| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Тс... с-сладкий...
Вот как шуршит! Замечательно совершенно шуршит! Почти членораздельно! И совсем даже не страшно!!! И совсем-совсем никто тут не дрожит и не боится. Просто холодно. Мне холодно! А если подошвой еще раз?..
— С-сла-аденький...
Это, наверное, камни разные. А еще, говорят, иногда бывает такой ветер, шуршащий и говорящий.
Это если бутылку на чердаке воткнуть, где сквозняк, я в книжке про такое читал. Наверное, и здесь тоже бутылка... только здесь ветра нет. И тихо, совсем тихо, ничего не слышно, даже машин на улице... или их просто нет? Может быть, уже утро наступило, там, откуда я пришел, а тут — не наступит никогда, здесь же все мертвые, зачем им утро?..
Кап. Кап.
Шарк кроссовкой. Просто шарк.
И дыхание, вот, слышно. Мое. И видно что-то...
Свет?!
Нет, я не дрожу, то есть мне просто холодно, и... Наверное, это луна. Через окно. Здесь же должно быть где-то окно? Или нет? Да есть же, просто мне не видно. Их закрыли на ночь. Пришел сторож и закрыл. А потом ушел. А я остался. Здесь. Один. И свет — через щели, наверняка! Жалюзи опустили, а щели остались. И в них луна, а вовсе не банки. Это не банки светятся, правда же? Банки не могут светится! И эта голова одноглазая — она же не может улыбаться на самом деле. Это так. Мерещится. Наверняка мерещится!
Шарк-шарк. Шарк. Шарк-шарк-шарк.
Шаги? Но я же стою! Почему шаги за спиной?! Нет же, нет, это мерещится. И сбоку — кажется! Это просто ветер, и вода капает. Надо закрыть глаза, успокоиться и дышать. Ровно. Как вода капает...
Кап-кап. Кап. И ближе — кап-кап-кап. И слева. И справа. Шарк-кап-кап...
Заткнуть уши! Надо закрыть глаза, заткнуть уши и не слушать, и не смотреть! Как Одиссей, он уши заткнул, и я тоже! Там сирены пели, точно, сирены... нет? На улице не слышно сирены?! Вот же, прошуршала машина, пусть это сюда, пусть пожарные, пусть полиция, пусть кто-нибудь... кто-нибудь живой! Кто не шепчет, не шаркает, не поет тонко и фальшиво, на одной ноте... да нет же, это машина проехала, и пол шуршит! Пол, потому что подошва у кроссовок резиновая, рифленая. Обыкновенная подошва, обыкновенный пол. Вот же: ш-ш-ш... ш-што... приш-шел?! Пос-смотреть? Рис-скуеш-шь!
И тут же, грубый голос:
— Днем с-смотреть нужно! Днем тих-хо. Тих-хие мы, безопас-сные.
— Не в то время ты пришел, мальчик! — совсем отчетливо, прямо над ухом.
Голоса окружают, и что-то касается рукавов, спины, пальцев, что-то холодное, мертвое... Нет! Вас нет! Уходите!.. почему вы не уходите?! Почему я не слышу себя, только вас?..
— ...С-сейщас-с мы тебя с-смотреть будем...
— ...Ручки-ножки. Глазки.
— А уш-шки?!
— Рассмотрим как следует. Растащим по баночкам. Кому чего?! Кому чего не хватает?!
Это не здесь. Здесь никто не говорит! Некому здесь говорить! Это... это просто я вспомнил! Это первого сентября, в школе! Так Кот говорит! Говорил...
Надо уши закрыть. Ладонями. А глаза открыть, да, открыть глаза!
Вот. Вот, ничего тут такого. Просто темно. И витрины, просто. Уроды. В витринах. Заспиртованные. Неживые.
— Уроды?!
Откуда шепот? Я же зажал уши!
Я не слышу. Ничего не слышу, вот так.
Чье-то дыхание на щеке; резкий, аптечный запах бьет в нос. А может, не аптечный? До ужаса мерзкий. Мертвый.
Я ничего не боюсь. Они же не живые.
...Они не мертвые?!
В ладонь — влажное. Похоже на нос. На два носа. Как у той двухголовой косули...
— Смыш-шленый мальчик!.. — шепчет... косуля?!
— Мне все же уш-шко...
— Незачем тянуть! — резкий голос, резкий толчок в спину.
Шаг вперед, прямо к витрине с одноглазой головой, она улыбается, подмигивает, открывает черный рот...
— Мне, мне глазки! Глазки! — сзади, визгливым женским голосом.
Мама! Мама, прошу тебя! Мама-а!
Смех. Шелест. Шуршание.
— Трус-сишь, малыш-ш...
Помогите, кто-нибудь, спасите меня от них!!!
Витрина прямо перед глазами, вот сейчас я упаду в нее, она расколется, и эта голова...
Теплые, живые руки обхватывают меня. Кто-то живой. Мама... мама?
— Пшли прочь! — не мама, голос мужской, живой, сердитый голос. Может быть, это сторож? Пусть это будет сторож!
Я оборачиваюсь, смотрю на него. Черты расплываются, вижу только бородку, усы, темные блестящие глаза. И улыбку.
— Не бойся. Они тебя не тронут, пока я с тобой.
Я верю ему. С ним — безопасно. Он не подпустит их больше. Никогда!
— Ты останешься со мной навсегда?
— Конечно, малыш. Теперь мы всегда будем вместе, — обещает он, улыбается, гладит меня по голове.
Его рука большая и надежная, а глаза — теплые и веселые.
Страх отступает, прячется под шкафы и витрины, и оттуда молчит. Ждет.
Не дождется.
Я беру его за руку, хочу спросить: как тебя зовут?..
Не успеваю: где-то далеко бьют часы.
Полночь.
Бьют куранты на Петропавловском соборе. А я сам — в Кунсткамере, и мне восемь. И сейчас я опять проснусь, так и не разглядев лица своего спасителя... или своего чудовища?
Бом-м-м...
Глава 6, в которой говорится о герцоге, пирогах и данайцах
Бом-м...
Дон вырвался из липкого кошмара с первым ударом часов. Сердце колотилось, как после долгого бега, простыня сбилась — видел бы сейчас его кто-нибудь! Хорошо, Маринка еще спит.
Стыдно, господин Горский! Подумаешь, кошмар. Кошмар закончился, доброе утро вам, дышите ровно и думайте о чем-нибудь хорошем.
Например, о кофе, которым так завлекательно пахнет... и что-то такое шкворчит едва слышно, и запах дразнит... ммм...
Бом!..
Он открыл глаза, бездумно глянул в окно.
Там, за окном, было мокро и прозрачно, как бывает только ранним осенним утром в Питере. Желтый березовый лист прилип к стеклу. Еще бы часик поспать, только без снов...
Глаза закрываются...
Бом!
С Невы протяжно и тоскливо откликнулся пароходный гудок, и следом еще один, на тон выше — это поздоровались первые речные трамвайчики.
Бом!
Пора вставать, но Маринка так славно сопит, свернувшись клубочком в его руках... Грех не поцеловать!..
Дон потянулся к ней, открыл глаза — и замер в недоумении. Потому что вместо привычных рыжих кудрей перед его носом были чьи-то темные, едва волнистые волосы. И пахло не Маринкой. И вообще...
С четвертым ударом часов Дон, наконец, окончательно проснулся и вспомнил: он у Киллера. И целовать его — явно плохая идея, даром что с утра пораньше хочется чего-то этакого. Вот была бы рядом Маринка...
Эх... придется обойтись кофе. И яичницей с ветчиной, или чем там пахнет?.. И откуда пахнет-то? Киллер вроде один живет!
С пятым "бомом" Киллер потянулся и буркнул что-то невнятное, что можно было принять как за "доброе утро", так и за "не хочу в школу". И повел носом в сторону кухни. Расплылся в улыбке.
— Завтрак, Дон!
Волшебное слово, подкрепленное седьмым и последним "бомом", придало Дону достаточный заряд бодрости, чтобы вскочить с дивана — и нос к носу столкнуться с...
— Доброе утро, судари мои! — сказал слегка дребезжащим тенором очень колоритный старичок и светло-светло улыбнулся.
Прежде всего в глаза бросался — потому что был чуть ниже уровня глаз Дона — красный ночной колпак с кокетливой кисточкой. Самый настоящий ночной колпак! А чуть ниже колпака виднелись аккуратные, совершенно седые бакенбарды, явно — гордость старичка. И бакенбарды, и усы, и профессорская бородка были ухожены, тщательно расчесаны, и вроде бы даже... напомажены? На носу старичка сидело настоящее пенсне. Овальные линзы, золотая оправа... и сломанное переносье, чиненное аккуратной, виток к витку уложенной медной проволокой.
— Э... доброе утро, сударь, — машинально откликнулся Дон, отступая и переводя взгляд еще ниже.
На тщательно отглаженный вишневый сюртук с длинными полами.
Сюртук, как и пенсне, знавал лучшие времена. Наверняка лет этак сорок назад он не лоснился на плечах, да и кожаные заплатки на локтях фасоном не предусматривались... как и медали. Целых три смутно знакомых медали, совершенно точно не русские — на одной из них был крест в круге, остальные Дон не рассмотрел, невежливо пялиться в упор на незнакомого профессора, даже если у него под сюртуком тельняшка — чистенькая, но ветхая — и бархатные штаны, и восточные туфли с загнутыми носами и вышивкой золотом по бархату цвета берлинской лазури. А в довершение картины — жесткий от крахмала белоснежный передник, вышитый лавандой и котятами.
Из какого музея он взялся? Или из лампы вылез?
— Доброе утро, Франц Карлович, — подал голос Киллер. — Познакомьтесь, это мой друг, Дон Горский.
Дон вздрогнул и поднял взгляд с котенка на переднике на лицо старичка-профессора. Смущенно улыбнулся: небось, целую минуту пялился на него, как первоклассник в зоопарке. А ведь старичок-то явно одинокий, есть в нем что-то такое, древнее и подзаброшенное.
— Здравствуйте, Франц Карлович. — Дон улыбнулся, не зная, что бы еще такого сказать. Даже странно, обычно он легко находил общий язык с кем угодно, от таджикского дворника и до примы Ла Скала.
Старичок просиял.
— Чрезвычайно приятно познакомиться, сударь! Смею надеяться, вы пьете кофе по-провански?
Кофе по-провански Дон ни разу не пробовал, но все равно кивнул:
— Если это пахнет кофе по-провански, то конечно пьем!
Старичок просиял еще, покивал, тихо пробормотал по-французски о хорошем аппетите растущих детей и засеменил на кухню, откуда плыли манящие ароматы кофе, сдобы и жареной ветчины. А Дон недоуменно оглянулся на Киллера.
Тот, с не меньшим недоумением разглядывая отстиранные и отглаженные джинсы, — те самые, вчера залитые пивом, — пожал плечами.
— Сосед сверху. Профессор на пенсии. То ли лингвистики, то ли кулинарии, я не совсем понял. Он такой... ну... одинокий.
Джинсы Дона, толстовка и даже носки с армейской аккуратностью были повешены на спинку того же стула, что и одежда Киллера. Такие же чистые, отглаженные и едва уловимо пахнущие лавандой.
— Э... у тебя что, домовой?..
Дон не удержался, понюхал толстовку и оглядел, наконец, комнату. Чистую. Аккуратную. Без малейших следов вчерашних посиделок.
Кто?.. Как?..
Ведь не было никого. И никто не шумел. Дон бы обязательно услышал и заметил, он всегда спит чутко. Даже когда мама заглядывает проверить, уснул ли он и выключил ли комп, просыпается. А тут...
Мистика.
— Наверное, Франц Карлович прибрался. Он такой... чистоплотный, да. Кажется, он меня немножко усыновил. Или увнучерил. — Киллер вздохнул и сделал круглые жалобные глаза. — Ну не могу ж я его прогнать? Это невежливо.
У Киллера забурчало в животе, намекая, что не только вежливость тому причиной.
— Я б тоже не смог, — хмыкнул Дон. — Такие запахи!
Полсекунды они смотрели друг на друга, а потом дружно засмеялись и так же дружно ломанулись на кухню, как настоящие вежливые юноши.
Завтрак, накрытый на две персоны, пах так, что Дон мигом забыл и про мистику, и про все на свете... то есть почти забыл. Потому что старичка-профессора на кухне не было. Испарился.
— А где Франц Карлович?
Очень хотелось проверить в кладовке и за занавеской, но там тоже никого не было, совершенно точно. Только на столе, прислонившись к кофейнику, сидела кукла: сантиметров двадцати, с фарфоровым личиком и одетая в платье с тюрнюром по моде конца позапрошлого века. Глаза у куклы были зелеными и лукавыми, а в руках она держала кружевной зонтик.
Киллер виновато вздохнул и развел руками.
— Наверное, ушел. Он иногда забывает попрощаться...
И поздороваться тоже, подумал Дон. Странный товарищ. Исчез, даже дверь не скрипнула. И вообще, чтобы старичок — и упустил случай рассказать молодежи о былых временах?..
Он только хотел спросить Киллера, часто ли Франц Карлович вот так берется неизвестно откуда и пропадает не пойми куда, как скрипнула входная дверь, а к ароматам кофе, сдобы и ветчины добавилось что-то еще орехово-мускатно-обалденное, да такое, что Дон забыл про все свои вопросы и обернулся.
На пороге кухни снова стоял смущенный донельзя старичок, держа в руках блюдо с пирогом. Пышным, румяным, источающим неземные ароматы.
— Я вот, судари мои, пирожок утром испек. Бессонница, знаете ли.
Дон с Киллером, не сговариваясь, засуетились: поставить еще один прибор, пододвинуть стул для профессора. Ну в самом деле, не прогонять же дедушку!
На вкус пирог оказался еще лучше, чем на запах. Дон с Киллером так им увлеклись, что едва не опоздали в школу. Тем более что профессор кулинарии — а может и целый академик, такие вкусности творит! — смотрел на них умиленно, подкладывал добавки и выглядел совершенно счастливым. Он немножко расспрашивал их о школе, немножко вздыхал о своих внуках во Франции, и даже рассказал, на диво коротко, о своих медалях.
Дон даже не особенно удивился, когда услышал о французском Сопротивлении. Милый домашний старичок вполне мог в молодости быть отчаянным партизаном и пускать под откос фашистские поезда. Или сыпать эсэсовцам в ароматный кофе цианистый калий.
Хоть роман о нем пиши.
Но роман писать было некогда. Успеть бы на первую пару!
Не успели.
Подъехали к школе, когда звонок уже прозвенел.
Из окна актового зала на рык байка выглянула Филька, свела брови и буркнула что-то неласковое.
— Распнет или сварит в кипятке, как думаешь? — задумчиво спросил Киллер, пристегивая байк к велосипедной стойке.
— Скорее испанский сапожок или нюрнбегнская дева, — так же задумчиво отозвался Дон. — Мы на первую репетицию опоздали, это вам не революция, это серьезно.
Первая пара была Филькина. В расписании она значилась литературой, причем иностранной и факультативной. Но Филька предпочитала делать практические занятия "для лучшего усвоения материала", а что может быть лучше для изучения Шекспира, чем постановка его "Двенадцатой ночи"?
Филькины закидоны с добровольно-принудительным театральным кружком одобряли далеко не все. Повелительница Тьмы снисходительно пожимала плечами и не советовала своим био-классам тратить время попусту. А товарищ Твердохлебов при упоминании Шекспира морщился, словно лимон откусил. На его взгляд, не было на свете более бесполезного дела, чем театр...
— ...еще бесполезнее только музыка, — продолжил Дон посвящать Киллера в школьные реалии. — Это ж о нашем Твердохлебове классический ужастик, ну знаешь? Когда к нему на занятия заглянули и попросили пюпитр. "Кто здесь Пюпитр, выходи!"
Оба заржали, и ржали ровно до тех пор, пока со школьного крыльца, где обычно на переменах курили пролетарии, не раздалось:
— Здорово! — вежливость, совершенно несвойственная Поцу, вмиг сбила с Дона все веселье, зато вскипятила адреналин.
Оборвав смех, он глянул на Поца, который вместо привычной презрительно-зверской рожи пытался улыбаться, и его свиту.
— Здоров, — нестройно поддержали фюрера Димоно-Колян, с не менее перекошенными непривычной любезностью рожами.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
