| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Слова Ирича-Йоху пронизаны болью и правдой, — раздался низкий голос Дагр-Ейху. — Пусть даже мы не победим, но хоть погибнем в великой битве. Достаточно мы прятались, подобно грызунам в норах. Пора вспомнить славу предков! Мы — вольный народ! Это — наш край! Наш долг — изгнать подлых чужаков с земли, где покоятся кости прадедов! Но что скажет твой язык, Шейра-Сину? Ведь это тебе предрекли духи вести нас в битву.
Шейре думала, что не выдавит и звука. Но все же, минуту помолчав, она ответила:
— Кто я, чтобы противиться воле духов и большому совету? Я сделаю, как решено будет здесь и сейчас.
Других слов от нее и не ждали.
— Я услышал тебя, Кошка, — кивнул Дагр-Ейху. — Не бойся и знай: мы все — вожди и воины — будем рядом с тобой в бою и подскажем верный путь.
Дальше девушке все виделось, как в тумане. Участвующие в совете говорили с духами. Она же, не привыкшая к зелью мудрых и колдовским курениям, ничего не понимала. Мысли уносились вдаль, слова ускользали.
Из шатра совета вышли поздним вечером. Люди не разошлись: ждали решения. Узнав о нем к народу, издали боевой клич "Ахий-йя", и лес утонул в реве голосов. Шейра ликовала вместе со всеми, в ее глазах горели воодушевление и уверенность в победе. Сердце бешено колотилось.
Следующий день девушка также провела в радостном возбуждении. Только сейчас она поняла, как устала прятаться в лесу, скрываться после мгновенных, как укол, нападений. Шейра жаждала настоящего боя, о котором слагали бы легенды. Хотела почувствовать неистовую скачку и упоение битвой, услышать крики поверженных врагов.
Правда, когда на землю опустилась лиловая тьма, дневное воодушевление уступило место мутным, нехорошим сомнениям. Одолеваемая ими девушка проворочалась до утра.
Она знала, что отважна, но понимала, что слишком молода и неопытна: участвовала в схватках всего два года, а что такое настоящая война и вовсе не знала. Не могла и представить, как вести в бой такое множество людей. Слепая вера в нее, которой Шейра упивалась днем, теперь давила на плечи.
Вообще-то девушка не раз представляла, как ведет войско и прогоняет темных людей...
Далеко разносится боевой клич айсадов. Быстры, словно молнии, кони. Шакалы в ужасе разбегаются. А ведет свой народ она — беспощадная воительница. Волосы развеваются за спиной, стрелы разят врагов. В ее искаженном гневом лице шакалы видят смерть. Вот — миг, когда Шейра пронзает мечом плоть темного вождя. Вырывает из его груди сердце. Гнилая кровь хлещет из раны, он падает к ее ногам. Враги разворачиваются и бегут, а свободные племена возвращают исконные земли. Уродливая башка подлого предводителя шакалов красуется на колу перед шатром верховного вождя рода айсадов. Вождем, естественно, она представляла себя — Белую Кошку.
В воображении ненавистный враг не раз ползал у нее в ногах, моля о пощаде, и не раз она убивала его. Но то были честолюбивые девчоночьи мечты, Шейра понимала это. Сейчас же перед ней распростерлось настоящее.
Шейра боялась. Не за себя — айсадов с детства приучали не страшиться смерти. Девушку пугала ответственность, свалившаяся так внезапно.
"Отерхейн раздавит нас как букашек! Шаман ошибся", — подумала Шейра и тут же устыдилась: малодушная мысль не достойна айсада.
Успокаивала себя тем, что бой случится лишь после праздника Весенней Луны. Еще есть время, чтобы собраться с мыслями и силами. Правда, их союз с Тйерэ-Кхайе отложится. Зато если они победят, будет двойной праздник. А если проиграют, о чем Шейра боялась даже думать, тогда он и вовсе не понадобится: айсадам лучше исчезнуть с лица земли, чем с позором возвращаться.
Глава 8. Ночь Луны и Увья-Ра
В Дейнорские леса пришел долгожданный праздник плодородия — ночь Весенней Луны. В это время шаманы разговаривали с духами, а люди непосвященные просили здоровья и удачи.
Поляну заливал лунный свет, ему навстречу устремлялось пламя костра, как мужчина к женщине. В сплетении двух огней деревья словно оживали, тянули к людям ветки и шептали о чем-то.
Айсады танцевали вокруг костра. Били в ладони, топали в такт шаманским бубнам, кружились и подпрыгивали. Ворожея Увья-Ра хриплым голосом выводила ритуальную песню. Закончив ее, вышла на середину поляны, приблизилась к пламени вплотную — невыносимый жар старуху не тревожил. Люди полагали, что от него ведьму защищают духи.
Шаманку многие побаивались: не только из-за ее связи с миром-по-ту-сторону. Пугал также и облик. Потемневшее от времени, изъеденное оспой лицо. Кривая улыбка, открывающая несколько гнилых зубов. Огрубелая кожа просвечивала сквозь редкие седые волосы, заплетенные в три косы. Пронзительный недобрый взгляд, крючковатый нос и цепкие, как у хищной птицы, пальцы. Жилистое тело обвешано оберегами из перьев, костей и клыков — они позвякивали при каждом движении. Увья-Ра была самой старой из айсадов, а потому никто в племени не знал ее истинного возраста. Да она и сама давно позабыла, сколько ей лет.
Наступила полночь. Бубны смолкли. Замедлилась и остановилась пляска. Пришло время преданий. В праздник Весенней Луны полагалось рассказывать легенды, чтобы народ их не забыл.
— Девушку называли Укчейла-Айэ, — повела шаманка рассказ, сопровождая его жестами и откровенными движениями бедер...
Укчейла-Айэ, что означает Песня-В-Пути, была из берегового народа. Когда ходила она собирать травы, когда шила одежду — пела прекрасные песни. В них призывала неизвестного, суженого ей духами. А люди слушали, и радость наполняла их сердца. Многие мужи хотели взять Укчейлу к себе в шатер, но всем она отказывала: сердцем знала — не с ними ее судьба.
Однажды гуляла та певунья по лесу, и выскочил перед ней волк. Огромный — дюжине воинов с ним не совладать. Испугалась девица, закричала, бросилась прочь. Погнался волк за ней. И пары прыжков ему достаточно, чтобы нагнать, но почему-то он не торопился. Четыре дня и четыре ночи мчался за Укчейлой, пока не загнал высоко в горы. А у той уже и сил нет бежать. Обернулась певунья к волку, приготовилась смерть встретить.
Но видит: не нападает он, а кругами ходит. Как четвертый круг прошел, так мужчиной обернулся. Да таким, что всем на зависть. Стройный, сильный, на лицо пригожий, а в глазах — огонь.
И сказал Волк Укчейле:
— Давно я тебя знаю. Давно слежу за тобой. Потерял и покой, и сон. Я влюблен. Согласишься ли ты, земная женщина, жить здесь, со мной? Пещера моя просторна и светла, и крепко в ней тебя любить стану.
— Где же это видано, чтобы земная женщина с Волком жила?
— Не стану неволить. Мыслишь уйти — отпущу. Но вот моя рука. Дай же мне свою, если согласна остаться.
Задрожала Укчейла, закрыла глаза ладонью и, вскрикнув, убежала.
Опустился тогда Волк на землю, уронил голову на руки. Сидит, не замечает ничего. Сколько времени прошло, не знает. Вдруг чувствует — чьи-то пальцы плеча коснулись. Поднимает глаза и видит: то Укчейла вернулась.
— Вот тебе моя рука, — говорит певунья. — Не пойду я в селение. Буду женой твоей и матерью твоих детей. Ибо нет среди людей равного тебе.
Возрадовался Волк и отнес Укчейлу в пещеру. Стали они жить, как муж с женою. В теле волка муж на охоту ходил, а в человеческом обличье жену любил.
Но жил в горах некто Шакал. Слаб он был, но хитер. С Волком в друзьях ходил, за ним объедки подбирал. Как увидел Шакал волчью жену, услышал, как она поет, так сердце черной завистью наполнилось. Покой от злости потерял. Все ходил и думал: "Как же так, у Волка жена красавица да умница. Меня же, Шакала, ни одна людская женщина не подпускает. Уж больно я неказист. Несправедливо это".
Задумал Шакал хитрость одну. Пришел ночью к Укчейле, когда Волк на охоте был, и прошептал:
— Это я — Волк. Ты огонь не разжигай.
— Чем плох огонь?
— Выследили меня охотники. Убежал я, но свет их к пещере привести может. Но не волнуйся, любить я тебя буду крепко, как прежде.
— Волк, какой-то у тебя голос странный.
— Это оттого, что от охотников бежал. Запыхался. Но любить я тебя буду крепко, как прежде.
— Волк, и волос твой странный.
— Это оттого, что промеж кустов да колючек продирался. Но любить тебя буду крепко, как прежде.
Поверила Укчейла, что Волк это, и провела с ним ночь. А как засветало, так Шакал уходить собрался: уберегите духи ему сейчас Волка встретить. Упали на него рассветные лучи, и увидела Укчейла, что не Волк это, а хитрый Шакал. Закричала, с палкой на него бросилась. А он, знай, посмеивался.
— Ты бы, красавица, не кричала, а то Волк услышит. Не понравится ему, что ты мужа со мной перепутала.
Помолчала Укчейла, а потом сказала:
— Уходи, проклятый.
— Уйду. Но смотри — появятся у тебя два детеныша: мой и волчий. Так моего мне отдай — сын мне нужен. А коли оставишь у себя, Волк его загрызет, потому как чужое дитя ему будет.
Заплакала Укчейла. Шакал же, довольный, пошел себе, посвистывая. Как из пещеры вышел, так снова в зверя перекинулся и такого стрекача от пещеры задал, что лапы засверкали.
Ничего не сказала Укчейла Волку, когда тот вернулся.
Прошло время, родила она двух сыновей. Смотрит на них и видит: один сильный да крепкий, улыбается, ручонками машет. Второй маленький да сморщенный. Кожа у него темная, и плачет он так громко, что горы трясутся. Сразу поняла Укчейла, который сын Шакала. Тайком, пока Волк на охоте был, отдала второго сына. А Волку сказала, что умер ребенок, слабенький, мол, уродился.
Выросли волчий и шакалий сыны и взяли себе земных дев в жены. От них и пошел род горных людей. Дети шакальего сына все как на подбор хитрые да пронырливые рождались, а дети волчьего сына — благородные и сильные. Вот потому люди и ныне так различаются: мать-то у них одна, да отцы — разные. Всегда видно, кто шакалий потомок, а кто волчий. Мы, айсады, всегда различать их умели.
Еще с тех пор повелось, что волчье племя с шакальим враждует, потому как, хоть и сводные они братья, а больно разные. Предсказание было, что настанет время, и будут волки с шакалами в мире жить.
Но это уже другая легенда.
— Совсем другая легенда, — повторила Увья-Ра, — и время для нее надобно другое.
Снова зазвучали бубны. Шаманка бросила в костер колдовские травы. Огонь вспыхнул, едкий дым залил поляну. Ворожея развязала кожаный мешочек, где лежали высушенные небесные грибы. Поднесла их каждому. Очередь дошла и до Шейры. Девушка положила кусок в рот и ощутила горечь и сухость. Удушливая волна прокатилась с головы до ног, конечности онемели, тело словно сбросило земные оковы, слившись с воздухом.
— Пусть сила предков ниспошлет тебе мудрые видения в эту ночь, — произнесла шаманка.
Шейра уже не различала человеческих голосов, слух заполнился участившимися ударами бубна. Будто не бубен, а ее собственная кровь отбивала ритм.
Она услышала, о чем говорят деревья и шепчут травы, но не поняла скрытого смысла их слов: "Люди... люди... шумят... глупые...братья... гибнуть..."
Луна взывала к Шейре, и девушка простирала к ней руки. Они остались одни во вселенной: Луна и Шейра-Сину. Шейра-Сину и Луна. А вокруг изначальная ночь. Шейра больше не видела соплеменников и не помнила о них — находилась далеко, в сокрытом от человеческих глаз мире. Парила в призрачном, сотканном из лунного света пространстве.
По телу пробежала дрожь, оно пустилось в пляс. Шейра сначала медленно, потом все быстрее закружилась.
Перед глазами айсадки родились два огня: белый и красный, Луна и Пламя. Они разгорались все ярче, слепили глаза. Кровь стремительнее бежала по жилам. Развевались волосы, шептали что-то губы, руки изгибались подобно змеям, а бедра неистово вращались. По телу ползли струйки пота.
Огни подступили ближе — Шейре показалось, что сейчас все сгорит. Жар испугал девушку, и она бросилась в лес — во тьму и спасительную прохладу. Бежала, что было сил. Спотыкалась, падала и, не чувствуя боли, снова вставала и неслась дальше. Только оказавшись у реки, успокоилась и опустилась на землю.
Промеж верхушек деревьев светился кусочек ночного неба. Он приблизился, и Шейра увидела Великую Гору. Сотни чудовищ раскачивали ее. Казалось, будто Гора вот-вот перевернется. Она нависла над айсадкой, и девушке почудилось, что над вершиной парят коршуны.
"И здесь коршуны", — мелькнула мысль, и гора исчезла.
Перед глазами вновь остался кусочек неба, такой же далекий, как и прежде. Зато звезды стали нестерпимо яркими.
Шейра раскинула руки и что-то прокричала на неведомом ей древнем языке.
Грудь вздымалась все чаще, распухшие губы приоткрылись. Любой звук, будь то шелест листьев или крик ночной птицы, был невыносимо громким. Духи земли питались силами Шейры, чтобы потом отдать ей свои.
Раздался треск ломаемых веток. Девушка закрыла ладонями уши и снова закричала.
На фоне ночного леса увидела силуэт. Это был волк в человеческом обличье.
Мгновение — и она почувствовала рядом горячее тело. Чужую силу.
Луна — к огню, дух — к человеку, мужчина — к женщине.
Ощутила прикосновение влажных губ, пальцами впилась в спину оборотня. Ласкала его, в упоении раздирая кожу ногтями. Шейра чуяла запах крови и пьянела от него, как дикая прародительница — лесная кошка.
Сплетались руки и ноги, извивались тела, подобно змеиным.
Безудержна, ненасытна страсть, когда в разгаре праздник Весенней Луны. Все живое отдается ей в эту ночь и дарит земле плодородие.
Небо на востоке посерело, луна исчезла с небосвода, а тело Шейры в последний раз изогнулось. Потом айсадка вскочила, бросилась прочь, словно ее гнало куда-то, но, пробежав всего с десяток шагов, в изнеможении рухнула в траву.
Навалилась тьма, окутала забвением, заковала в цепи сна без сновидений. Девушка ничего больше не видела, не слышала и не чувствовала. Все силы отдала она в эту ночь пробуждающейся земле.
Ночь неохотно отступала перед рассветом, не признающим полутеней и размытых очертаний. Над оврагами и ложбинами заклубился матовый туман, облака зарумянились на фоне яркого неба. Беспощадный солнечный огонь спалил остатки ночного безумия, навеянного Луной.
Шейра открыла глаза, и ее ослепил пробивающийся сквозь листву свет. Солнце стояло в зените, и девушка поняла, что проспала довольно долго.
Она лежала в высокой траве, до слуха доносились привычные звуки леса — стрекот насекомых, птичий щебет, шум ветра, играющего в верхушках деревьев.
Голова гудела, а любое движение отзывалось тягучей болью в мышцах. Шейра знала: встать и размять тело лучше сейчас, потом будет тяжелее.
Держась за стволы, девушка поднялась и, пересиливая себя, подошла к берегу реки. Сорвав с себя остатки одежды, бросилась в бурлящий поток. Ее тут же закрутило, окунув в воду с головой. Отфыркиваясь, Шейра вынырнула и поплыла против течения: ей нравилось бороться со студеным потоком, бодрящим после дурманной ночи. Айсадка разгребала воду и ощущала, как с раздраженной кожи смывается грязь.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
