Лиса подошла к стенному шкафу, открыла дверцу и достала оттуда бутылку коньяка. Рассмотреть этикетку она, естественно, не смогла, даже ее глаза на такое в полной темноте были не способны, но, судя по запаху, коньяк был дагестанский. Захватив по дороге стакан, она вернулась к столу, открыла бутылку и налила себе "на треть". Потом, подтянула ближе пачку сигарет и зажигалку, которые углядела еще раньше, медленно, с удовольствием закурила и, только после этого, отпила немного из стакана. Запах ее не обманул, коньяк и, в самом деле, оказался дагестанским и пился на редкость легко. И, хотя уже с первого глотка у нее немного поплыла голова, за те пять-шесть минут, которые потребовались Даме Пик, чтобы разбудить и привести к ней Алекса, Лиса успела выпить всю порцию.
— Привет, Алекс, — сказала она вошедшему на кухню парню, который, если бы Дама Пик не придерживала его за плечо, наверняка, уже на что-нибудь налетел, потому что ночным зрением не обладал.
— Здравствуй, — сказал он неуверенно, пытаясь на слух определить, где она сидит. — С возвращением! А свет включать совсем нельзя?
— Можно, — сказала Лиса, прислушиваясь к округе. — Включи, Пика, если не трудно.
— Раз плюнуть, — щелкнул выключатель, находившийся метрах в полутора от Дамы Пик, и Лиса прикрыла веки, по памяти вынув из пространства бутылку и наливая себе еще. — Будете?
— Я пас, — сразу же сказал Алекс. — Я от алкоголя сумасшедший становлюсь.
— А я нет, — усмехнулась Дама Пик, подходя к столу. — Сейчас, вот только суп на огонь поставлю и присоединюсь.
Лиса открыла глаза и посмотрела на Алекса, который все еще промаргивался, потихоньку продвигаясь к столу.
— У меня к тебе пара поручений, Алекс.
— Ну это я уже понял, — он все-таки смог наконец полностью открыть глаза. — Чего бы ты меня будила среди ночи? Слушаю тебя и, как всегда, повинуюсь.
— Значит так, — Лиса сделала еще один глоток и посмотрела на тлеющую в пальцах сигарету. — Первое, мне нужны чистые документы Евросоюза. Бланки у нас есть, следовательно, как ты, вероятно, догадываешься, мне нужна биография.
— До какой степени "чистая"? — по деловому спросил Алекс, уже, вероятно, проигрывая в уме, как и где, будет искать данные для легенды.
— Максимально, — Лиса все-таки затянулась и посмотрела на Даму Пик, готовившую для нее то ли очень поздний ужин, то ли слишком ранний завтрак.
— Параметры?
— Я, — она сделала еще один глоток и на секунду заколебалась в правильности принятого решения.
— Ладно, — сказала она после паузы. — Со мной так, двадцать пять — тридцать лет, немецкий или испанский языки, можно и французский, но как крайний случай.
— Хорошо, — кивнул Алекс. — Рисовать будешь сама?
— Да.
— Тогда, часикам к семи утра будет тебе биография, — он потянулся через стол, вытащил из пачки сигарету и тоже закурил, добыв искру, что называется, "щелчком пальцев". — Что-то еще?
— Надо просмотреть данные на больных, находящихся в кататоническом или коматозном1 состоянии, — сказала Лиса. — Или что-то в этом роде. Каталепсия, например.
— Нота, я не врач ...
— Разберешься.
— В чем?
— Нас интересуют больные, долгое время находящиеся без сознания или почти без него.
# 1 Кататония (от греческого katatonos — натянутый), психическое расстройство с преобладанием двигательных нарушений (ступор и возбуждение). Кома (коматозное состояние) — остро развивающееся тяжелое патологическое состояние, характеризующееся прогрессирующим угнетением функций ЦНС с утратой сознания, нарушением реакции на внешние раздражители, нарастающими расстройствами дыхания, кровообращения и других функций жизнеобеспечения организма.
— Все?! — в голосе Алекса зазвучал неподдельный ужас.
— Нет, — успокоила его Лиса. — Только некоторые. Мы ищем мужчину, предположительно, в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Лежит он где-то года с девяностого, может быть, с девяносто первого, скорее всего, в ФРГ или в Израиле. Еврей или немец, может быть, половинка, эмигрировал из СССР с первой Андроновской волной, то есть, в 1984 или 1985 году.
— Почему не в США или ЮАР? — спросил заинтересовавшийся задачей Алекс.
— Нет, он не в Америке, — покачала головой Лиса. — А вот про ЮАР это ты правильно, Алекс, сказал. Значит, еще и Африка, но сначала все же Израиль и западная Германия.
— Ладно, — пожал плечами Алекс. — Сделаю. Израиль маленький, с него и начну. Сколько даешь времени?
— До завтрашнего вечера.
— Ты в своем уме? Я же потом сам в спячку впаду!
— Не страшно, — усмехнулась Лиса, допивая коньяк. — Мы тебя понесем на руках.
— Постой! — Алекс подозрительно смотрел на Лису, как бы не веря своим ушам. — Куда это вы меня понесете, и кто это мы?
— Мы, это я, Дама Пик и Черт, а понесем мы тебя в Европу.
— Постой! — он даже руки поднял от возмущения. — Это значит еще три биографии?
— А я тебе разве не сказала?
— Нет!
— Ну извини, — сказала она весело. — Старая я, Алекс, и память у меня плохая.
— Что б ты знала, — медленно и со значением сказал в ответ Алекс. — Черт кроме русского ни одного языка не знает. Он их не может выучить.
— Да? — Лиса задумалась, пытаясь сообразить, что можно в этом случае сделать. Черт был ей необходим, но без языка его даже за эмигранта не выдашь. Границу закрыли в восемьдесят девятом, сразу после переворота, и больше не открывали, а за десять лет любой дурак хоть чему-нибудь да научится. Тем более, он молодой ...
— Эх, — сказала она вслух. — Не хотелось мне с Махно связываться, но, видно, судьба. Найди его, Алекс, и попроси о встрече. Место назначает он, но время — ночь и не позже, чем через три дня.
7.
Было уже три часа ночи, когда она наконец добралась до ванной. Бык жил богато. Дом у него был великолепный, и, хотя назывался по-старому дачей, это уже был, скорее, загородный особняк, чем те развалюхи, которые сотнями тысяч наплодились за последние двадцать лет на дачных участках вокруг больших и малых городов. Однако Лев Сергеевич Конопенников, один из первых в СССР кооператоров, мог на законных основаниях позволить себе много больше, чем простой советский труженик. Мог он себе позволить и двухэтажный дом в лесу, и ванную комнату, вполне буржуйскую, с джакузи и прочими излишествами тоже, потому что никогда не зарывался, платил со своих миллионов партийные и профсоюзные взносы, жертвовал на благотворительность, и не забывал отстегивать крышовавшим его — каждый, разумеется, по-своему — Конторе и бандитам.
Сейчас Бык спал. И спать ему предстояло до завтрашнего позднего вечера, когда Черт заберет их отсюда на машине и увезет в далекое никуда. Вот тогда и Бык сможет проснуться. Проснется, найдет записочку от "любимой женщины", и поймет, что они ушли. Дело тут было не в недоверии. Бык стал членом организации много лет назад и ни разу не дал повода в себе усомниться. Другое дело предосторожность. Чем меньше будут знать "посторонние", тем лучше для них самих, ну и для Лисы с ее группой тоже.
Она разделась и посмотрела на себя в огромное зеркало — от пола до потолка — служившее ванной комнате одной из стен. Ну что ж, ничего особенно плохого она в своем отражении не нашла. Впрочем, ничего хорошего тоже. Ей было сейчас сорок шесть, а не двадцать, и все эти долгие годы она провела в подполье, а в подполье, как говорил какой-то политический диссидент — то ли Сахаров, то ли Григоренко — можно встретить только крыс. Вот такой крысой она и стала, жестокой, коварной, живучей.
Перед Лисой в отраженном пространстве ванной комнаты стояла не старая еще женщина, во всяком случае, отчетливых следов увядания заметно не было. Разве что морщинки под глазами и в углах губ, да чуть-чуть на шее. Но вот было бы желанным, могло ли быть желанным это сухое, поджарое тело "состарившейся" на беговых дорожках спринтерши? Вопрос. Сама она его себе никогда не задавала, потому что никогда раньше он не был для нее актуальным. Судьба сводила ее с разными мужчинами и разводила, иногда, после одной единственной встречи. Никого из них она не любила, хотя некоторые были ей лично симпатичны. Кайданов был первый, в кого, как ей тогда казалось, она влюбилась, а Некто был вторым и единственным, по поводу которого она теперь не сомневалась, что любит. Герман то ли жив, то ли нет, но, в любом случае, он — прошлое. А Некто, казалось, действительно стал тенью, однако теперь у нее появилась надежда, и в ярком свете этой невероятной надежды увиденное Лисой в зеркале, ей решительно не понравилось. И ведь сейчас у нее был серьезный повод. Не просто так — из самодурства или любви к искусству — а для того, чтобы изменить внешность, которая дважды засвечена в Европах, а теперь, оказывается, известна и здесь, дома, собирается она совершить это безумие. И не ради своей безнадежной любви, а ради того, чтобы возвратить в мир одного из самых сильных из известных ей магов, предстоит всколыхнуть паутину.
"Да, уж, — усмехнулась она, все еще разглядывая свое мускулистое тело. — Побегают паучки!"
Они же не могут знать, что здесь произошло, да и где точно произошло, узнать им будет затруднительно. И мысль, первая мысль, которая появится у них при таком мощном вмешательстве в ткань мироздания, будет вполне ожидаемой: а что если кто-то наколдовывает сейчас смертный приговор сразу всем членам Политбюро? Лиса знала, этот ужас преследует не только советских бонз. В США то же самое. Вот только возможности такой, к сожалению, у подполья не было, и нет.
"Ладно, — сказала она себе. — Достаточно! Решила, значит, будем делать ляльку гладкую, и нечего зубы себе заговаривать. Все равно ведь морда твоя, донна Рапоза, им известна, так почему бы и нет?"
8.
— Нота! — крик едва пробивался через ватные пласты, заложившие уши. — Нота!
"Кто такая Нота?" — но даже думать было больно, не то, чтобы еще что-то делать, слушать, там, или говорить.
— Нота! Ты там, чего творишь, сука, траханная?
"Господи! Люди, да оставьте же меня в покое. Дайте, умереть, что ли. Я ведь не железная ... "
Боль уходила и приходила, разнообразная, как фантазии маньяка. Она выворачивала кости, рвала сухожилия, прижигала паяльной лампой нервные окончания ...
— Нота, твою мать! Отзовись или я выломаю эту гребаную дверь!
"Отзовись, Нота! А то эта тварь будет продолжать орать над моим ухом!"
От воплей этой тетки, звавшей свою Ноту, у Лисы начинала пухнуть голова, острые когти боли вонзались в мозг и начинали в нем ковыряться.
"Господи!"
С оглушительным грохотом, какой, наверное, должна производить лопнувшая снизу доверху плотина — какой-нибудь Днепрогэс или другая ГЭС, Братская, например, — рядом с Лисой распахнулась дверь и ударила ее в плечо. Но удара Лиса почти не почувствовала. Это была такая крошечная боль по сравнению с морем огня, в которое бросил ее грохот, что даже говорить было не о чем. Надо было не говорить, а кричать, но кричать она не могла, сведенное судорогой горло не способно было породить ни единого звука, оно и воздух-то пропускало с трудом.
— Нота! Господи! Родная!
"Замолчи, тетка! Замолкни! У меня ..." — но додумать мысль она не смогла, на нее снизошло наконец блаженное беспамятство, поглотившее и боль, и ее саму.
Глава 3. Дорога в тысячу ли начинается с одного шага (26-27 сентября 1999)
1.
— Живая? — Дама Пик смотрела на не с видимым осуждением.
— Живая, — в комнате было светло, и это Лисе очень не понравилось. — Сколько?
— Без четверти двенадцать, — устало ответила Дама Пик. — Почти.
— А день? — это прозвучало почти испугано.
— Да, не боись, — отмахнулась Пика. — До вечера еще полно времени. Из графика не выбиваемся. Но ты учти, я на такую трансформацию не пойду.
— Ну и не ходи, — согласилась Лиса. — И я, наверное, зря сделала. Никому это не надо.
— Ты о чем?
— Да, так, — ей было тоскливо сейчас и хотелось плакать, но она не могла себе этого позволить. В самом деле, зачем? Ведь, даже если он жив, и она его найдет, нужна ли ему будет эта, чужая — какой бы ни стала она теперь красавицей — женщина? Он не захотел быть с ней тогда, когда она была настоящей. Ушел, оставил, и никогда не искал, так ради чего она все это затеяла? Для дела или для себя?
— Кушать хочется, — сказала она жалобно и сама удивилась, что способна так говорить. Так она уже давным-давно не говорила.
— Еще бы не хотелось, — хмыкнула Дама Пик. — Тебя же, милая, наизнанку вывернуло. Все подчистую!
— Я что?
— Все! — хохотнула Пика. — Я такого стриптиза даже представить не могла! Из всех дырок, как в Петродворце!
— Я ... — ей стало мучительно стыдно. — Я все уберу!
— Ну ты, Нота, или больная на голову, или меня плохо знаешь. Все путем, командир. Я там прибрала, и тебя заодно вымыла, а то амбре, знаешь ли. Лежи пока, сейчас кушать принесу.
Дама Пик встала и, не оглядываясь, быстро вышла из спальни. Лиса осмотрелась. Это была одна из комнат верхнего этажа, в которой она, кажется, никогда раньше не бывала, что не мудрено. Так уж сложилось, что в доме Быка она хорошо знала только подвал, кухню, да еще ванную, в которой обычно принимала душ, а сегодня ... Лиса приподняла руку и посмотрела на нее взглядом естествоиспытателя. Так должен был, наверное, смотреть академик Павлов на своих подопытных собак.
Кожа у нее теперь была матово-белая, гладкая, и даже на взгляд, нежная и шелковистая, пальцы длинные, тонкие с перламутровыми ухоженными ноготками. Лиса провела взглядом от трогательно узкого запястья вверх по предплечью и выше, скосила глаза вниз ... Красивая рука, вполне зрелая полная грудь с задранными вверх розовыми сосками ...
"Оно того стоило?"
Возможно, что и стоило. Ее лицо в СССР теперь не будет знать только ленивый. Правда, на старых фотографиях она была совсем молоденькая, но у КГБ и милиции есть специальные программы, состарят девочку, "подретушируют" на фотошопе, и вперед. Интересно, что ей повесят? Убийство инкассатора или намеренное распространение СПИДА? Политика партии в этом вопросе не меняется уже тридцать лет. Никакого упоминания о магах и волшебниках, одна суровая правда жизни, от которой хочется выть. Однако теперь пусть поищут. По такому случаю можно будет сменить все псевдо до единого, отправив Ноту, Бьянку и Чудо в отставку, впрочем, не сразу, а по мере появления новых тварей преисподней.
Мысль о преисподней напомнила ей, о Кайданове, и о том, что пока все не кончится, с донной Рапозой ей расставаться не с руки.
"А когда все кончится? — хороший вопрос, но ответ на него у нее уже был заготовлен. — Я обещала Махно, и установила крайнюю дату. Полгода. Вот тогда мы с ней и простимся, если будет кому и с кем".
Лиса откинула одеяло и, преодолевая слабость, слезла с кровати. Ноги — ее новые длинные и ровные ноги — едва держали, но, как Лиса знала, слабость вскоре должна была пройти, если только она себе ничего не испортила. Трансформации такой глубины были изучены слабо, да и тех, кто был на них способен, судя по всему, в мире было немного. Однако в Городе на эту тему ходило множество зловещих слухов, часть из которых, наверняка, была дезой спецслужб, но, с другой стороны, как говорится, дыма без огня не бывает. А она выполнила полное обращение впервые в жизни.
