Ариец тоже пролаял что-то похожее на "хай", к которому очень просилось "майн фюрер". Сегодня он снова был штандартенфюрером СС кирпичноликим, что совершенно не вязалось с показным миролюбием Поца. Судя по виду Арийца, намечалась драка, причем прямо сейчас. Но Поц же не такой придурок, чтобы лезть на рожон под окнами Эльвиры! Да и лыбиться при этом вовсе не обязательно. Все страньше и страньше, как сказала бы Алиса. А вот Витька в свите Поца уже не было, как, впрочем, и вчера в переулке. Раскол в рядах, что, несомненно, плюс.

Все это подумалось ровно за тот миг, что понадобился на вежливо-нейтральное "привет" — и пройти мимо, в школьные двери. Киллер тоже поздоровался, так же подчеркнуто-никак, и только внутри школы выдохнул, одновременно с Доном.

— Дерьмо, — буркнул Дон, передергивая плечами. В дружелюбие Поца он не верил ни на грош, и чем старательнее тот лыбился — тем сильнее хотелось его пристрелить. Профилактически.

Киллер согласно хмыкнул.

— Надо с Фелициатой поговорить, а, Дон? Прямо бы сегодня, а то мало ли. Мне-то плевать, сядет Поц или нет, а себя жаль, если что. И наших тоже.

Мимолетно удивившись наплевательскому отношению Киллера к негласному пацанскому правилу никогда не посвящать в свои проблемы взрослых, а особенно учителей, Дон кивнул:

— Поговорим, вот как будет перерыв, так и сразу.

Он-то сам Фильке, в отличие от всех прочих, доверял почти как себе. Почти — это значит чуть больше. И не считал это слабостью, наоборот, дополнительным резервом, потому что доверять сенсею — это правильно, а не доверять — дурь, причем обоюдная, особенно когда дело так явственно пахнет керосином.

Киллер поднял бровь.

— Перерыв?

— Сегодня мы репетируем первую и вторую пары. Литература и история. Ты пьесу-то выучил?

— Выучил, — буркнул Киллер, мрачнея на глазах. — Сговорились вы, что ли? Или я правда на девчонку похож?.. Как там у него было-то, про румяный рот и "ты словно создан женщину играть"?

— Нет, конечно не похож, — честно ответил Дон.

На девчонку Киллер не походил никак и совершенно, даже если на него напялить юбку, все равно не поможет. Но... но вот на Цезарио, плута и мошенника, вполне. Даже более чем вполне. И это было хорошо — думать о Цезарио, Шекспировских страстях и сердитой Фильке, а не гадать, какую еще подлость задумал Поц.

Филька их встретила сперва хмуро, потом присмотрелась, непонятно почему смягчилась, подмигнула Киллеру, вручила ему бархатный берет с пером и текст. А Дону просто махнула на сцену, он свою роль и так знал наизусть. Весь май и начало июня в тогда еще девятом "А" кипели страсти по Шекспиру: Филька заявила, что ставить будут "Двенадцатую ночь" и только "Двенадцатую ночь", причем мужским составом, как ставил сам Шекспир в своем "Глобусе".

Класс офигел.

Девчонки — потому что их оставили за бортом.

Парни — потому что кому-то из них светило играть Виолу, Оливию и Марию.

На дружное возмущение Филька только вздернула бровь и велела прекратить базар.

Ее внезапно поддержал Ромка. В прошлые годы он работал помощником режиссера при Фильке, а тут заявил, что раз уж актеры только мужчины, то и режиссер — тоже. То есть он, Ромка. И он знает, как это ставить.

От офигения с ним даже спорить никто не стал. А потом было поздно — сколько бы они не ругались, сколько бы не доказывали Ромке и Фильке, что традиции должны меняться, и без девушек спектакля не получится, все было бесполезно.

Зато, пока ругались — с аргументацией из истории европейского театра и пьес самого Шекспира — Дон все выучил. И "Двенадцатую ночь", и "Короля Лира", и "Принца Датского", и до черта всего еще.

— Берем четвертую сцену, — распорядилась Филька, исполняющая обязанности ассистента режиссера: даром что театр мужской, но без нее кипеша быть не может. — Орсино, Цезарио, готовы?

Дон кивнул, ободряюще пихнул Киллера плечом и ушел в условные кулисы, к "придворным", а Ромка вылез на сцену и принялся объяснять мизансцену, размахивая руками и пиная мебель. Странновато было видеть Ромку в роли главного режиссера, обычно он предпочитал держаться в тени и не принимать решений, а тут нате вам, перст указующий. И что совсем непривычно — у него, похоже, получалось. Молоток Ромка.

Ромка будто подслушал мысли: обернулся, посмотрел благодарно, махнул рукой еще раз и вспомнил о том, что он не только режиссер, а еще и Валентин.

Сделав фальшиво-снисходительное лицо, процедил:

— Если герцог будет и впредь оказывать вам такое благоволение, Цезарио, — дернул бровью в точности как Дон, когда желал уничтожить противника морально, — вы достигнете многого: он знает вас всего лишь три дня, и вы уже не чужой.

Такая натуральная ревность прозвучала в Ромкином голосе, что Дон даже удивился. Если бы верил, что Ромка в принципе способен ревновать, поверил бы безоговорочно. А Киллер, до того целую минуту вертевший в руках берет, вдруг хмыкнул, насмешливо заломил бровь...

— Вы боитесь либо его изменчивости, либо моего нерадения, если ставите под вопрос длительность его любви. Что, он непостоянен в своем благоволении?

И нахально улыбнулся. Вот же павлин-провокатор! Настоящий Цезарио!

Отбрил Валентина, услышал наконец, что про него спрашивают, разулыбался и поспешил на зов, впопыхах сперва натянув берет (задом наперед!), а потом, спохватившись, торопливо его стащил.

Внимательно выслушал все, что ему изволил сказать герцог — мрачнея с каждым словом — и вежливо попытался отбрыкаться от роли свахи, приводя в оправдание неприступность Оливии, собственную некомпетентность в вопросе сватовства и плохие приметы. Потом уставился на герцога с явной надеждой, мол, может, я все-таки не пойду, а?..

Но Дон был непреклонен. И заодно его подразнил: ах, Цезарио, у тебя такие губки, такой голосок, беги, короче, исполняй мое благородное повеление. Ну и чтобы наглый мальчишка не держал его совсем уж за идиота, а то знаем мы, как вы умеете прогулять, а потом сказки рассказывать, отправил с ним всю свиту. Для пущей надежности. Но — с возвышенно-придурковатым видом, пристойным пылкому влюбленному.

Цезарио выдал пламенную, но сквозь зубы, благодарность и добавил в сторону:

— Мне нелегко тебе жену добыть: Ведь я сама хотела б ею быть!

Дон это тоже читал. И не один раз. И все это время не мог понять, ну как так: герцог же сугубо натуральной ориентации, вот же такая романтичная история с Оливией. Как он мог запасть на Цезарио-то? Он же не знал, что это девушка! До хрипоты спорили об этом с Ромкой и Филькой — когда выяснилось, что чокнутого Орсино играть ему. Нет, конечно, чисто по приколу он и не такое сыграет, хоть вороватого андалузского цыгана Эсмеральдо, но чтобы всерьез? Не смешите мои тапочки!

Ромка тоже спорил до хрипоты, доказывал, что на самом деле и не такое возможно, и что в те темные века герцоги как только не дурили, а тут же — очаровательный мальчишка, который во все это играет, как в оловянных солдатиков, и провоцирует герцога со страшной силой, как не купиться? И вообще, он все равно в Цезарио видит девушку... почему? Да потому! Шекспиру виднее, не спорь!

От такой Ромкиной наглости и напора Дон охреневал, ржал и над ним, и над Орсино, и над Филькой, которая этот бред собачий собралась выставлять не куда-нибудь на авангардную тусню, а на федеральный, — нет, вы только вдумайтесь! — на федеральный школьный фестиваль!

Шекспир. Мальчики играют девочек. И он, Дон-солнце, — двинутый герцог, запавший на мальчишку.

Бред.

Чтобы Дон — и на мальчишку? У него-то с ориентацией все в полном порядке!

А тут...

Тут Дон вдруг начал понимать Шекспировского Орсино. Потому что Цезарио, когда говорил про Виолу, как-то совсем по-особенному улыбнулся, чуть повернул голову, к заглядывающему в окно солнцу, склонил ее набок... Резко захотелось протереть глаза. Где Киллер? Вот же она, девчонка. Виола. В джинсах Киллера, в его же толстом свитере и зеленом берете Цезарио, но какая разница? Все равно, вот же: шоколадные кудри (надо же, выяснилось на ярком солнце, что шоколадные, а не непонятно-темные!), зеленые лукавые глазищи, характерно-девичий наклон головы, мягкая мечтательная улыбка... и голос. Чистый такой, певучий голос. А пластика? Настоящая девичья пластика, как Киллеру удается? Его бы вот так нарисовать, нет, лучше раздеть, чтобы видеть, как двигаются мышцы под кожей, и рисовать. Ужасно интересно, что бы получилось на бумаге, или — да, точно! — в глине. Его надо лепить...

— Дон, ау! — Ромка похлопал его по плечу. — Отлично, конец сцены просто зашибенно, только не так долго!

Он еще что-то говорил о том, что Дон гений, прирожденный артист, и влюбленный герцог из него — не герцог, а конфетка, я и не думал, что ты способен сделать настолько вдохновенно-идиотскую морду, запомни это, это же то самое!..

Дон не слушал, очарованный новой идеей.

— Да понял я, понял, — отмахнулся он, и Ромка бросился тыкать придворных, то есть рыжего Сашку, Витьку и Марата, в "не там стояли, не туда ходили, кирпич башка упадет!"

Окинув взглядом зал, Дон вернулся к Цезарио-Виоле. Сейчас смотреть на нее хотелось все время, смотреть, трогать и разобрать на винтики, чтобы понять, как оно устроено, и слепить такое же. Ну ладно, не разобрать, просто — смотреть и трогать, и лепить, и рисовать... Да черт же! Как не вовремя его посетила муза!

Девушка в зеленом берете потянулась, запрокинув голову, содрала берет и снова стала Киллером. Он подошел к Дону и затрещал, что вроде как поймал образ, интересный образ, кстати, Ромка — молодец, эй, Ром? Слышишь?

Поднял вверх большой палец.

Ромка услышал. Посмотрел на Дона, помрачнел, мазнул злым взглядом по Киллеру, ненатурально улыбнулся — у Дона так и засосало под ложечкой. Что-то с Ромкой не в порядке!

Дон уже шагнул к Ромке — такие дела надо решать сразу, не откладывая, а то поздно будет...

Но Киллер прямо перед ним, вместо того чтобы посторониться, замер. Сузил глаза, раздул ноздри и показал Дону взглядом на дверь.

Туда же устремились и взгляды всех остальных. И разговоры вмиг стихли.

Черт! Что там?

Дон обернулся.

И увидел входящих в актовый зал бешек с Поцем во главе. Рожа у него была по-прежнему перекошена подобием улыбки, но только слепой олигофрен бы усомнился в том, что будь у Поца возможность, он бы свернул шею и Дону, и Киллеру, и Киру с Ромкой, и своему же Витьку.

Атмосфера похолодела разом градусов на десять. Все музы, которые витали и подзуживали, разом заткнулись.

Одна Филька, по обыкновению, ничего в упор не замечала и всем то же советовала.

— Вот отлично! — обрадовалась она пополнению. — Так, вы пока в зал, а вы — на сцену, нам нужны еще придворные в свиту Орсино. И у нас все еще нет Оливии, кто хочет эту роль?

Бешки запереглядывались, замялись. Шутка ли, поцанам предложили играть девчонок!

Почти тут же поднялась рука — ну как на уроке.

Ариец. И выражение на морде — чистая Жанна Д`Арк перед сожжением на костре.

— Можно я?

Дону захотелось протереть глаза. Штандартенфюрер — Оливией, добровольно?! С ума сошел. Поц и Димоно-Колян тоже не поняли юмора: их верный соратник вызвался надеть юбку?! Такого не бывает. В раз не поняли и не поверили — заржали. Негромко, сегодня они вообще были какие-то тихие, в точности как гадюки под колодой, и не менее гадюк приятные взгляду. А Ариец, вместо того чтобы воспользоваться возможностью для отступления и заржать вместе со своим фюрером, шагнул вперед и просительно поглядел на Фильку.

— Конечно, Эрик! — Филька просияла и протянула экземпляр текста. — Пока мы занимаемся четвертой сценой, прочитай пьесу.

Атмосфера в зале похолодела еще на пяток градусов, запахло вьюгой и Валгаллой. Рожа Поца перекосилась окончательно.

И словно его кривым отражением, заледенел Ромка.

— Эрик отлично сыграет Валентина. А Оливию возьму я.

Все дружно уставились на него. На лице Арийца отчетливо прочиталось облегчение, на роже Поца — растерянность. Одна Филька посуровела.

— Нет. Рома, ты режиссер. Тебе нельзя отвлекаться на главную роль.

— Я справлюсь, Фелициата Казимировна! — в голосе Ромки послышались просительные нотки. — Роль не помешает режиссуре, к тому же Эрик... — Он смерил Арийца взглядом, явно намекая, что из него Оливия — что из коровы балерина. — Эрик слишком высокий.

Филька покачала головой, отметая все возражения.

— Рост не имеет значения, Рома. Итак, Эрик будет играть Оливию...

Ромка погас, даже плечи опустил и стал совсем не похож на Великого Режиссера. Странно. Далась ему эта Оливия! Весной, когда распределяли роли, вообще хотел Виолу-Цезарио взять, но тогда решили ее отдать Ахмету, а Оливию — Волку. Оба пролетели с экзаменами летом, а осенью роли и не обсуждали... Ох, неладно дело в Датском королевстве!..

Додумать про Ромку он не успел, потому что Филька трижды хлопнула в ладоши и велела продолжать репетицию. Снова — Цезарио, Орсино, придворные.

С придворными проблем не оказалось. Особенно с Валентином. Ромка на этот раз выдал не только ревность, но и старательно скрытую вражду. Такой получился Валентин, прям сахарный пончик с повидлом. Из волчьей ягоды. Дона аж передернуло, и снова подумалось — надо поговорить. Сразу после репетиции. Черт знает что творится с парнем! А Цезарио на провокацию не поддался, отшутился...

И тут проблема случилась у герцога.

Даже не проблема, а помешательство. Позабыв про Ромку, про Поца и про все на свете, он говорил положенные Орсино реплики, но изображать ненормального ему уже не пришлось — ни к чему изображать то, что и так есть.

Такое помешательство с Доном случалось иногда, в приступе вдохновения, когда он видел... ну да, именно видел. Совершенно не то, что все остальные, но точно знал, что видит правильно. Вот и сейчас — он видел. А все остальные — ослепли и оглохли, а может, отупели, потому что не видели того, что не увидеть невозможно! Взять хоть улыбку Цезарио, когда он улыбался Валентину — на его щеках появлялись ямочки, и сами щеки были гладкими и нежными. А ведь они все уже бреются, большинство не первый год. А Цезарио... то есть Киллер, сегодня с утра не брился, некогда им было, а никакой щетины, совершенно же! У Дона — есть, колется. И Маринка на него, небритого, фыркает и не хочет целоваться, а Виола бы захотела? Ей нравится?.. Черт, не ей, ему же! Цезарио, Киллер, Леон...

— Видал ли кто Цезарио?

Да какая разница, все равно — Виола! Когда она подбегала к своему герцогу — так легко, как будто летела над травой... то есть сценой... ну не двигаются так парни, почему этого никто не видит? И где были его, герцога, глаза? Он ведь тоже верил, что это Цезарио, а вовсе не Виола! Может, сбивал с толку берет? А теперь этот берет опять сбивает с мыслей, путает, зараза, потому что надо думать об Оливии, герцогу положено об Оливии! Так же как Дону — о Маринке, и о Поце с Ромкой. А думается, что берет — точно в цвет Виолиных глаз. И эти локоны из-под него... и зачем их связывать в хвост? Совершенно лишнее.