Струг, между тем развернулся на середине реки. Белоснежный парус на единственной мачте сначала заполоскался, а потом упруго выгнулся под свежеющим весенним ветром в другую сторону. Десяток длинных весел с каждого борта в лад ударили по воде и струг бодро пошел вверх по течению наперерез переправлявшейся орде.
— Ну, православные, с богом! — прокричал Андрей.
Пока они маневрировали, ордынцы сумели преодолеть больше половины пути. Зато ветерок, словно по заказу, усилился и теперь струг буквально резал речную гладь, разгоняясь всё быстрее и быстрее. Пушкари уже зарядили все три каморы, раздобытые в городских арсеналах, и только ждали удобного мгновения. Вот, наконец, они посчитали дистанцию достаточно близкой, и пушка снова жахнула зарядом картечи. Пушкари засуетились возле орудия. Нужно было выбить узкий клин, опустить рогач и вынуть опустевшую камору. Банником прочистить и остудить дуло, вставить новую камору, прикрыть её рогачём и закрепить клином. И вот уже новый выстрел раздался над рекой. А в это время двое оставшихся пушкарей заново засыпали в опустевшую камору порох и камни.
Между тем струг на полном ходу врезался в плотные ряды ордынцев, переплывающих брод, и продолжил своё движение прямо по головам людей и лошадей, давя их не только форштевнем и днищем, но и ударами тяжелых весел. Стоявшие вдоль невысоких бортов воины методично били в воду копьями, уничтожая тех, кому не повезло погибнуть сразу.
Но вот судно перестало содрогаться от ударов, выйдя на чистую воду. Позади осталась разорванная змея переправляющейся орды, полная криков боли и ярости. С берега вслед уходящему стругу неслись не менее яростные проклятия от воинов, бессильных дотянуться до проклятых гяуров острыми стрелами.
Отойдя чуть подальше, чтобы хватило места хорошо разогнаться, Андрей скомандовал поворот. Гребцы дружно налегли на вёсла, и судну хватило буквально пятачка, чтобы встать носом по течению. Хлопнул поймавший ветер парус и струг вновь поспешил к переправе.
Между тем, не смотря на понесённые потери, ордынцы продолжили свой путь к противоположному берегу, спеша быстрее выбраться на сухое место, а в воду всё сходили и сходили новые воины. Оглядев прошедших почти две трети пути врагов, князь Семён опустил маску шлема на глаза и молча махнул рукой, давая приказ на битву. Вода вспенилась от опустившихся в неё вёсел и насады, до того смирно прячущиеся у вымолов, набирая скорость, понеслись вперёд, к вящему изумлению врагов.
Удар нескольких десятков судов был страшен. Практически весь авангард ордынцев, искалеченный и переломанный, разом пошел ко дну. А потом началось избиение. Стрелки били в наплывающие головы, воины кололи и рубили тех, кто смог проплыть под смертоносным дождём стрел. Насады, движимые веслами, крутились в толпе врагов, сея смерть и разрушение. Казалось, что ордынцы вот-вот не выдержат и повернут обратно, но надеждам не суждено было сбыться.
На вражеском берегу, чуть в стороне от переправы, где неподвижно и непоколебимо возвышался бунчук бея, наблюдавшего за движением своего войска, послышался рёв трубы и несколько вестников понеслись к уходящим в воду сотням.
Алиф-бей был в бешенстве. Увидев поутру приткнувшиеся к берегу корабли, он и подумать не мог, что эти сыны шакала выдумают такое. Ведь суда выглядели абсолютно пустыми. И вот такой афронт! Руссы не только не закрылись в крепости, они ударили, подло ударили именно в тот момент, когда славные степные воины были наиболее уязвимы и не могли за себя постоять. Это-то и взбесило бея больше всего. Видя, как умирают его воины, он уже хотел дать сигнал на отступление, но тут вмешался Абаш, его самый доверенный нукер.
— Воинов там слишком мало, господин, — прокричал он, указывая на переправу. — Надо послать сразу несколько сотен одной стеной и задавить этих шакалов. Нас больше, а они, похоже, взяли сюда весь гарнизон. Разбив их здесь, мы потом сами легко возьмём Калугу и преподнесём её царевичам. Вели дать сигнал сотням Юсуфа и Бучака разом идти в бой.
Алиф-бей теперь уже по новому вгляделся в картину боя. Похоже нукер был прав, а перспектива захвата города на миг застила глаза. И он решился.
Калужские ратники топили плывших татар, но их не становилось меньше. Наоборот, спустя какое-то время наиболее отчаянные, или самые везучие, из татар сумели прибиться вплотную к бортам и с отчаянием смертников полезли на насады. Вскоре то в одном, то в другом челне стали вспыхивать ожесточённые схватки. Ордынцы, ободрённые тем, что теперь могли постоять за себя и, понимая, что в воде им жизни нет, рубились словно пресловутые берсеркеры, а по реке к завязнувшим в людском потоке насадам всё прибывали и прибывали татарские отряды.
Андрей уже не считал, в который раз его судно проходит сквозь людской поток. Он чувствовал, как люди начинали потихоньку уставать. Не так быстро гребли вёсла, не так резко опускались копья и даже почерневшие от пороховой гари пушкари уже не улыбались, а сосредоточенно делали своё дело. Бой явно подходил к тому моменту, когда последний сохранённый в резерве батальон мог решить исход компании. Весы победы зависли в неустойчивом равновесии, и нужно было что-то, что бы заставило их покачнуться в одну из сторон.
Что произошло в тот майский день на самом деле уже вряд ли станет известно. Если верить житию, произошло чудо. Если верить логике, то случилось примерно вот что.
Окружённый глубоким рвом, деревянный дворец удельного князя вознёсся на высоком берегу реки Яченки. Красивое место недаром приглянулось молодому князю: с него открывался чудесный вид на окрестности, где среди лесов и холмов, уходящих за горизонт, простиралась водная гладь Оки.
Помимо княжеских хором внутри высокого забора были церквушки и домики местных жителей.
Среди обитателей княжеского дворца жил и Лаврентий. Это был юродивый, или как тогда говорили, "божий человек", которого по доброте душевной приютил сам князь Семён Иванович. Кто знает теперь, кем он был на самом деле: аскет-безумец или принявший вид безумца. Это в наше время люди считают, что юродивый — это человек с обязательным наличием у него психического расстройства. Говоря простым языком — обычный дурак. Но церковь постоянно опровергает это определение, утверждая, что эти люди самопроизвольно обрекли себя на мучения, ограждаясь от мирских благ и удобств, и окутываясь завесой, скрывающей истинную доброту помыслов.
Своим поведением они старались вразумить людей: они высмеивали такие человеческие пороки, как зависть, грубость, обидчивость. Это делалось для того, чтобы вызвать в людях чувство стыда за недостойное существование. Ну и, конечно, им многое прощалось. Даже самодержавный государь не мог просто так обидеть юродивого. Хотя в той же Западной Европе нечто подобное делали шуты королей и влиятельных вельмож не прячась за церковную спину.
В день битвы калужане разделились на разные группы. Кто-то стоял в церкви, где шло моление о ниспослании победы над агарянами, кто-то сидел дома, молясь на иконы в красном углу, а кто-то высыпал на стены, с сжимавшимся сердцем наблюдая за сечей.
Обитатели дворца видели, как праведный Лаврентий, то метавшийся по комнатам, то истово молившийся, внезапно схватил одну из развешанных на стенах секир и побежал быстро к реке. Естественно, никто его и не подумал останавливать, и вскоре потеряли из виду. Ну и конечно, никто не засекал время, когда он побежал к реке и когда оказался на корабле князя Семёна.
Скорее всего, он добрался до него на лодке. Может сам гребя, а может и кто-то подвёз. Но как бы там ни было, а в самый драматический момент, когда уже не раз раненный князь сам переставал верить в победу, сзади раздался громкий и ободряющий голос Лаврентия. Не веря себе, Семён оглянулся и, увидев и вправду на борту юродивого с секирой в руках, которого сам же оставил во дворце, только и смог прошептать:
— Чудо господне.
Но его услышали. А услышав — ободрились, ведь если бог за нас, то кто против нас? И это стало соломинкой, сломавшей хребет слона. Уставшие, не раз пораненные воины с удвоенной силой обрушились на врага. В бою наконец произошёл перелом, и ордынцы дрогнули, их убивали, резали, сталкивали с судов в воду, где они барахтались и тонули, топя друг друга. Наиболее слабые духом, ещё не доплыв до места сечи, стали заворачивать коней вспять, надеясь добраться до берега раньше, чем до него доберутся разъярённые руссы. Ведь, в конце концов, они пошли за добычей и на том берегу набрали хорошего полона. Так зачем гибнуть в речных холодных водах.
Пока на судах шла резня, никто не обратил внимания, как Лаврентий покинул флагман. А потом его увидали вновь во дворце. Так и возникла легенда о чудесном переносе праведного Лаврентия и о чуде господнем. А так ли оно было, или как иначе — да кому это сейчас интересно. Своим появлением, Лаврентий ободрил русских воинов именно в тот момент, когда им это было особенно нужно и тем самым спас и князя, и войско, и, возможно, сам город, за что и остался в людской памяти до скончания рода русского, породив одну из легенд, которыми так богата русская история.
Ордынцы дрогнули и повернули обратно, так и не достигнув противоположного берега. Струг Андрея как раз шел по течению в очередную атаку, когда раздался гортанный рев трубы, дающий сигнал об отступлении. Да, они сделали это, они удержали свои Фермопилы! Жаль лишь было лошадей, убитых и покалеченных в этом бою. Ну и отсутствие трофеев. Хотя, это можно было ещё изменить. Недаром сеть рыбацкую с собой прихватили. Мурзу какого-нибудь, конечно, выловить вряд ли удастся, но от доброго сотника Андрей бы не отказался. Вот только как их в плывущих разобрать? Да и стоит ли? Выловить парочку получше одетых, всё навар.
И струг вновь рванул в самую гущу плывущих. Вновь стуки, крики, предсмертное хрипенье, но Андрея уже не интересовали погибающие. Он увидел того, кого хотел — татарина в добротном халате. А дальше всё как на международных учениях. Манёвр, подход к утопающему, заброс сетей и вытаскивание его из воды без остановки хода. И так всякий раз, как замечался ордынец, отличавшийся по одёжке от основной массы. Жаль только, что близко к берегу подойти было нельзя — лучники караулили внимательно.
Наконец одна из самых увлекательных охот — охота за людьми — окончилась по причине банального отсутствия тех, на кого охотятся, и Андрей направил струг к так и стоявшим на середине брода насадам. По пути провели с пленными лёгкое мародёрство. Больше всего Андрея интересовали оружие и пояса, последние по той причине, что в эти времена в них любили зашивать различное добро. Увы, многого с бедолаг взять не получилось, хотя одну сабельку Андрей для себя да присмотрел. Хорошая такая, явно не татарский ширпотреб, хоть и не булат. Но на первое время сгодиться.
Рать победителей стояла на броде до вечера, наблюдая, как серая масса татарского войска исчезает с берегов Оки, лишь отправив несколько насадов с раненными в город. После полудня на тот берег переправилась конная разведка и исчезла за холмами. Вернулись они не скоро с известием, что татар в округе не осталось, побитая орда отошла от реки как можно дальше. Оставив на броде заслон, судовая рать с триумфом возвратилась в Калугу.
Глава 6
Утро в монастыре начинается рано. Но по въевшейся уже привычке, Андрей поднялся ещё до того, как специально назначенный монах пошёл будить спящих братьев по кельям. Откинув покрывало, он первым делом рванул в уборную. Прохладный воздух, наполненный утренней свежестью, разом согнал остатки сна, а холодная вода из рукомоя лишь добавила энергии.
Пономарь на колокольне только ударил в малый колокол, а Андрей уже не спеша шагал к храму, мысленно усмехаясь. Да уж, за почти два года, как он осознал себя в этом теле, он, оказывается, здорово привык к распорядку монастырской жизни, с его ранним подъемом и поздним отбоем, и к стенам своей кельи, ставшим для него почти домом, и даже к рясе с молитвами. Этак, глядишь, и вновь монахом быть захочет, чур, меня, чур.
Встающее из-за леса солнце озарило монастырь, раскрасив деревянные постройки в теплые цвета, отчего вокруг стало как-то по-особенному красиво. Андрей даже остановился, залюбовавшись этой игрой света, тени и красок. Зарождающийся день по всем приметам обещал быть ясным. А ещё он должен был стать днём перемен.
Каждый входит в храм с чем-то своим. Вот и он, под распевный голос священника, всю заутреню настраивал сам себя на разговор с отцом Иуавелием, который он почему-то постоянно откладывал. Словно стеснялся что ли. А ведь он, слава богу, не монах, а всего лишь послушник, а значит, волен в любой момент покинуть монастырские стены, осознав свою ошибку. И именно это он собирался сделать всё время, как вернулся из Калуги, но не мог, никак не мог решиться.
...Утренняя служба, между тем, завершилась и монахи, склонив головы, один за другим потянулись на выход из придела храма. Вздохнув, княжич поправил клобук и решительно пошагал через монастырский двор, словно боясь, что сейчас вновь отойдёт и вновь отложит важный разговор на потом.
Отец Иуавелий как раз читал письмо, доставленное гонцом, когда в дверь его кельи осторожно постучали. А потом порог нерешительно переступил княжич. Глядя на него, игумен неожиданно улыбнулся. Он сразу понял, зачем тот пришёл, но молчал, ожидая, что тот скажет.
— Здравы будьте, отец Иуавелий.
— Здравствуй и ты, брат Андрей. Вижу, мучает тебя что-то, отрок.
— Я ухожу..., вот, — после недолгой паузы выдавил из себя княжич, тут же сам смутился своей наглости, отчего уши его стали наливаться малиновым цветом, и рухнул на колени: — Прости, отче. Прошу твоего благословления покинуть обитель ранее срока, ибо, ибо...
И на этом дар красноречия окончательно покинул княжича.
Иуавелий молча прошел к окну. А чего он ожидал, с самого начала было понятно, что княжича более не прельщает монашья стезя. Уговаривать его он не станет ни под каким видом — к богу каждый должен прийти сам. Недаром путь от трудника до монаха столь долог и не каждый может его одолеть.
— Что ж, коли надумал — неволить не стану, — голос игумена был непривычно тих. — В вотчину подашься?
— Туда, отче.
— Когда надумал?
— Коли позволите, завтра с заутрени.
— Хорошо. И вот что, — игумен на мгновение задумался. — Зайдёшь вечером, дам тебе письмо к старцу Вассиану, поговоришь с ним о своей задумке.
О какой задумке шла речь, Андрей догадался сразу — книгопечатание, конечно же. Когда-то он поговорил об этом с игуменом, и вот теперь письмо к Вассиану. Ну да, старец после опалы Иосифа Волоцкого ныне входил в силу при дворе, вновь пытаясь развернуть церковь к учению Нила Сорского. Даже новый митрополит Варлаам был более близок к нестяжателям, а с князем-иноком его и вообще, как говорят, связывали доверительные отношения.
Как и любой, кто изучал русскую историю чуть глубже, чем по учебникам, он читал о целях нестяжателей и противостоящих им иосифлян. Но на соборе 1503 года иосифляне вроде как одержали победу, что для церкви, согласно работам историков демократической России, стоило развития и привело, в конце концов, к противостоянию с государством, которое сначала подмяло церковь под себя в виде Синода, а потом и вообще отбросило в сторону при большевиках. Большего обычно далёкие от религии граждане не знали, ибо эта тема их просто не интересовала. А вот Андрей, окунувшись в местные реалии, быстро понял, какие страсти кипят сейчас в церковных кулуарах. Ещё бы, на кону стояло самое главное, что только есть в этой жизни для большинства людей — деньги и власть. Причём, что самое главное, государю выгоднее были именно нестяжатели, но и в проповедях иосифлянцев тоже было много чего, что нравилось крепнувшему самодержавию. И всё же нестяжатели были более близки к победе, но не вовремя случившийся удар с прошлым великим князем да красноречие Иосифа, сумевшего даже это поставить себе в строку, повернуло руль церковного корабля в другую сторону.
