Я живу здесь уже неделю. И каждый день, боясь открыть глаза, говорю себе, что вчера был самый счастливый день в моей жизни. И открываю глаза, и вновь он со мной, мой дьюри...
Однако Харзиен исчезает иногда. Его нет подолгу, вот и сегодня, проснувшись на чердаке под соломенной крышей геммы, завернувшись в тёплое лоскутное одеяло и глядя в маленькое оконце на клочок серого, дождливого неба, я думаю о том, что дьюри нет уже второй день.
Когда я пытаюсь спросить у геммы Лоя, куда исчезает дьюри, он лишь улыбается и говорит, что так надо, и король вернётся.
Я же начинаю скучать без него, и тогда, накинув длинный плащ геммы, натянув капюшон, отправляюсь в лес.
И хоть и не знаю здешних мест, и боюсь всяких неведомых мне существ, наверное, обитающих здесь, но больно уж похожи эти места на мои родные, возле Михайловки, где была у бабушки дача, и где всегда в это время мы ходили за грибами.
В первый раз я ушла недалеко. Деревенька оказалась немаленькой. Домишки тянулись ещё долго по обеим сторонам широкой просеки, образуя красивую лесную улицу. Высокие сосны поскрипывали стволами, толстый слой влажной хвои скрадывал звук шагов. Иногда из какого-нибудь из домов выходил мужчина, чем-то похожий на Никитари, или выглядывало в окно женское миловидное лицо, очень напоминающее Брукбузельду, и я кивала им головой в знак приветствия. Нет, я не знала никого из них, но они-то, наверняка, уже знали, что в их деревне живу я, и они приветливо кивали мне в ответ.
Этот народец, живущий в лесах, как рассказал мне Харз, зовет себя уллами. Уллы легко общаются с духами и силами природы, поэтому они и слывут хорошими лекарями. Именно уллы всегда были в большой дружбе с дьюри, и сейчас, в смутное время войны и хаоса, только здесь и можно ещё найти надёжный приют.
А война, оказывается, и не думала прекращаться. И Харзиен как-то грустно рассмеялся в ответ на мой наивный вопрос, почему же не окончилась война, если Ошкур закрыт.
— Да, Ошкур закрыт, но ведь те ошкурцы, которые были здесь, никуда не исчезли, — ответил он, — и к тому же — война начата не ими. А ивенгами, убившими моего отца и мать. Теперь же они, ивенги, ошкурцы, прибившиеся к ним, и ланваальдцы, злобствуют, отыскивая и убивая тех, кто ещё выжил из дьюри и улл.
Вспоминая этот разговор сейчас, я с болью понимала, что исчезает мой дьюри неспроста. И тревога начинала грызть меня изнутри. И вновь я собиралась и уходила в лес. Здесь, в четырёх стенах маленького дома, мне становилось вдруг тяжело дышать, хотелось вырваться и остаться одной, и просто идти и идти, и молчать.
С каждым разом я уходила всё дальше, следуя узенькими, еле приметными тропками жителей деревни.
Отыскала и их родник, где вода выбивалась из каменистой стены неглубокого оврага, стекала в большую, выложенную из камней купель, и падала с почти метровой высоты из неё на землю, образуя озерко.
А однажды забрела очень далеко и поняла, что не знаю, как вернуться...
Тропинка здесь сворачивала вправо. Вниз уходил глубокий овраг, заросший высокими деревьями. А в нише, вырубленной в кустах, на небольшом круглом камне стояла маленькая статуэтка. Женщина, тщательно вылепленная из белой глины, закутанная с головой в светлое покрывало, как индианка в сари, протягивала свои ручки ладонями вверх. Её приветливое лицо, раскрашенное как у куклы, было обращено ко мне.
На камне лежали разные камешки, бусы, стрелы, букетики засохших цветов, детская игрушка — глиняная свистулька-птичка...
И вдруг чья-то рука протянулась из-за моей спины к камню и положила на него колоски то ли пшеницы, то ли ржи.
Я оглянулась. Старая женщина небольшого росточка с любопытством взглянула на меня. Седые волосы её были подобраны в гладкий пучок. Серый, выцветший от времени, вымокший от сырой травы плащ, скрывал её всю. Приблизившись к камню со статуей, она убрала засохшие цветы и двумя руками бережно взялась за руку своей богини. Так она стояла некоторое время, немного наклонившись к ней...
Я же, стараясь не нарушить глубокую тишину леса и таинство этой минуты для незнакомой мне женщины, отошла. И хотела уже уйти, как услышала её оклик.
— Это ты живешь у старого Лоя?
Обернувшись, я улыбнулась и пожала плечами:
— Я. Здравствуйте...
Она же ничего больше не сказала. Лишь кивнула головой. И пошла совсем в другую сторону. И вроде смотрела я ей вслед, но так и не поняла, как она исчезла буквально через мгновение из глаз.
А я вдруг вспомнила, что так и не знаю, куда идти, и пожалела, что не спросила.
"Лессо, добрая душа, — прошептала я, — опять мне твое заклинание-компас пригодилось, что бы я делала без тебя... "
В последнее время я всё чаще обращалась к ней за помощью, что-то уже помнила на память, а что-то узнавала вновь.
Умершая красавица-тианайка словно вела меня, она заставляла чувствовать то, что раньше было недоступно — увидеть за шевельнувшейся веткой убегавшую белку, в траве слышать шорох ползущей невдалеке змеи, почувствовать взгляд и понять, чей он... посмотреть на человека и осознать, что он такое.
Так случилось и сейчас. Возвращаясь к деревне, я вновь и вновь вспоминала встречу у маленькой глиняной богини. И у меня было чувство, что сегодня я встретилась с кем-то очень добрым и мудрым, с тем, кто будет очень много значить для меня скоро.
* * *
Дни шли, а Харзиен всё не появлялся. Каждый раз, возвращаясь домой, как я уже привычно стала называть дом геммы, моё сердце замирало на какой-то миг. Но где-то внутри меня сидел кто-то, который холодно говорил глупому сердцу, что не стоит попусту трепыхаться — дьюри сегодня не придёт. А я не хотела слушать дальше этот холодный голос ненужного мне сейчас знания. Я просто боялась услышать страшное.
И старалась заняться чем-нибудь, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Но по дому работы было мало, толку в других делах от меня не было, и я только мешала гемме Лою.
Однако, в короткие перерывы, когда дождь переставал моросить, старый улла принимался чинить крышу своего маленького дома. И тогда я забиралась на чердак и подавала охапки разложенной здесь для сушки длинной травы сушеницы, как называл её Лой. А он сидел на крыше, на деревянном коньке, связывал её и укладывал ровные вязанки на крыше. Трава эта была шершавая, и вода скатывалась по ней, совсем не смачивая.
— Как с гуся вода, — смеялась я, выглядывая с чердака, когда вновь начинался дождь, и мы с геммой сидели там, пережидая его.
А гемма удивлённо спрашивал:
— Какой-такой гуся?..
Потом Ос громко звал нас к столу. И мы отправлялись обедать.
Мальчик деловито собирал на стол, сидя на своей кровати и качая короткими ножками. Хрупкие его руки взлетали и опускались, раздавая команды кастрюлькам, чайнику, чашкам. Иногда чашки падали и разбивались. Он тут же лихо их сметал под кровать, словно ничего и не случилось.
Горячий суп с зайчатиной исходил парком, хлебные лепешки горкой лежали посреди стола. Сидеть у печки было жарко. И Ос, раскрасневшийся, протягивал руку со своего стула возле окна, на который он с трудом перебирался, и распахивал створки. Влажный лесной воздух шевелил лёгкую занавеску. А гемма Лой говорил каждый раз одно и тоже:
— Оська, сорванец! Заболеешь...
Ос смеялся, но окно притворял.
А вечером третьего дня гемма, выметая из-под кровати осколки чашек, озадаченно проворчал, что чашки в этом доме никак не приживаются.
И достал большой железный таз, полный кусков голубоватой глины.
Его быстрые, смуглые руки, смоченные в воде, ласково поглаживая бесформенный комок глины, принялись крутить его. Через пару мгновений, пока я с удовольствием наблюдала за ним, глина превратилась в глубокую миску. Скатав тонкую колбаску, гемма ловко прикрепил ручку к миске, из мисы получилась славная увесистая кружка. В следующий раз колбаска получилась слишком длинной, тогда гемма разорвал её пополам, и у следующей кружки появилось две ручки.
Я же, подтащив упиравшегося Оську к тазу, тоже забралась по локоть в тёплую вязкую массу. Ос лишь бубнил и ехидно посмеивался над моими мучениями, видя, как мои неумелые руки неловко пытаются крутить глину, одновременно делая выемку в ней. Слепив пару кривобоких кружек, чтобы вроде как внести свой вклад, я с чувством исполненного долга принялась за оленя. Первого моего зверика добрый гемма Лой похвалил:
— Славный зайчишко...
Ос вынести этого уже не мог, и хохотал, не щадя мое покрасневшее самолюбие. Однако, вскоре и сам забрался руками в таз, и некоторое время его было не слыхать.
Уже составляя готовые кружки в печь, я заметила, что Оська суёт туда же с краю маленького глиняного ардагана. На спине крылатого коня сидел всадник в плаще. И Оська посмотрел на меня.
Не знаю, как вышло это у меня, может быть, мне сильно захотелось, чтобы случилось так, только когда я коснулась маленького коника, он шевельнул крыльями и мотнул упрямо мордой.
И Оська засмеялся. Тонкие пальчики его рук быстро взметнулись как крылья, и коник с маленьким важным всадником полетел...
А у меня перед глазами стоял Милькин оленёнок, бегающий по столу. Как они были не похожи и как похожи одновременно. Дети, растущие во время войны. Дети с недетским взглядом...
* * *
Иногда мне казалось, что время остановилось на этой опушке леса. Жизнь здесь текла размеренно. Малочисленные жители, в большинстве своем старики, редко появлялись на улице. И лишь иногда увидишь, как за пожилым уллой плывёт по воздуху мешок или узкогорлый кувшин с водой, или за женщиной, возвращающейся из хлебной лавки, тянется ряд покупок, свёртков.
И я снова начинала скучать, и вновь уходила в лес. А может быть, это тианайка бередила мне душу своей вольной, бродячей сутью? Её последняя песня часто снилась мне во сне и словно звала куда-то...
И как-то Ос, хмуро наблюдавший со своей кровати, как я собираюсь, вдруг сказал:
— Вот встретится тебе зет триста пятьдесят один, тогда передумаешь в лес одна ходить...
Я озадаченно посмотрела на мальчишку. Опять издевается? Нет. Ос сидел, обхватив худые коленки тонкими ручками и упершись подбородком в них, исподлобья смотрел на меня.
— Тебе — прогулочки, а мы — беспокойся тут за тебя, — добавил он как-то очень по-взрослому.
Я перевела взгляд на гемму Лоя. Тот улыбнулся и, кивнув головой, словно говоря, что, мол, иди, не беспокойся ни о чем, ответил Осу:
— А мы с тобой, Ос, ждать будем О. Легко возвращаться, сынок, когда тебя кто-нибудь ждёт.
Я же спросила Оса:
— Что же это за страшилка такая, Ос, зет триста пятьдесят один? Название у неё больно странное, как у машины какой-нибудь, — добавила я, посмотрев на гемму.
— Ошкуровская штуковина, — ответил улла, — иногда их подолгу не видать, а то как повылазят отовсюду...
— Железная сороконожка! — Ос выпрямился, глаза его загорелись, — я видел, как от одной отделяется ещё одна, и ещё, и ещё!.. Их множество, где сороконожка проползёт по живому, там будет кровь. А ещё они плюются огнём!
Гемма кивал головой.
— Да, Ос, да... Но... — сказал он, — теперь Ошкур никогда больше не придёт к нам.
Ос упрямо замотал головой и посмотрел на меня.
— Если встретится тебе зет триста пятьдесят один, что будешь делать? — хитро прищурившись, спросил он.
Я улыбнулась.
— Вот тебя и спрошу, Ос. Что делать мне в этом случае?
Мальчишка серьёзно насупился и, немного помолчав, ответил:
— Зря на рожон не лезь. Это раз.
Я видела, как гемма Лой, сидя у тёплой печки, покашливал довольно в кулак, а мальчик очень важно продолжил:
— Если увидела малУю зеточку, надо сжечь её.
— Как же я сожгу её? — мне нравилось говорить с Оськой, он отвечал всегда очень обстоятельно, не любил, когда его прерывают или указывают на неправоту, и словно по обоюдному уговору, мы с ним больше не заговаривали на тему того первого неприятного спора.
Тут он хмыкнул и, дёрнув худым плечиком, ответил:
— Не может быть, чтобы ты этого не умела, — и добавил, — у тебя же флейта! А в Уллаеле записано, что Хозяйка флейты может всё. Ну, или почти всё...
Я опять недоверчиво покосилась на гемму Лоя. Старый улла дремал, прислонившись спиной к печке.
— Что же это за Уллаела? Может быть это сборник анекдотов, а ты им веришь, Ос?
Ос недовольно вскинулся:
— Уллаеле — книга преданий, а про какие э.. энэкдоты ты говоришь, я не знаю и знать не хочу! — выкрикнул он, и я поняла, что ляпнула что-то не то.
— Не кипятись, Ос! — выставив руку ладонью вперед, проговорила примирительно я. — Вот бы мне почитать Уллаеле, а анекдоты — это просто смешные истории.
По стеклу вновь забарабанил дождь, и я, подумав, что с прогулкой лучше подождать, села на кровать рядом с Осом, привалившись к её высокой спинке, и посмотрела в окно. С этой стороны лес подступал совсем близко к стене дома Лоя.
— Рассказывай, Ос, — сказала я, — опять зарядил дождь, а в такую погоду особенно хорошо сидеть в тёплом доме у печи и слушать удивительные истории. К тому же я совсем ничего о себе не знаю, а ты говоришь, там было что-то про меня.
Ос обернулся. В его небольших серых глазах заблестел озорной огонек.
— Так уж ничего не знаешь?.. — с сомнением проговорил он.
— Про себя в моём мире я знаю побольше, а про себя в вашем мире узнаю только вот так — случайно, — улыбнулась я, — а ведь по всем раскладам в вашем мире ничего про меня и не должно быть...
Ос поёрзал на месте. И опять оглянувшись на меня, сказал:
— Уллаеле есть только у старой Висы. Она живет за Кривым оврагом. Но я не смогу проводить тебя к ней, — и хмуро прибавил, — ноги меня слушаются всё меньше.
— А ты ведь молодец, Ос, — тихо сказала я.
— Это почему же? — спросил он, не оборачиваясь.
— Не ноешь потому что, — ответила я.
Мальчик молчал.
— В тот первый день, — говорила я, глядя на его светлый с нежными кудряшками русых волос затылок, — я подумала, что ты нытик, я ошиблась, Ос, прости меня...
Голова его дёрнулась, и он резко обернулся ко мне. Его глаза испытующе смотрели мне в лицо, ожидая насмешки. Через секунду взгляд его стал растерянным, и он улыбнулся. Улыбнулся беспомощно.
— Хочешь, мы вместе пойдём к старой Висе? Сейчас кончится дождь, и пойдём, — говорила я.
А Ос опять взглянул на меня недоверчиво. И горько усмехнулся.
— Я понесу тебя...
— Ясное дело! — пожал плечами он и буркнул, — как маленького...
— В рюкзаке...
Увидев, что он не понимает меня, я пояснила:
— Такой мешок, надевается на плечи. Очень удобно, и руки свободные, — осторожно говорила я, а сама смотрела, как он сидит, отвернувшись, — плюнь на то, что подумают об этом другие, ты не представляешь, как мало они о нас думают. Хочешь пойти со мной, Ос?
Старый гемма всхрапнул и заворчал что-то во сне. А Ос продолжал молчать.
Вдруг он сказал:
— А такой подойдёт?
И в руках его оказался серый мешок с двумя лямками.
— Не маловат будет? — засомневалась я.
— Нет. Смотри.
Ос накинул мешок на себя, прикрывшись им, как одеялом. А я улыбнулась.
