубые просветы — будто оконца в небо. Но и воздух сделался заметно холоднее. Армия Даора вошла в принципады Лаэтэ весной, когда снежный покров на горных склонах сделался облезлым, как заячья шкура с окончанием холодов, а на проталинах уже появились первые белесые стебельки ирисов. Но потом зима — злая, не чета равнинной — отчего-то решила вернуться. Не иначе, захватчиков покарать.

Вот тогда-то и помянули солдаты недобрым словом далекое начальство.

Давно, целых две войны тому назад, до того, как слово "Усоль" стало читаться как "горе", до почти бескровных побед в Маурраве, до клятой военной реформы наёмники в армии одежду и снаряжение себе покупали сами. Все, кроме оружия. Единые требования по цвету, конечно, были, но что надевает солдат в походе, легкий плащ или меховой тулуп, командование не интересовало.

До того момента, как господин Эсмераес подгреб под себя все ткацкие фабрики и швейные мастерские — и стал вторым голосом в Промышленном Совете. Предприимчивый делец быстро смекнул, что государство — самый надежный и выгодный покупатель. И не просто государство, а его армия.

Так Эсмераес додумался до обязательной формы для солдат.

Искьерда был прав — лучше всего она смотрелась на парадах. Серо-коричневые солдатские шинели, мундиры изысканного пепельного цвета для младших офицеров, роскошные угольно-черные, расшитые золотом мундиры командующих рангом от ран-капитана и выше... Романтического вида береты, светлые перчатки (пережиток еще Имперской армии), высокие сапоги — все красивое, но, на приземленный взгляд Мирта, не особенно-то практичное. В тепле еще ничего, но вот зимой... Рядовые надевали под шинель платки и рубахи, а офицеры вспоминали про подбитые мехом плащи, носить которые предписывалось только "в особых случаях".