Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна (2)

Потом с сомнением смерил взглядом Леню — вернее того, в кого она теперь превратилась, — и не стал возиться и отсчитывать сорок или сколько там капель, а сразу вылил в стакан весь пузырек, поразмыслил, приоткрыл крышку чайника и туда тоже плеснул валерьянки с водой.

— Ему, поди, потужее всех пришлось, бедолаге, — пробормотал он себе в бородку.

Тут я должен с прискорбием признать, что дальнейшие события в моей памяти частично размылись, а частично стерлись совсем. Поэтому связного и последовательного изложения событий не получится. Должно быть, сказалось напряжение всего того хлопотливого и многотрудного дня: ведь мне пришлось спасать Крыса, и Егорушку, и Домовушку, да и всех нас в конце-то концов! Немудрено, что я стал нетверд в лапах и неуверен в движениях.

Смутно мне вспоминается, что я как-то неловко повернулся и опрокинул рюмку с валерьянкой, стоявшую перед Жабом, да так неудачно, что почти вся жидкость вылилась на меня. Совершенно инстинктивно, не думая, что делаю, я вылизал мокрую шерсть. Обычно я не моюсь языком, как какой-то обыкновенный кот, но тут, как видно, усталость взяла свое, и я поддался зову природы.

А что было дальше, я не помню.

Глава пятнадцатая, в которой я теряю память

Не нужно думать своим умом, что там не в порядке

Сюи Минтан, целитель

Я проснулся бодрый, посвежевший, отдохнувший.

События вчерашнего дня смутно припоминались мне — какой-то шум, какой-то гам, кто-то кричал, кто-то визжал, что-то падало и разбивалось. Но сказать, что что-либо смущало меня или тревожило мою совесть, я не могу — чего не было, того не было.

Я обнаружил себя (проснувшегося) в кресле в комнате Лады. Это было мое почти что самое любимое спальное место. Иногда я спал в кухне, на вышитой для меня заботливым Домовушкою подушечке, случалось мне прикорнуть и на жестком сиденье стула в кабинете — это когда мы с Вороном допоздна занимались. Больше всего я любил укладываться на мягкой постельке Лады, но она часто ворочалась во сне, и будила меня, поэтому мне среди ночи приходилось перебазироваться в кресло.

Я совершенно не помнил, где я устроился на ночь вчера — наверное, слишком устал.

Было темно, то есть глубокая ночь: Петух еще не пропел. Петух у нас кукарекает только один раз в сутки — на заре. Ну, иногда в течение дня — по личной просьбе или приказу Паука. А в деревнях, говорят, петухи три раза поют: в полночь, и перед рассветом, и когда солнышко встанет. Может, нашему городское происхождение мешает? Или лень?

Но, как бы то ни было, до утра было еще далеко, и в квартире стояла почти что тишина — только слышно было, как на кухне возится Домовушка, он же у нас создание ночное. Как, кстати, и я.

Я потянулся, зевнул — и почувствовал себя голодным. Ну, просто очень и очень голодным — не ужинал я вчера, что ли?

Покопавшись в памяти и убедившись, что события вчерашнего вечера полностью из нее исчезли — Леня с ребятенком приходила, и мы праздновали, это я помнил прекрасно. А дальше — туман. Может быть, я набрался на праздновании?

Да нет, вроде — голова не болела, помирать на месте, и немедленно, не хотелось, и никаких прочих признаков похмелья у меня не наблюдалось. Смутно вспомнилось, что потом мы ходили в шкаф, потому что ребятенок вдруг вырос, а затем уменьшился...

Ах, да! Я же его спас! И его, и Крыса, и Домовушку, и еще кого-то... Только вот кого?

Я отправился в кухню — составить компанию Домовушке в его хозяйственных хлопотах, перехватить чего-нибудь вкусного, чтобы дожить до завтрака, и заодно навести справки — кого ж я еще там спас?

Домовушка встретил меня совсем не приветливо. Можно даже сказать, грубо встретил меня Домовушка.

— А, — сказал Домовушка, на мгновение отведя взгляд от противня, который в этот момент драил, и взглянув на меня, — проспался, твое величие! Кушаньки хочешь? А не будет тебе до завтраку кушаньки, чтоб вдругорядь неповадно было!..

Неповадно — что?

— Да нет, — мурлыкнул я, не показывая, насколько ошарашен таким неласковым приемом. — Я так, заглянул узнать, может, тебе помощь нужна?

Домовушка с яростью завозил по противню проволочной сеточкой.

— Нет уж, — процедил он, — без подмоги обойдемся! Иди себе спи, Аника!

В аквариуме плеснуло, и Рыб высунул над поверхностью свое тупое рыло.

— Ты б и правда, Кот, шел себе. Домовой наш нынче не в настроении...

Я обошел Домовушку и приблизился к подоконнику.

— А что случилось-то?

Рыб пошамкал беззубым ртом.

— Я, собственно не присутствовал, а сплетничать не хочу... Но Домовой вчера из-за твоего поведения очень расстроился, а Жаб так и вовсе злой — не скажу, как Пес, но скорее, как вампир, и жаждет твоей крови. Так что если мы его сейчас разбудим — я тебе не позавидую.

Жаб завозился в своей миске, и я быстренько ретировался.

Почему-то при словах Рыба про Жаба у меня возникла ассоциация с чем-то клетчатым, как шахматная доска. В шахматы мы с ним вчера играли, что ли?

Да нет, Жаб в шахматы не умеет, вот в карты, в тыщу или там в клабер — это он всегда готов.

Странно все это как-то...

Пса на привычном месте — на коврике у порога — не оказалось. Должно быть, он до сих пор в шкафу, младенца воспитывает. Неужели Леня еще не проснулась?

Я заглянул в бабушкину комнату.

Точно, на кровати кто-то лежал.

А на спинке кровати спал Петух, спрятав голову под крыло.

Ну, с Петухом разговаривать — себе дороже, связно и понятно он ничего рассказать не сможет.

Я подумал, не вернуться ли в кухню, порасспросить Паука. Но Паука разбудить — это вам не конфетку скушать, семь потов сойдет, пока докричишься, и там, в кухне, к тому же сердитый Домовушка, да и Жаб может проснуться...

Я осторожно, чтобы не потревожить Ворона, ткнулся в дверь кабинета.

Ворон бодрствовал — иногда это с ним случается. Сидит до рассвета на своем пюпитре, ковыряется в конспектах Лады или в книжках сказок, ищет пути в далекое Там.

И меня обычно заставляет — дай ему ту вот книгу, найди ему эту страницу, скопируй ему этот абзац...

В этот раз Ворон обложился конспектами Лады.

Он хмуро взглянул на меня, отложил в сторону тетрадку, взял другую.

— Ну что, как самочувствие? — спросил он. — Пришел в себя?

— А я разве из себя выходил? — осторожно поинтересовался я.

Ворон хмыкнул, крякнул и прокашлялся. Мне показалось, что он смущен.

Смущенный Ворон — это что-то новенькое в нашей практике.

— Собственно, мы — все мы — сами виноваты в том, что произошло...

Пауза, которую он взял, затянулась, по моему мнению, чрезмерно.

— Да что произошло? — не выдержал я. — Ты можешь мне толком объяснить? Домовушка ярится — чуть противнем в меня не кинул, Рыб, видите ли, сплетничать не хочет, но говорит, что Жаб жаждет моей крови, как вампир, ты тоже крутишь-вертишь, толком ничего не рассказываешь...

Ворон отложил тетрадку, заложил крылья за спину, и еще раз кашлянул.

— Видишь ли, друг мой...

(Ну, амба, подумал я. Если уж Ворон называет меня "друг мой" — то уж точно чувствует себя виноватым. И, образно говоря, виляет хвостом).

— Видишь ли, мой друг, вчера ты вел себя несколько неадекватно. Но, я повторюсь, виноваты во многом мы сами. Механизм воздействия корня валерианы на кошачий организм до конца не изучен, и нам надо было предвидеть, что мощный инстинкт неразумного животного в данном конкретном случае, после некоторой психологической, физической и магической перегрузки, каковой ты был некоторое время подвержен, возьмет верх над интеллектом. Но ты тоже хорош! В тяжелую годину испытаний, когда под угрозой само существование нашего сообщества, когда дамоклов меч смерти — от голода ли, от преждевременной и скоропостижной старости ли — висит над несмышленым дитятею, ты, маг, хоть и недоучка, позволяешь властвовать собой своим животным инстинктам! Для мага столь низкий уровень самоконтроля недопустим! Особенно учитывая грубейшее нарушение правил, допущенное тобой при выполнении заклинания трансформации! Вместо того, чтобы раскаиваться и судорожно изыскивать пути разрешения конфликтной ситуации и исправления своих недочетов и ошибок, ты пускаешься во все тяжкие! Фу, срам!!!

— Ага, я понял, — уныло произнес я. — Коту дали валерьянки. Ну, и что дальше?

Тут Ворон меня удивил окончательно и бесповоротно.

Он фыркнул.

На чистом кошачьем языке, и с прекрасным произношением.

В переводе это будет...

Нет, лучше я не буду переводить, скажу только, что в переводе это будет совершенно нецензурно и непечатно. Да, я знаю, что нынче это даже модно — использовать при написании литературных произведений обсценную лексику. Но я как-то за модой не гонюсь. И воспитан в твердых правилах — для литературы литературный язык, для разговора — разговорный. В присутствии женщин и детей — не выражаться.

— Ну, Ворон, убил! — восхитился я. — Да ты, оказывается, и кошачьим владеешь!

— С вами поведешься — и на суахили ругаться научишься, — сухо ответил Ворон. И вдруг заорал: — Все! Лирическое отступление считаю оконченным! Берись за дело! К сожалению, Бабушкин архив пропал, и приходится перелопачивать конспекты Лады. Вон ту стопочку возьми.

Ворон уже вернулся в привычное раздраженно-деловое состояние духа. Расспрашивать его теперь бесполезно — он только еще больше будет раздражаться, и я могу схлопотать клювом в темечко.

Я вздохнул, и поплелся к своему месту на письменном столе.

— Хоть что искать?

Ворон удивленно воззрился на меня.

— Как это — что? Ты вчера наломал дров, тебе и расхлебывать. Я, конечно, не уверен, что это варево возможно расхлебать, но попытаться необходимо. Нужно возвратить мать ребенку, мужа — жене; да и Жаб, я думаю, не захочет щеголять в этом шутовском обличьи.

— Ничего не понимаю!

То есть что-то начало брезжить в моей памяти, вроде бы я вчера пытался трансформировать какую-то тетку и какого-то дядьку, а Жаб, который всегда попадает не туда, куда надо, в этот раз попал под действие магии...Случайно, разумеется.

Ворон, видя мое недоумение, скупо и сухо просветил меня, перечислив по пунктам все негативные последствия моего вчерашнего неудачного колдовства.

Бр-р-р!

Немудрено, что я все забыл — это мой организм так боролся с мощными отрицательными эмоциями.

— ...А ты думал, это из-за люстры Домовушка на тебя так взъелся? — завершил свой краткий обзор Ворон. — Нет, это из-за Чайника. У Домового свои, может быть, ошибочные, но твердые понятия что есть Зло, и, соответственно, Добро. И убедить его, что в твоих действиях не было злого умысла, я не смог. Тем более что ты его оскорбил.

— Я? Домовушку? Да не может такого быть! И причем тут люстра?

— Про люстру, если сам не вспомнишь, тебе расскажет кто-нибудь другой. Мне сейчас не до бытового аспекта — мне бы с магическим разобраться. Возможно, Ратибор, когда проснется, нам что-то подскажет. Если будет в состоянии, то есть если не потерял при трансформации своих магических способностей. Иногда это случается.

Ратибор? А это кто еще?

Ах, да, брат, "ейный брат", явившийся к нам из далекого "Где-то Тама", и которого я случайно превратил в женщину.

Память моя пробудилась — я вспомнил все — но только до того момента, как опрокинул рюмку с валерьянкой.

Донна Роза!

Это ж действительно дрова у дома! Дубовые! Это ж мы за год не разгребем!

И я погрузился в работу.

Хоть мне и очень интересно было узнать, что там случилось с люстрой...

Глава шестнадцатая, в которой меня просвещают

— Сижу, никого не трогаю, примус починяю...

Кот Бегемот

Люстра эта, с висюльками богемского хрусталя, тренькавшими при малейшем сквознячке, когда-то висела в большой комнате.

Потом, когда Лада уснула, в большой комнате свет не зажигали.

И Домовушка, который питал слабость к хрусталю, словно советская женщина периода застоя, перевесил люстру в комнату Бабушки. Если я эту люстру разбил...

Но нет, этого я не сделал — когда Домовушка позвал нас с Вороном завтракать, я заглянул в бабушкину комнату.

Люстра висела на своем месте.

Так что вроде бы в самом страшном грехе я не повинен.

И все-таки что же вчера произошло?

Просветил меня Жаб.

Когда Жаб вылез из миски на подоконнике, клетчатое его оперение сверкало и искрилось на солнышке.

— Какой ты у нас стал красавец, ну прям Птиц Райский! — хихикнул Крыс и пошевелил носом. — Спасибо Коту должен сказать, а не дуться: был мерзкой Жабой, а теперь хоть в клетку золотую сажай, такой диамант! В клеточку! — Крыс снова пошевелил носом.

Жаб буркнул неразборчиво, то ли приветствие, то ли наоборот, совет Крысу заткнуться, и занял свое место за столом.

— Ты бы, Крысик, язык-от прикусил бы, чтоб беды не случилось, — ласково посоветовал Крысу Домовушка, ставя перед ним тарелку — Жабик наш и так не в духах, а ты его дразнишь-раззадориваешь... Мирно надобно жить, в любви и уважении взаимном... — и шлепнул на тарелку перед Крысом половник каши.

Пшенной, конечно.

Крыс скривился.

Мы с Крысом вообще-то антиподы, но тут наши вкусы совпадают — я тоже не терплю пшено ни в каком виде.

Однако в то утро я был слишком голоден, и совесть меня заедала, и мучило любопытство.

Поэтому свою порцию пшенной каши я принял не ропща, как заслуженный удар судьбы. Судьбоносцем в данном конкретном случае выступал Домовушка.

Но, должно быть, на моей морде покорность судьбе была написана слишком красноречиво.

— Ты уж, твое величие, прости-извини, деликатностей разносольных для тебя не припасено, — сухо сказал Домовушка, наделяя меня порцией каши. И поджал губки.

Тот самый Домовушка, который всего минуту назад читал проповедь о мире, дружбе, и взаимоуважении!

Видно, крепко я вчера его достал.

Жаб злорадно ухмыльнулся.

На физиономии его перья не выросли, и ухмылка во всю широченную жабью пасть вышла зловещая. Я даже вздрогнул — просто монстр какой-то, а не Жаб, право слово!

Он, должно быть, уже был оповещен о том, что я потерял память. Рыб, декларируя отвращение к сплетням, тем не менее, тот еще сплетник: походя, двумя-тремя словами, а то и вовсе ненароком, легким намеком, поставит в известность всех и обо всем.

Хотя, возможно, я наговариваю на смирного и скромного Карася, и Жаб просто подслушал ночной наш с Рыбом разговор.

И теперь Жаб придвинулся ко мне поближе, и вполголоса, обстоятельно, с удовольствием, которого не скрывал, сообщил мне обо всех моих вчерашних подвигах.

Во-первых, разбив рюмку с валерьянкой, предназначавшейся Жабу, я этим не ограничился, нет!

Я сунул морду в стакан Лени, вылакал половину, а потом лапой вышиб этот самый стакан из ее руки. Стакан разбился, и я подлизал валерьянку с пола.

Но этого мне оказалось мало, и я принялся извлекать валерьянку из Чайника. Чайник, перепуганный, задребезжал крышкой, засвистел носиком и попытался скрыться от меня под шкафом, откуда я его выкатил лапой, частично расплескав содержимое.

Домовушка и Ворон, в тщетных попытках унять меня, пострадали: я исцарапал Домовушке лапы и мордочку, а у Ворона выдрал несколько перьев.