Особенно притягивала внимание королевны девочка. Рыжеволосая как мать с ямочкой на подбородке, своими чертами она напоминала Марии её мать герцогиню де Гиз. И каждый раз, прикладывая малышку к груди, она умилялась, глядя как та, причмокивает губами и своими крепкими кулачками пытается охватить её пышный бюст.

— Поправь ей чепчик! Съехал! — приказывала королева няньки, изготовившейся уносить девочку. — Спит спокойно? Ей там тепло?

— Не волнуйся матушка тепло, там тепло и спит хорошо. Пушкой не разбудишь — уверяла нянька Марию.

— А как брат? Тоже хорошо спит?

— Спит да растет. Смотри, какой он у тебя крепыш.

В отличие от сестры, редко открывавшей синие глаза при кормлении, мальчик всегда смотрел на мать внимательным взглядом и сосал грудь обстоятельно и неторопливо.

— Весь в отца — говорила Мария, отдавая няньке ребенка. — Своего точно никогда не упустит. Всю грудь высосал.

-Так, что его завтра приносить? — озабоченно переспрашивала нянька.

— Я дам тебе, завтра, — сугубо на русский манер отвечала Мария, — у меня сил много.

Сил у королевны действительно было много. В теле, но поджарая, она родила двойню, как говорили помогавшие ей повитухи "в один момент, не охнув". Вопреки запретам докторов, через два дня после родов, когда большинство рожениц лежало в кровати, Мария начала вставать с постели и ходить по комнате.

— Ваше королевское величество, вам нельзя, так много ходить. Организму нужен отдых — суетился вокруг Марии доктор Бромлей, заставая свою пациентку не лежащей, а ходячей, но она презрительно отмахивалась от него. — Что вы понимаете в родах? У меня они третьи и я в них — профессор, если не академик, в отличие от вас.

После столь едких намеков на свой чин бакалавра медицинских наук, Бромлей, с оскорбленным видом неизменно покидал королеву. К огромной радости Марии и знахарки Марфы, осуществлявшей догляд за её здоровьем. Её и черного кота Мафусаила Мария привезло с собой из Вологды, и они были единственные родные ей души в Москве.

— Ты матушка, перед этим иродом не сильно бы оголялась. Не ровен час шептуны об этом государю донесут, гневаться будет — говорила Марфа, тщательно обтирая вспотевшее тело королевны специальным целебным настоем. От него кожа розовела, а мелкие трещины, порезы и ссадины быстро зарастали.

— Он доктор, ему можно.

— Он в первую очередь мужик. Как начал тебя в бане при родах оглядывать, никак остановиться не может.

— Глупости — это — попыталась осадить Марфу королева, но та упрямо стояла на своем.

— Знаем мы эти глупости, интересом кобелиным зовется.

— Замолчи!

— Молчу, только у тебя действительно есть, на что приятно посмотреть. Вон ты, какая справная даже после родов. Не каждая девка этим похвастаться может, не говоря о родившей бабе. Это твое главное оружие в нашей жизни — многозначительно говорила знахарка, разделяя жизнь Марии до приезда в Россию и после.

В словах Марфы была своя правда. Грозный царь польстился не только на громкий, но малозначащий в России титул Марии, но и на её женскую красоту. На высокий рост, прямую спину и глаза с зовущей паволокой. Ели-ели дождался возвращения в Москву, чтобы уединиться с заморской королевной в царских палатах и остался довольным своим выбором.

Чего только не говорили ему опричники вместе с митрополитом, отговаривая его от опасной близости с шотландкой, исповедующей католическую веру. Чего только не обещала ему английская королева, начиная от торговых преференций русским купцам и до регулярных поставок пушек, если он отправит Марию в монастырь. У государя всегда находилось, что сказать всем тем людям, что хотели разлучить его с Марией, от которой кроме близости, он имел дополнительные выгоды.

Следуя примеру своего деда Ивана Великого, он разрешил Марии заняться облагораживание Кремлевского дворца, подобно бабки Софьи Палеолог. После погрома Москвы ордами крымского хана, многое в русской столице нуждалось в восстановлении. Денег было мало, но на нужды королевны стремившейся добавить к царским палатам шарм парижского Лувра, государь всегда находил средства.

Подобно своему отцу, Иван Васильевич стал надевать на приемы послов польское и венгерское платье. Увеличил число рынд до десяти человек по каждой стороне от трона, приказал изготовить новый скипетр и державу, а также две венчальные шапки, на подобии Мономахового венца, Казанскую и Астраханскую шапку.

С огромным трудом, Мария добилась разрешение от царя на свое присутствие на выходах и приеме. Пусть под густой вуалью, пусть сидя на маленьком приставном стуле, далеко позади от трона, но она там была, а потом давала государю советы. Со многим государь не соглашался, к чему-то прислушивался, но "ночная кукушка" умела неторопливо брать своё.

По просьбе королевны царь выписал из Европы музыкантов, услаждали своей музыкой её слух. В Кремле построили специальную Потешную палату, где вдали от посторонних глаз царские скоморохи веселили Марию и царя своими кукольными представлениями. Митрополит был этим недоволен "бесовскими" играми, но государь остался глух к его словам.

Кроме этих малых начинаний и нововведений, королева занималась и куда значимыми делами. Так, благодаря поддержке и заступничеству госпожи Стюарт, на Печатном дворе Андроника Невежи стали печатать гравюры на библейские мотивы вместе Библией и Откровением Иоанна Богослова. Первый его тираж вызвал много нареканий со стороны духовенства из-за некоторых ошибок в тексте, но государь не стал строго судить печатников, сказав, что первый блин всегда выходит комом.

Другой большой идеей, которую Мария неустанно продвигала вперед днем и ночью, было создание в Москве русского университета, подобно знаменитым университетам Европы.

— Франция, Англия, Германия и Италия имеют университеты. Даже поляки и шведы создали их. Чем ты, государь хуже этих правителей? — шептала королева на ухо Ивану, лежа на царской кровати. Эта идея очень понравилась государю, но осуществить её мешала война с поляками за Ливонию.

— Погоди, вот вернем себе земли предков, заключим мир и станем строить твой университет. Ничуть не хуже чем в Европе — клятвенно обещал государь Марии и та, была рада верить его словам.

Грозный, несмотря на то, что определил шотландку в наложницы, относился к ней с должным вниманием и уважением. Как-никак королева, а не княжеская или дворянская дочка, что были готовы безропотно взойти на ложе государево. В отличие от них, свой характерец Мария нет-нет, да проявляла. Так королевна, добилась от царя разрешение совершать раз в месяц конные прогулки по ближайшим окрестностям Москвы. Ловко сославшись на пример его матери Елены Глинской, с разрешения мужа совершавшей нечто подобное.

Пусть под вуалью, в сопровождении многочисленной охраны, что окружала её плотной толпою. Пусть официально это было объявлено как посещение королевой монастырей, но она ездила и при этом раздавала милость всем, кого она встретила на своем пути. Вся дворцовая челядь и приближенные только сокрушенно качали головой от столь дерзкого нарушения домашних устоев, но Марии все сошло с рук. Ведь королева может позволить себе то, что не могут все остальные.

Ивану очень льстило иметь возле себя красивую и образованную женщину, которая по своему происхождению и положению была чуть-чуть ниже его. А отсутствие рядом с ней многочисленной прожорливой подобно саранче родни радовало государя в двойне. Не нужно было никому раздавать земли государевы и одаривать деньгами из казны.

Одним словом между царем и Марией были устойчивые и разумные отношения, где каждая из сторон шла на определенные, взаимовыгодные компромиссы. Единственное, что сильно омрачало их — это вопрос о вере. Несмотря на все уговоры, шотландка ничего не хотела слышать о возможности перемены религии.

— Я отказала в этом Елизавете Английской, отказываю и Государю русскому. Вера — это не постель, которую можно разделить по принуждению. Вера — это выбор души и ею нельзя торговать! — восклицала шотландка, вызывая у государя сильное недовольство, так как её упрямство рушило тайные царские планы. Многие советники предлагали подвергнуть королевну порке, которая обязательно сломает, её гордый характер.

— Станет как шелковая, государь, не с первого, так со второго раза — уверенно твердили они в царские уши, но самодержец не соглашался с ними.

— Мне рядом с собой королеву нужно иметь, а не безвольная кукла — с негодованием говорил он в ответ и начал вести усердную осаду, следуя старой поговорке про то, что один человек — один палец, а для игры на арфе нужны две руки. Много таких "пальцев" было в окружении Марии, и одним из них была Марфа.

— Уступила бы ты государю, матушка. Ведь не в магометанскую веру он тебя склоняет со всяким там обрезанием и прочим непотребством, не приведи господи. Все тоже, только крест другой да перстоналожение иное — увещевала королеву знахарка, но та была неприступной как кремень.

— Отстань. Не твоего ума это дело! — жестко отрезала Мария.

— Ясное дело, что не моего ума, — покорно соглашалась Марфа, — да только стоит ли оно того, твое упрямство? Согласилась бы и давно царицей была, а так...

— Меня вполне устраивает мое нынешнее положение при государе.

— Оно понятно, устраивает. Да только твое место не в постели у государя, а рядом с ним на троне. Постель она до поры до времени сближает, а потом туда другие забираются раз место на троне свободно.

— Замолчи!! А не то прикажу выпороть на конюшне! — Мария в гневе схватила со стола чашку и бросила её на пол. Отчего лежавший на пуфике кот Мафусаил разом вскочил и с испугом уставился на хозяйку.

— Твоя воля, государыне. Да только против правды не попрешь. Твое место рядом с государем на троне и больше никого. И ты это прекрасно знаешь.

Королева стала лихорадочно искать, что ещё можно было бросить, но теперь в знахарку, однако появление дьяка Онуфрия прервало их энергичный разговор.

Войдя в палату Марии, дьяк развернул указ и торжественно зачитал царский указ об отделении от королевны Марии новорожденных детей Дмитрия и Анастасии. Делалось это для воспитания их в православной вере и ради здоровья королевны и дальнейшего продолжения потомства.

Не сильно искушенная в тонкостях русского языка, Мария Яковлевна не поняла полных язвительности строк о продолжении потомства. Слова дьяка о том, что ей запрещено видеться с детьми застили ей разум.

Выкрикнув подобно раненой лебедицы, она бросилась на Онуфрия и попыталась вцепиться ему в бороду, но дьяк в последний момент успел отскочить в сторону. Что королева в этот момент кричала по-французски вперемешку с английским, история умалчивает. Однако когда дьяк докладывал царю об исполнении его воли, он сравнил шотландку с "лютой тигрой".

— Чуть глаза мне не выцарапала своими когтями, ну чистый зверь. Охолодить надобно бы бабу, государь. Не ровен час и на тебя с кулаками бросится — хитро подкатывал к Грозному дьяк. Отнятие детей он посчитал концом влияния Марии на царя и жестоко просчитался.

— Какая она тебе — баба, холоп!!? Она была и есть королевна московская! — грозно воскликнул государь и Онуфрий тотчас бухнулся лбом в пол и стал потихоньку отползать. Крепко англичанка государя зацепила, не время на неё поклеп возводить.

Что касается самой Марии то весь остаток дня и все последующие дни, она провела, обливаясь слезами, горько стеная от охватившего её горя.

— Как он может так поступать со мной!? Деспот!! — в голос рыдала шотландка, уткнувшись в плечо Марфы, которая нежно поглаживала её по голове и время от времени подавала королеве, то стакан с водой, то носовой платок, то целебной нюхательной смеси.

— От таких вестей не только здоровье все растеряешь, умом тронуться можно — сочувственно говорила знахарка, преданно разделяя невзгоды своей подопечной. Что, впрочем, не мешало ей, регулярно извещать царя о состоянии королевны.

— Страшно переживает, государь, страшно. Поисхудала она бедная, страсть. Одни только глаза и остались. Того и глядишь и заболеть может. После родов то всякое с женщиной может случиться — предостерегала Марфа царя.

— Раз она от своей веры отойти не хочет — пусть страдает. Христос терпел и нам велел, — властно изрек Иван, — а в отношении здоровья её, так это твоя забота! Умрет и тебе не жить! В котле, живьем прикажу сварить.

Получив столь жесткую инструкцию, знахарка с утроенной силой принялась обхаживать Марию, но как всякая хитрая женщина стала действовать издалека.

Вечером этого дня, когда состоялся разговор с царем, Марфа явилась к седевшей под караулом королевне с небольшим медным кувшином.

— Беда у нас, матушка, — потухшим голосом произнесла знахарка. — Дмитрий хорошо грудь кормилицы принял, а вот Анна (Мария никак не могла привыкнуть к имени Анастасия и упрямо именовала дочь Анной), не берет и все. Твое молоко требует. Будь добра нацеди его для дочки своей.

От этих слов шотландку, словно пружиной подбросило с кровати. Трясущимися от волнения руками сбросила она с себя халат и что есть сил, стала сцеживать из распухшей груди молоко. Сколько слез упало в кувшин вместе с каплями молока, ведает один бог, но королева честно выцедила всю грудь и взялась за вторую, но знахарка остановила её.

— Полно матушка, полно. Хватит твоей дочери и на сегодня и на завтра — заверила её Марфа, со знанием дела покачивая посудину.

Досталось материнское молоко девочке или нет, не так важно. Новорожденная царевна не страдала от голода и невнимания, но вот её бедная мать, прочно села на крючок заброшенный Марфой. Ещё трижды приходила она к королеве с кувшином, после чего сказала, что государь сильно осерчал, узнав, что Мария тайно кормит дочь.

— Пока ничего не сказал, но боюсь, в скором времени запретит он это делать — сказала Марфа, старательно отводя в сторону глаза.

— Но как можно запретить!? Ведь она умрет!! — Мария клещом вцепилась в рукав знахарки и, развернув её к себе, стала пытаться заглянуть Марфе в глаза.

— На все воля государя — со вздохом отвечала та.

— Как так воля государя!? Она моя дочь!! Она не может умереть!!

— А, что ты на меня кричишь?! Он завтра здесь будет, вот ты ему и скажи!

— И скажу!! Все скажу!!

— Вот и скажи!

Стоит ли говорить, что всю ночь, шотландка не сомкнула глаз в ожидании визита государя. Сколько умных и красивых слов улеглось в её голове, образовав столбы высокой речи. Сколько правильных и значимых аргументов и ссылок было в ней, но едва государь переступил порог палаты, как все разом вылетело из ума шотландки.

Одна мысль, что её дочь может погибнуть от голода, вытеснила все из головы молодой женщины. Ноги её подкосились, и она упала на колени перед царем.

— Всякая мать имеет возможность наслаждаться близостью со своими детьми. Всякий зверь, птица, рыба и даже букашка находятся рядом с ними и защищают их от невзгод, потому что таковая суть природы и божий помысел. Великий грех разлучать мать с детьми и лишать её счастья материнства. Зачем ты так жестоко поступаешь со мной!? Зачем хочешь, чтобы дочь моя Анна умерла от разлуки со мной!? Разве она не твоя плоть от плоти, кровь от крови!? Зачем тогда ты дал ей жизнь!? Скажи!? — требовательно воскликнула шотландка, обливаясь горькими слезами, вперив жгучий взгляд в царя Ивана.