— Может и руку откусить. Но это редко, — успокоил его Кастор. — Обычно они довольно спокойные, кроме как в декабре. — Пояснил: — Гон у них в декабре. В это время даже накк не седлают, а к гамалям вообще подходить нельзя...

— Накки? — переспросил Маркиан. — Гамали?

— Кобылы и жеребцы, — пояснил Кастор с лёгким оттенком презрения.

— И что же гамаль со мной сделает? — С каждым шагом Маркиан замедлял ход. — Обе руки откусит?

— Или хуже — примет за накку. — Они подошли к стойлам — открытой аркаде, разгороженной на клети. Верблюды зафыркали и заревели, приветствуя Кастора. — Вот вы, мои голубчики! Вот вы, мои сладкие!

— А почему так воняет? — Маркиан не решался подойти ближе.

— Не так-то просто их чистить и убираться в стойлах. Рабов-уборщиков часто затаптывают насмерть, а новых покупать... сам знаешь, как с деньгами в египетских войсках. Да подойди же! Здесь все смирные, одни накки, не буду же я новичка сразу на гамаля сажать! Это Малышка, это Солнышко, это Кудлашка, это Белохвосточка, — ласково приговаривал Кастор, потрёпывая верблюдиц по косматым мордам, а те довольно фырчали и ластились к его руке. — Красавицы вы мои!

— Кастор, — сказал Маркиан всё ещё издали, — извини за нескромный вопрос: у тебя женщина есть?

— Есть, а что? — удивился дромедарий. — Знахарка по верблюжьим болезням. А почему ты спросил?

— Да так просто. — Маркиан развернулся. — Знаешь, я всё-таки поеду на лошади.

— 8

Весь день и всю ночь гонец ехал по Этрурии. Утром во Флоренции очередной раз сменил коня, полчаса отдохнул и свернул с Клодиевой дороги на узкую извилистую дорогу через Апеннины. До Равенны оставалось полтораста миль.

Остался позади Максимианополь с его двумя многобашенными квадратами лагерей-близнецов. Остался позади Нил и заливные поля — гигантское озеро, расчерченное дамбами на клетки, с островами деревень. Остались поливные поля хлопчатника и льна с их каналами, колодцами и вечным хоровым скрипом водоподъёмных колёс. Остались бахчи, виноградники, пальмовые и смоковничные сады. За изгородью последнего сада резко, без перехода, Египет закончился. Началась пустыня.

Экспедиция, разросшаяся до каравана, медленно плелась по суходолу, по широкой утоптанной тропе среди бурых холмов, разъеденных оврагами с обнажениями слоистых пород. Маркиан и Фригерид ехали впереди верхом, на превосходных сиенских конях, любезно предоставленных Евтихием. За ними — Олимпиодор и молчаливый пожилой раб Олимпиодора с притороченной за спиной клеткой попугая. Эти двое всё-таки решились ехать на верблюдах, и теперь изрядно страдали от тряски и укачивания. Дальше погонщики вели вьючных верблюдов, гружёных бурдюками воды, торбами ячменной муки и солонины, вязанками сена и хвороста. Дромедарии Кастора охраняли караван по бокам и сзади. Верблюды вышагивали горделиво и медленно. Закатное солнце светило в спину.

Когда стемнело, ехали при слабом свете молодой луны, а большую часть ночи — в безлунной тьме, под яркими августовскими звёздами и искрами метеоров. Теперь впереди шёл погонщик с факелом. Как и говорил Сабин, дорога на этом участке была живая. Раз их обогнал караван с провизией для крепостей по дороге на Порфириты: гнали ослов, гружёных тюками овощей и клетками с живым курами, за ними стадо свиней. Проскакал конный вестовой, должно быть, с депешей о нападении блеммиев на юге. Протащилась навстречу запряжённая вереницей ослов ломовая подвода с двадцатифутовой колонной порфирита. Было холодно. Один раз караван останавливался на привал, вернее, верблюды сами останавливались помочиться; у них для этого служило одно и то же место, где песок за годы без дождя прокристаллизовался мочевиной до каменной твёрдости. Зловоние от него разносилось на полмили. К утру все замёрзли и сильно устали, кроме привычных погонщиков и дромедариев. Даже у Маркиана и Фригерида иссякла обычная разговорчивость. И вот наконец на фоне рассветного неба и дальних гор в пылевой дымке показался Араксис.

Это была маленькая крепостца, выстроенная вокруг колодца ещё при первых цезарях, не столько ради безопасности караванов, сколько для удержания контроля над источниками воды. Квадрат песчаниковых стен с закруглёнными выступами угловых башен, внутри — двор с крытым колодцем в центре, стены обстроены изнутри казармами в три этажа с открытыми стойлами на нижнем этаже — словом, точно такая же крепостца, как десятки ей подобных в Восточной пустыне и по дорогам в Оазисы.

Гарнизоном здесь стояла вексилляция Девятой когорты аламаннов. То были внуки и правнуки аламаннов, взятых в плен и принятых на римскую службу ещё Юлианом Отступником. Уже лет полсотни они жили здесь семьями, переженились на египтянках и сами превратились в египтян, но между ними всё ещё попадались светловолосые и голубоглазые, в речи звучали германские фразочки, хотя и заметно искажённые — скажем, "fik dine mutar", — а в иных семьях сохранялись германские имена: например, коменданта крепости звали Хариульфом.

Этот Хариульф страшно испугался Маркиана, должно быть, приняв за важного проверяющего, и сразу же залепетал всякий бред: мол, зерно съели мыши, а то масло поступило уже испорченным, а по тем деньгам готов отчитаться распиской за каждый нумм, и вообще всё это клевета и происки... Маркиан прервал эти излияния, потребовав комнат для отдыха, и Хариульф облегчённо перевёл дух.

С утра и до самого конца сиесты путешественники отсыпались и отлёживались. Когда солнце заметно перевалило за полдень, и во дворе появилась первая полоска тени, Маркиан отправился обедать. В солдатской трапезной он застал Фригерида и Олимпиодора за интеллектуальной беседой.

— Скажи, мой Фригерид, а те герулы, которые разоряют морскими набегами Галлию и Испанию — это твои герулы? — интересовался философ. В руках он держал вощёную дощечку и стилус, на плече, как всегда, сидел Левкон. — Те же самые, что в Дакии?

— Мы восточные герулы, а это западные, — охотно пустился в объяснения Фригерид. — Когда наш праотец Герилас погиб в битве с данами, у него остались две дочери, Аустра и Вестра. Аустра бежала от данов на восток, в водах Эльбы сошлась с богом Марсом, которого мы называем Тиус, и родила от него наших великих предков — полубогов. — (Олимпиодор быстро записывал). — А Вестра ушла на запад, блудила там как последняя шлюха со всяким фризским и батавским отребьем, нарожала выблядков, и от них-то пошёл сброд, называющий себя западными герулами...

— Занимательные экскурсы о происхождении народов украшают любую историю, начиная с Геродота. — Маркиан сел за стол и придвинул к себе миску с жареной свининой. — Но ты ведь понимаешь, Олимпиодор, что всё это бабьи сказки?

Фригерид оскорблённо надул щёки и попытался что-то сказать, но философ ответил первым:

— Мой Маркиан, легенды могут лгать о прошлом, но если их правильно понимать, они рассказывают правду о настоящем. Почему современность предпочитает именно такую, а не иную ложь о древности? Ответ откроет некую правду о современности, не так ли?

— Интересная мысль, — согласился Маркиан, — но поскольку Фригерид, как я уверен, сам только что придумал эту легенду, она открывает правду не о современных герулах, а только о самом Фригериде. А именно, что он обожает болтать про шлюх.

— Да что ты несёшь, иллириец? — не выдержал тот. — Это древнее предание, которое мне поведал отец, а ему дед, а ему прадед, и так далее до самых сыновей Аустры! У нас его рассказывают каждому мальчику, когда посвящают в мужчины!

— Вот-вот, Олимпиодор! — Маркиан макнул кусочек свинины в мёд и уксус, отправил в рот, запил египетским пивом. — Расспроси его лучше о герульском обряде посвящения в мужчины. Это очень интересный обряд. Только он тебе не расскажет.

— Я слышал про тайфалов, что у них мальчик обязан отдаваться всем старшим мужчинам, пока не добудет в одиночку медведя или кабана, — заметил Олимпиодор. — Это правда?

— Про тайфалов правда, — сказал Фригерид, яростно косясь на Маркиана, — а про нас — бред и грязная клевета! Какие ещё ослицы? В наших краях вообще ослы не водятся!

— Всё это весьма любопытно, но прошу простить. Я чувствую, что ещё не совсем отошёл от ночного перехода. — Философ встал. — Отправляюсь на ложе. До вечера, господа! — С попугаем на плече он скрылся за дверью.

— Кстати насчёт ложа, — заметил Маркиан. — Жаль, что Олимпиодор оставил Аретрою в городе. Нам здесь её не хватает, ты не находишь?

— Всё равно бы не дала, — хмуро откликнулся Фригерид. — Я к ней ещё вчера в Максимианополе подкатывал — отшила как младенца.

— Олимпиодор запретил? — удивился Маркиан. — Я думал, он более широких взглядов.

— Да нет, сама. Я, говорит, больше не гетера, а переводчица, проводница и кто-то там ещё. Ух как обрадовалась, что вернётся домой в Мероэ! — Фригерид улыбнулся, и наполнил свой кубок. — Выпьем, брат! Я не злюсь, я рад за неё. Она хорошая девочка.

— Переводчица и проводница, ну надо же! — Маркиан глотнул пива. — А кто её устроил на эту должность? Воистину, женскому племени благодарность неведома!

— Воистину неведома, брат! — Фригерид залпом осушил кубок.

Вечером выступили в следующий переход. После Араксиса караван сошёл с главного направления на Порфириты и взял южнее. Теперь они наконец-то шли по той самой дороге — заброшенной дороге на каменоломни Клавдия.

За сто лет хамсины засыпали песком древнюю караванную тропу. Направление указывали только каменные вехи-кайрны, что служили здесь вместо милевых столбов, да полузанесённые песком верблюжьи черепа и скелеты. Лошади едва плелись, утопая в девственном сыпучем песке — как и предупреждал Кастор. Второй ночной переход оказался ещё дольше первого.

Когда заря осветила небо над тёмно-лиловой лентой гор, путешественники увидели, что далеко впереди, в просвете широкого суходола — неподвижной песчаной реки — тянется в ясное небо и тает чёрный дымок.

— Что это? — спросил Маркиан, подъезжая к Кастору. — Я про дым. Он из какой-то крепости?

— Похоже... Вот те на, здесь и правда кто-то поселился! — Десятник почмокал, подгоняя свою Малышку.

— Наши софиополиты, — с удовольствием отметил Маркиан. — И в первой же крепости! Повезло нам — не придётся тащиться до самых каменоломен.

Над горами поднималось солнце, тень отступала, дымка рассеивалась, и скоро глазам путешественников предстала вторая крепостца — судя по карте, она называлась Гриэя. Она ничем не отличалась от Араксиса — такой же квадрат с круглыми башнями по углам. Вот только над серединой строения поднимался плотный чёрный дым, а под стенами, как стало видно ближе, раскинулся кочевой табор. Виднелись палатки из шкур, плохо различимые фигурки людей, верблюдов, овец и коз, и ещё — самое удивительное — много воды. Это был не мираж: рассвет ясно отражался в длинной цепочке луж, окаймлённых травяной порослью.

— Оазис, — потрясённо проговорил Кастор. — Здесь такого не было никогда! И быть не может!

— Магия? — спросил Маркиан почти серьёзно. — Ладно, разберёмся. Кастор, что это за кочевники?

— Не знаю, — сказал десятник. — Здесь отродясь никто не жил и не кочевал. Только набегали грабить караваны арабы с Красного моря или блеммии с юга. Но теперь и грабить некого, и... Не знаю, что и думать!

— А ты поменьше думай, — посоветовал Фригерид. — Командуй луки натягивать, эти ребята нас заметили.

Действительно, от табора отделилась группа всадников на верблюдах и поскакала навстречу путешественникам. За передовой группой потянулись остальные, всего несколько десятков наездников. За ними поднялась пыль, заволакивая силуэт крепости, донеслось гиканье и топот.

— Десятка! Луки натянуть! — крикнул Кастор и сам выхватил из-за спины лук, ловко согнул о раму седла, быстрым отработанным движением натянул тетиву. — Теперь вижу — это блеммии. Хорошо, что не арабы. Можем договориться.

Приближавшиеся диким галопом всадники были черны как смоль, тощи, косматы и безбороды, в одних кожаных набедренниках, с копьями у бедра и простыми камышовыми луками за спиной. Стрелы торчали из всклокоченных шевелюр, густо смазанных для закрепления то ли маслом, то ли грязью. По чьему-то окрику орава остановилась в полутора полётах стрелы от дромедариев. Выехал вперёд и поскакал навстречу путешественникам один-единственный наездник на красивой белой верблюдице. Он был высок и жилист, на месте сосков — шрамы, борода выщипана, чёрное тело покрыто красными извивами татуировок.

— Я его знаю, — с облегчением сказал Кастор, — это Харахен на своей Жемчужине. Десятка, убрать луки!

— Йихаана! — проревел блеммийский вождь и лихо осадил верблюдицу, взметя пыль. — Кватибаана?

— Кватиба! — отозвался Кастор. — Харахени йихаа!

И блеммий с полублеммием начали беглый непонятный разговор. Наконец они что-то выяснили между собой, Кастор повернулся к Маркиану и перешёл на латынь:

— Харахен говорит, что в крепости живут ремесленники. Они умеют добывать воду. Дают воду блеммиям, а блеммии дают им пищу и защиту. Харахен говорит, что эта крепость — под его покровительством.

Харахен смотрел на Маркиана с открытой дружелюбной улыбкой. Во рту у него почему-то недоставало всех четырёх резцов. Маркиан расправил спину, придавая себе величественную осанку истинного квирита.

— Кастор, скажи Харахену, что крепость Гриэя принадлежит римлянам. Что нас прислали посмотреть, всё ли в порядке. И он не должен препятствовать нам войти.

— Я могу чем-то помочь? — Олимпиодор подъехал, пока Кастор переговаривался с блеммием.

— Твои дипломатические таланты пока не нужны. — Маркиан не сводил глаз с Харахена. — Ситуация довольно проста... Кастор, что он говорит? Дословно?

— Харахен говорит: "Крепость ваша, но люди в ней мои. Они под моей защитой. Пусть в крепость войдёт один начальник и осмотрит всё что хочет, но остальные должны остаться снаружи".

— Thunras bloth! — рявкнул Фригерид. — Скажи этому псу: пёс, как ты смеешь ставить нам условия? Это римская крепость, и там римские граждане, и мы войдём, хочешь ты того или нет!

— Э-э... — Кастор вопросительно глянул на Маркиана. Тот поморщился.

— Кастор, скажи Харахену: мой несдержанный друг не хотел тебя оскорбить. Скажи, что он просто дурак. Скажи, что до моего друга с его отважным германским сердцем пока не дошло, что нас тут дюжина, а вас, блеммиев, полсотни.

— Скажи ему, что мой иллирийский друг не дурак. Скажи, что он просто трус. Скажи, что нас тут, может, и дюжина, но за нами стоит великий Рим!

— Скажи, что моему герульскому другу пора понять: сейчас не время для наших обычных дружеских подколок. Скажи, что я говорю совершенно официально: моему другу пора вспомнить субординацию и заткнуться, иначе — повторяю, никаких шуток — я разжалую моего друга в рядовые и отправлю чистить сортиры.

Фригерид молчал. Харахен ожидающе улыбался во весь щербатый рот. Кастор почесал голову.

— Э-э, в блеммийском языке нет слов "официально", "субординация" и "сортир".

— Тогда скажи просто: я согласен. Я один войду в крепость.