Однажды, после долгой отлучки длиной в несколько месяцев, Атх возвращался домой. Он шел по родному селу собачьими тропами, не смея пройти по улицам, зная, что никому не нужен такой гость, как он. Он тихо пробирался сквозь заиндевевшие кустарники, на которых играли рассветные лучи, заставляя иголки инея блестеть бриллиантами. Атх шел домой с пустыми руками, не по сезону легкий плащ свисал с худых плечей, руки озябли на легком морозе. У него не было ни хетега15, в первый раз за несколько лет он возвращался домой, просто чтобы повидать свою мать, возвращался, потому что устал от бесконечных погонь, потому что устал прятаться по чердакам, устал от враждебности и недоверия.
Сердце Атха недобро кольнуло, когда, дойдя до своего двора, он увидел равномерно заиндевевшие дорожки, на которых не виднелись человеческие следы. Чем ближе он подходил к дому, тем обоснованнее становились его опасения— последней каплей стали заколоченные старыми досками окна. Атх толкнул дверь, но она не поддалась. Запасного ключа на привычном месте он тоже не нашел. Заглянув внутрь сквозь щель, он увидел, что пол покрыт тонким слоем пепла— верным признаком того, что здесь побывали Братья Скорби— жрецы Дембранда, духа углей. Кроме всего прочего, их прямой обязанностью было захоронение покойников, у которых не осталось никого, кто мог бы позаботиться о теле.
Больше Атх не пытался попасть в дом. Через несколько минут он уже был на кладбище— найти могилу матери ему не составило труда. Он стоял у невысокого холмика, еле сдерживая слезы, и чувствовал, что теперь он остался в этом мире один. Вор и раньше чувствовал себя одиноким, но сейчас это чувство пронизало его полностью, и он ясно увидел, что выхода из этого тотального одиночества просто нет.
— Нет, вы посмотрите-ка, явился!— услышал он за спиной голос соседки, сварливой старухи, которая с самого его детства предсказывала, что он окончит свои дни в петле на эшафоте.— А где ж ты был, когда мать твоя помирала с холоду и голоду?
Атх со злобой стиснул кулаки и, развернувшись, в упор посмотрел на соседку. И, хоть она на своем веку повидала многое и сама кого угодно могла напугать до дрожи в коленях коронным саметтардским взглядом исподлобья, сейчас она решила, что безопаснее будет удалиться от "этого несносного нелюдя", как она обычно называла Атха.
Проводив взглядом вздорную старуху, которая уходила, что-то кудахтая об Атхе и эшафотах, он опустился на колени перед могилой.
— Прости, мама,— только и смог произнести он.
С тех пор, как Атх, оставив своих братьев по оружию на привале после долгого перехода, погрузился в прохладную бездну леса, он шел с тяжелым сердцем, какое-то нехорошее чувство мучило его, но он не мог понять, в чем дело. Вроде бы все было так же, как и тысячи раз до этого— темнота, тишь, мокрые ветки, густая трава, но что-то было не так. Несколько раз он замирал и прислушивался, но не слышал ничего, кроме шелеста листьев и собственного дыхания.
Лишь пройдя уже значительное расстояние, Атх понял, что это было за чувство— чей-то тяжелый взгляд впился ему в спину. Разведчик резко обернулся, но за спиной никого не было, так же, как не было и на деревьях. Однако легче не стало— как только Атх продолжил путь, странное чувство вернулось, теперь это было уже не предчувствие, но уверенность, что он не один. Саметтардца было нелегко напугать, но этот невидимый враг сильно действовал ему на нервы.
Атху казалось, что эта тень в ночи идет за ним след в след, ловит его дыхание, слушает удары сердца. Подгоняемый собственным воображением, он шел все быстрее, но незримый враг не отставал, наоборот, казалось, чем быстрее он идет, тем быстрее к нему приближается что-то ужасное, что-то неотвратимое. Наконец, нервы разведчика сдали и, вырвав из ножен свой длинный кинжал он снова обернулся— его взгляд уперся в желтые спокойные глаза, что стояли перед самым его лицом.
Рука с кинжалом, занесенная для удара, безвольно опустилась, из ослабевших разжавшихся пальцев выскользнуло оружие, мягко упав в траву.
— Мама?..
Удивленный шепот растворился бархатистой темноте леса.
Нервно шагая по маленькой поляне, Сигвальд думал о событиях прошедших суток— их произошло настолько много, что они просто не укладывались в голове. Побег, ночь в лесу, Оди, таверна, снова лес, снова Оди, теперь еще Асель, которая вынуждает идти черт знает куда... Воин снова ощущал себя оторвавшимся от ветки сухим листом, который промозглый осенний ветер гонит прочь, совсем как десять лет назад, когда он шестнадцатилетним мальчишкой оказался один в чужой стране.
Мысли и воспоминания беспорядочно роились у него в голове, от них бросало то в жар, то в холод. Когда терпеть это стало невозможно, Сигвальд остановился и, закрыв лицо руками, прислушался к лесу. Сначала он ощутил только прохладное прикосновение легкого ветерка, и это было похоже на погружение в кристально чистый холодный ручей, который остужает и тело и разум, смывая все лишнее, ненужное, бессмысленное. Глубоко вздохнув, Сигвальд решил смириться и отдаться во власть судьбы.
Через пару минут он начал различать шелест трав и листьев, жужжание ночных насекомых, соловьиные трели где-то вдалеке. Но какой-то назойливый шум мешал ему наслаждаться созерцанием природы— с досадой оглянувшись, он увидел Оди, который с остервенением ворочался с боку на бок.
— Спи уже,— тихонько сказал Сигвальд, наклонившись над беспокойным инженером.
— Не могу. Я замерз,— пожаловался Оди, в доказательство прикоснувшись к Сигвальду холодной, как лед, рукой.
Воин посмотрел на Оди, как на ребенка, и, покачав головой, молча расшнуровал свой плащ и отдал его инженеру, который сразу закутался в него с головой, свернулся калачиком и уже через пять минут, согревшись, сладко заснул.
Еще некоторое время Сигвальд все так же ходил по поляне, по привычке держа руку на рукояти меча, но вскоре почувствовал, что валится с ног от усталости. Он как никто другой знал, что сон на посту в большинстве случаев заканчивается трагично, потому, чувствуя, что силы на исходе, попытался разбудить Асель, но та лишь послала его к чертовой матери, сказала, что сейчас не ее очередь стоять на часах и чтобы он не мешал спать.
Скоро силы совсем покинули бывшего оруженосца и он, решив опереться о дерево, сам не заметил, как сполз вниз и заснул как убитый, уронив голову на грудь и все еще сжимая меч в руке.
И сквозь сон никто не различил шорохов, никто не заметил трех темных фигур, что, отделившись от деревьев, крались к поляне. Наемники старались как можно тише приблизиться к спящим, чтобы оглушить их и, связав, доставить прямо демгарду.
Внезапно тишину леса разорвал душераздирающий крик— один из наемников в темноте не заметил завернутого в плащ Оди и наступил на него. Услышав крик, Сигвальд и Асель моментально проснулись и, увидев на поляне троих вооруженных людей, очень быстро сообразили, что чуть было не оказались в плену. Эта мысль бодрила, потому Асель в мгновение ока откатилась в кусты, не забыв прихватить с собой лук и колчан со стрелами, Сигвальд вскочил, выхватив меч.
Оглянувшись, он выбрал ближайшего противника и, покрыв разделявшее их расстояние двумя большими шагами, сделал резкий выпад, сопровождающийся широким взмахом меча. Наемник попытался достать свою окованную дубинку, но правая рука не слушалась его. Через миг он почувствовал обжигающую адскую боль в груди и наконец понял, что не так с его рукой— глубокая рана тянулась от сломанной ключицы до нижних ребер, кровь лилась из нее сильным потоком. Даже не вскрикнув, наемник рухнул навзничь.
В этот же миг тетива Асель пропела свою песню и окровавленный наконечник стрелы показался из груди наемника, которому не посчастливилось наступить на спящего Оди. Стрела, посланная браконьеркой практически вслепую, пробила ему сердце, и несостоявшийся охотник за головами упал замертво.
Асель уже натянула тетиву заново, чтобы прикончить последнего наемника, но так и не спустила стрелу— тот уже был слишком близко к Сигвальду и Асель не хотела рисковать.
Сигвальд краем глаза заметил лидера наемников, который замахнулся на него мечом, и в последний момент успел поставить скользящий блок и отвести от себя мощный удар противника. Оружие последнего наемника не встретило сопротивления, на которое он рассчитывал, потому он немного покачнулся, и это была его роковая ошибка— ловко извернувшись, Сигвальд подрубил ему колено и, когда тот тяжело опустился на землю, глубоко всадил ему меч в шею сбоку.
Когда последний наемник, захлебнувшись кровью, перестал биться в конвульсиях, тяжело дышащий Сигвальд стряхнул его тело с меча и хватнув ртом пару глотков воздуха отошел от трупа на несколько шагов. Тут же из кустов вылезла Асель:
— Жив? Цел?
— Да.
— Уверен, что не ранен?
— Вполне,— ответил воин.— А где Оди?
В самом деле, никто не видел инженера с тех пор, как он истошно заорал, и Сигвальд и Асель испугались, как бы его не убил один из наемников, пока они занимались другими. Разом они бросились к тому месту, где видели его в последний раз. Оди лежал там же, придавленный трупом бойца, убитого Асель. Инженер не подавал признаков жизни. Когда тело оттащили в сторону, то увидели, что Оди лежит ничком, прикрыв окровавленную голову руками.
Перевернув друга на спину, Сигвальд приложил ухо к его груди в надежде услышать стук сердца, однако слышал только свой бешеный пульс, который бил чечетку прямо в горле, да свое же шумное взволнованное дыхание. Стоя на коленях около Оди, Сигвальд отвел глаза и, горестно покачав головой, сообщил Асель, что все кончено.
— Да быть того не может!— хмыкнула Асель, в свою очередь пытаясь нащупать пульс у инженера.
Сперва она внимательно слушала, положив одну руку на горло бесчувственного Оди, а второй приказывая Сигвальду молчать и не шевелиться, потом вцепилась в худые плечи инженера и, как следует его встряхнув, отвесила несколько щедрых пощечин. Сигвальд уже хотел было сказать, чтобы она перестала издеваться над телом, как Оди вдруг зашевелился и, открыв глаза, осоловелым взглядом посмотрел на Асель.
— Ну вот,— произнесла Асель с чувством глубокого удовлетворения проделанной работой.— Жив-живехонек твой инженеришка.
С трудом поднявшись с земли, Оди огляделся вокруг и, увидев последствия драки, чуть было снова не потерял сознание, однако удержался на ногах и, покачиваясь, подошел к Сигвальду.
— Сукин же ты сын, Оди,— медленно и тихо произнес Сигвальд.— Что ж ты так нас пугаешь? Мы думали уже, тебя убили. Эх, дать бы тебе по морде...
Увидев, что воин заносит над ним руку, Оди подумал, что сейчас в самом деле будут бить, и попытался резко отшатнуться, но Сигвальд лишь дружески хлопнул его по плечу и, ухмыльнувшись, поздравил инженера с запоздалым вступлением в "этот дерьмовый, но настоящий мир".
Асель не присоединилась к поздравлениям, потому что как раз в этот момент вынимала свою стрелу из трупа и обшаривала тела на наличие чего-нибудь ценного, и в этом ей улыбнулась удача— за пазухой у лидера наемников она нашла задаток за их головы.
— Сигвальд, сюда!— крикнула она, подойдя к третьему.— Этот еще жив.
Действительно, приблизившись к первому своему противнику, Сигвальд увидел, что тот жив— кровь из раны пропитала остатки жалких доспехов и землю под ним, но раненый все еще смотрел осмысленным взглядом и шевелил губами. Он, видимо, хотел что-то сказать, но из груди вырывался только хрип. Критически осмотрев его, воин снова достал меч. Увидев это, наемник попытался закрыться слабеющей рукой, но Сигвальд легонько отстранил ее кончиком меча. Раненый, несмотря на дикую боль и слабость, повторил свою попытку, и на этот раз Сигвальд отбросил его руку носком сапога, и, придавив ее ногой, быстро и метко пронзил сердце наемника.
Оди как завороженный смотрел на безмолвное действо. Он слышал, как рука хрустнула под тяжелым сапогом Сигвальда словно сухая ветка, слышал, как последний раз вскрикнул раненый, и как его хриплый и слабый крик, смешавшись с кровью, запекся на холодеющих губах.
Инженер чувствовал, как его ноги становятся ватными и подкашиваются, как к горлу подкатывает тошнотворный ком, а голова наливается горячим свинцом. Он мужественно держался до тех пор, пока, проведя рукой по затылку, не ощутил на ладони кровь. Оди быстро сбросил куртку и так резко стянул с себя рубашку, что чуть было не порвал ее. Оказалось, она тоже залита кровью. Больше он сдерживаться не смог.
— Перевод харчей,— недовольно заметила Асель, глядя на скорчившегося полуголого Оди, которого тошнило возле ближайших кустов.
— Перестань, пожалела бы ребенка,— усмехнулся Сигвальд, собирая его одежду.
Когда Оди более-менее успокоился, ему помогли встать— хоть инженера трясло от холода и перенесенного шока, тем не менее, он отказался снова одевать свою одежду, но все же Асель удалось убедить его не противиться здравому смыслу и не подвергать лишнему риску и без того слабенькое здоровье.
Оди старался не смотреть на Сигвальда. Он, конечно, знал, что этот человек не единожды был на войне, и что ему приходилось уже убивать, но, увидев все собственными глазами, он не смог принять этот факт. Он не мог поверить в то, что этот добрый, по сути, парень хладнокровно добил раненого, даже не изменившись в лице. Он не хотел верить в окружающую его реальность.
— Не смотри,— тихо и неожиданно мягко сказала Асель.— Пойдем отсюда.
В эту ночь в стане Энимора на часах стоял арбалетчик Амкут— крепкий широкоплечий норрайец медленно прохаживался между спящими, непринужденно помахивая заряженным арбалетом, на спусковом крючке которого держал палец. Бойцы отряда догадывались об опасной привычке Амкута, но уже давно махнули на нее рукой— во-первых, глаз и рука еще никогда не подводили арбалетчика, во-вторых, глухой на одно ухо, он в удобное для него время прикидывался совершенно глухим, потому докричаться до него с претензиями было невозможно.
Энимор прощал Амкуту все его странности по единственной причине— лучшего стрелка ему не доводилось встречать. Арбалетчик обладал идеальным зрением и фантастическим умением обращаться с арбалетом, так, он даже ночью без труда мог положить любого на расстоянии двухсот шагов.
Амкут флегматично бродил по лагерю, задумчиво выстукивая пальцами по кожаному нагруднику ритм популярной песенки. Внезапно он остановился и, на секунду прекратив стучать, тихонько рассмеялся, вспомнив себя в бытность стражником в небольшом захолустном городке Истус, что находится в одной из самых северных провинций Норрайя. Город славился на редкость отвратительной погодой, которая держится там практически весь год— непрекращающиеся дожди холодного лета сменяются непрекращающимися метелями еще более холодной зимы.
Точнее, Амкут вспомнил свой последний день в качестве арбалетчика на службе алгарда и его вассалов. Этот день ничем не отличался от остальных— постоянный моросящий дождь, который местные жители уже даже не замечали, размокшие дороги, серые улицы, уставленные однотипными деревянными постройками, почерневшими от времени и сырости. Арбалетчик со своим напарником патрулировали город, обходя его по замысловатой траектории. По мнению Амкута, их задача сводилась к тому, чтобы несколько раз пройтись по унылым улицам и удостовериться в том, что даже на кладбище происходит больше событий, чем в этом селении.
