Тот вошёл как обычно стремительно. Постукивая посохом, прошёл по палате мимо склонившихся в поклоне думцев и сел на трон, перед этим поправив атласную подушечку, что положили слуги для мягкости. Следом за ним в палату вошли и встали с обеих сторон у всех дверей на часах рынды в своих бело-золотых кафтанах и с серебряными бердышами.

— Что же, бояре, каково слово ваше будет? — глухо спросил Василий и перевёл взгляд на Ростовского, как на набольшего. — Как дальше войну вести станем?

С тех слов и началось то думное сиденье...

Боярин-князь Василий Васильевич Шуйский-Немой молча сидел на лавке, покрытой коврами, сжимая в холёной руке отполированный тысячами прикосновений посох с инкрустированным драгоценными камнями тяжёлым набалдашником, которым так удобно было огреть кого-либо промеж лопаток, внушая свою волю или отстаивая своё мнение и честь. Другой рукой он оглаживал аккуратно расчёсанную на две стороны бороду и, хмурясь, слушал выступающих.

Впрочем, таковых было не много.

Сабуровская клика — а именно так иронично прозвал неугомонный племяш окольничего Ваньку Сабурова (что о прошлом годе вошёл в состав думы) и тех, кто с ним был заодно (хотя более верным было обозвать её бутурлинской) — хором выступала за поход на Киев, советуя собрать войска ещё по зиме прямо во владениях Шемячича. Так, дескать, и литвину урон нанесут и супротив татар, буде те вновь пойдут на русское порубежье, острастку дадут.

Однако большинство думцев насуплено молчало. Особого желания ввязываться в "прямое дело" ни у кого из них не было. Ещё свежи были в памяти оршанская конфузия и связанные с ней хвастливые восхваления ляхов да литвинов, что те устроили по всем закатным землям на поруху государевой чести. А ведь никто не гарантирует, что в новом походе не вырастет на пути ляшское войско (литвинов-то уже почитай с Ведроши не боялись, привыкли бить и скопом и по частям). Так что и хочется и боязно одновременно.

Тут Немой скривился, словно кислого фрукту заморского, именуемого лимоном, откусил. Надо же, племянничек-то, словно в воду смотрел, когда говорил:

— У большинства думцев главной идеей будущей кампании будет одно — учинить набег на неприятельские владения. Оно ведь и полезно, и приятно. И супостата уязвим, и своих детей боярских ублаготворим. Один сплошной профит кругом: в бой вступать не надо, знай себе, хватай полон — не война, а сплошное удовольствие. Токмо от той войны никакого проку не будет, дядя. Почитай три года набегами зорим литвинов, а толку? Тут, князь, надобно по иному дело вести.

Шуйский тогда за думцев сильно на него озлился. Ишь, блоха, на мудрых людей поносные речи вести вздумал. Но доводы, успокоившись, выслушал, а потом и осмыслил. И выходило, что прав племяш кругом. Ну а что думцев не почитает, так вон они, сидят и словно по его слову думают. А значит, пора ему показать, что не зря Шуйские первейший род, после государя. Так что, дождавшись, когда тёмные глаза Василия Ивановича уткнулись в него, боярин степенно поднялся с лавки, снимая с головы высокую, горлатную шапку.

— Нешто, князь, дельное что предложить удумал? — государь был явно не в духе. Ещё бы, сколь уж времени просидели, а решения так и не нашлось.

— Есть у меня предложение, государь. Но позволь издалека начну, — и, дождавшись утвердительного кивка, боярин продолжил: — Вот некоторые предлагают на Киев идти. Что ж, дело хорошее — то твои, государь отчины и дедины. Да только не время ныне тот град возвращать. Места там ныне безлюдные, татарвой не раз порушенные. Да и Васька Шемячич тоже не одну сотню полона с той стороны увёл. Ну а Киев тот как городишко и вовсе слишком худ.

Опять-же дорога торная по Днепру не всегда за Русью будет, отчего купчишкам больших прибылей тамо не сыскать.

Думцы от последней фразы почти дружно фыркнули. Нашёл боярин, о чём печалиться: о купчишках. Впрочем, оно и понятно. Эвон Шуйских за глаза не просто же так "шубниками" прозвали. Впрочем, сказать такое вслух, желающих было мало. Помнится, старый Бутурлин упрекнул однажды Немого сим неблаговидным прозвищем, так был посохом бит нещадно, насилу разъяли.

— И неча фыркать, словно кони стоялые, — вскипел Шуйский, прекрасно понявший всю подоплёку. — О купцах сам государь заботу проявляет, поскольку более вашего в том понимает. Али кто тут себя умнее государя почуял?

Тут думцы почти осязаемо вздрогнули, ибо от слов князя враз повеяло чем-то очень нехорошим. Лишь князь Ростовский, которого сменил Шуйский на новгородском наместничестве, усмехнулся и прикрыл ладонью свою обильно умащенную бороду:

— Ты, Василий, не обессудь. Это они от ума малого не поняли, о чём ты глаголешь. Но, может, хватит ходить вокруг да около?

— И то верно, боярин, — государь неожиданно поднялся с места и ни на кого не глядя, прошёл к дальней стене, остановился перед ней, сцепив сзади руки, и застыл, словно любуясь, как игриво поблёскивают солнечные блики на оконной слюде. — Ты, по сути, давай. А про купцов сам знаю, что ныне им тяжко. Жаловались мне, что ныне в Варяжском море тех, которые идут к нам из земель закатных ляшские разбойники морские грабить пытаются. Оттого помеха торговлюшке большая. А нам пищали потребны и всякие иные припасы военные. Слишком многое надобно того, чего на Руси нет покамест. Но и купчишкам большой потачки яз давать не намерен, ибо честь государева дороже.

— Так и я к делу подхожу, государь, — так же усмехнулся Шуйский. — Вот тут у меня хитрый чертёж земель порубежных с собой взят. Дозволь развернуть, — и, дождавшись утвердительного кивка, споро раскатал пергаментный рулон прямо поверх разложенных на столе карт и схем. — Глянь, государь, вот Смоленск на Днепре. По сей реке да её притоках, коли выше подниматься, достигнем мы Двины, что к Варяжскому морю течёт из земель наших. А на реке той стоят два града торговых, сильных да богатых — не чета худому Киеву.

И города те, государь батюшка, — Полотеск да Витебск — Вильну литовскую сторожат от силы твоей ратной крепко. Да и изменник твой, Костька Острожский,— степенно продолжил боярин, — из того же Полотеска града на Опочку приходил. Так вижу я, государь, что надобно нам в ответ те городишки под твою государеву руку имать. Заодно и путь торговый аж до самих рижских немцев под неё же и возьмём. Так что, коль дозволишь, то я с братом моим меньшим Ванькою на Полотеск город сходим, авось, и возьмем его. И тебе честь, и Жигимонту, супостату нашему, позор и посрамленье!

Василий, вновь севший на трон, некоторое время помолчал, ожидая чьего либо вмешательства, но думцы сидели, словно в рот воды набравши. Тишина в зале стала практически ощутимой, когда со своего места поднялся князь Ростовский.

— А хороша задумка у Шуйского, государь, но токмо не до конца продумана. Ведь уже ходили братья под те грады не раз, а взять не смогли. Потому как не одной силой новгородской да псковской ходить надобно, а как на Смоленск град собирались. Исполчать полки многие да с разных мест выступать под стены полоцкие. Заодно по пути полкам зорить землю жигимотову, дабы не осталось у него сил и средств супротив тебя войну вести. Особлево ныне, когда немецкий мейстер в друзья напрашивается, дабы помогли мы ему в его будущей войне с Жигимонтом. Ну а коль Орден на ляхов исполчится, то тем враз не до литвин будет.

— Понял я тебя, князь, — хлопнул ладонью по резному подлокотнику Василий Иванович. — Что же, мысли ваши мудры и мною принимаются. Теперь давайте думать, кто с какой силою пойдёт.

И Дума враз взорвалась разговорами. Ещё бы, цель-то похода была предложена и утверждена (что разом определяло выдвинувших её в те самые пресловутые козлы отпущения, коли что не так сложится) и теперь предстояло привычное дело: распределить воинские должности. Правда, Шуйский, помня предупреждения племянника, всё же решил настоять на том, чтобы государь расщедрился да и выделил припасы для наступающей армии, которые потом доставят к ней судовой ратью. Государь, конечно, поартачился (всё ж закупка да доставка припасов в одно место денег стоит), но доводы князя были слишком весомыми (ещё бы, сколько ночей Андрей над ними корпел, да и сам Шуйский не по разу думал) и тому ничего не оставалось, как согласиться.

В общем, пошумев да поругавшись, бояре, в конце концов, вынесли единый вердикт. По государеву указу да боярскому приговору решено было создать несколько полевых армий для одновременного удара по врагу.

Первой из Великих Лук на Полоцк предстояло выступить большой рати Василия Шуйского и его брата Ивана. Пять полков "силы новгородской" в две-три тысячи детей боярских с послужильцами, да "псковской силой" в шестьсот-восемьсот поместных. А еще пищальники, которых Псков с пригородами мог дать до тысячи, а Новгород до двух тысяч. Ну и "сила тверская" доводила общую численность этой рати до семи тысяч "сабель и пищалей". И это не считая судовой рати, воеводой над которой с лёгкой руки Немого был утверждён молодой, но уже снискавший славу князь Барбашин-Шуйский, и посохи, которую предстояло собрать для доставки к Полоцку новгородского и псковского наряда, запасов провианта, фуража и прочей снасти, необходимой для ведения осады, а также дорожных и саперных работ.

Из Белой на Витебск формировалась рать родственника Шуйских, князя Андрея Бучен Борисовича Горбатого. Те же пять полков, но, поскольку воевод в ней было помене, то и ратников она насчитывала четыре-пять тысяч детей боярских с послужильцами. Её действия на витебском направлении должны были обеспечить успех двух главных группировок, псковско-новгородской и смоленской, на полоцком направлении.

Третья рать была смоленская. Князь Михайло Горбатый Кислица с силою московскою. Это войско (пять полков и около пяти тысяч детей боярских с их послужильцами и посохой) было, тем не менее, самым главным. Ведь именно к нему должен был присоединиться со своим двором сам великий князь и его братья, доведя, таким образом, численность рати до семи-восьми тысяч "сабель и пищалей", а то, и больше. С ним же должен был подойти и осадный наряд.

Четвёртая — стародубская — рать, была самой небольшой. В набег шли князья Семён Курбский и Иван Овчина-Телепнев со своими людьми и немногими стародубцами — хорошо, если их набралось бы с тысячу человек. Их задачей был тот самый милый боярскому сердцу набег — разорение и опустошение неприятельской территории, захват пленных, и, естественно, отвлечение внимания неприятеля.

Разумеется, не забыли и про крымскую угрозу.

Новый хан Мухаммед-Гирей, отказавшись от сохранения союза с Русским государством ввиду давней уже гибели той угрозы, ради которой он когда-то и создавался, тем не менее, не торопился полностью рвать отношения с Василием III Ивановичем. Наоборот, он хотел заручиться русской поддержкой в деле подчинения своей власти другого осколка единой когда-то Орды — Астрахани. Василий же и его бояре стремились, не обременяя себя чрезмерными расходами и обязательствами, повернуть острие татарского нашествия против Литвы. Так что тут дело оставалось за дипломатами, оттого и готовили ныне богатые подарки, чтобы всех оделить и задобрить, ибо мир с Крымом был очень важен. От этого мира зависело, будет ли Русь вести войну на две стороны, воюя и с Литвой, и отбиваясь от татар, или же можно будет обезопасить себя от Крыма и всеми силами выступить против Литвы, принудив её-таки к миру. А в Крыму, как известно, подарки любили все: не только сам хан, но и многочисленные его родственники, его жены, царевичи и царевны, мурзы, князья и уланы. И ведь на всех казны не напасёшься. А стоило лишь обделить какого-нибудь мурзу или князя, и он самовольно, со своим собственным войском, шел на промысел в Русскую землю. Правда, это был бы уже не большой поход Орды, а с малыми порубежные воеводы привыкли уже справляться. Так что посольство — посольством, а на Берег всё одно были отряжены усиленные отряды поместных войск. Бережёного, как известно, и бог бережёт.

Да и как ещё там, в Крыму сложится. Ведь подобный расклад хорошо понимали и в Литве. И Сигизмунд тоже слал большие подарки хану, переманивая его на свою сторону. И в тайне мечтая всё же вынудить Крым выступить в далекий и трудный поход через безводную степь за богатой добычей и многочисленным полоном...

Вот таким вырисовывался план боевых действий на предстоящий год. Обе стороны готовились решить всё одним махом, но, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. В той, иной реальности всё это рухнуло от столкновения с действительностью, породив так называемое Чудо на Двине. И ныне эти самые овраги и предстояло исправить тому, кто столь невероятным способом оказался в этом витке времени, создавая своими деяниями иную реальность или новый параллельный мир.

Глава 49

Весна во Пскове выдалась шумная да многолюдная. Цены на рынке взлетели хоть и не до небес, но ощутимо: съестной да воинский припас ныне многим был нужен. Ибо получив росписи, стягивались под городские стены окрестные дети боярские, да и свои пищальники тоже не святым духом в походе питаться собирались. А под конец зимника, пока дороги ещё не раскисли, подтянулись в город и посошные обозы из Новогорода, доставившие сюда новгородский наряд, пушечное зелье, ядра, холсты, канаты, сбрую, да добавив ещё многолюдства, ибо посошных ныне набрали много.

Во второй половине апреля солнышко начало сильнее пригревать землицу, наметённые за зиму сугробы из белоснежных превратились в серые и принялись оседать, истаивая в его лучах, а лёд на реках, прудах и озёрах, некогда прочный, сделался рыхлым и потемнел. Между льдинами заскользили трещины, не предвещая путнику ничего хорошего, хотя ещё долго находились те, кто по недоумию или излишней храбрости спешил перебраться по нему с одного берега на другой пешком, конным, а то и в санях.

Наконец случилось то, чего в последние деньки нетерпеливо ожидали почитай все псковитяне: Великая вскрылась ото льда. С глухим, но сильным шумом льдины потянулись мимо города. Они плыли, словно огромные рыбины, крупные и толстые, голубовато-зелёного или желтовато-белого цвета, рыхлые, подтаявшие сверху. Иногда они наскакивали друг на друга и потом ломались с треском и грохотом. Иногда они шли сплошным ледяным потоком, иногда между льдинами появлялись оконца чистой речной воды.

Красивое явление, любоваться которым высыпали многие жители от мала до велика, не прошло-таки бесследно. В нижней по течению реки Великой части города всё русло оказалось запружено льдом аж до самого Снетогорского монастыря. И из-за образовавшегося ледового затора произошёл подъем уровня воды примерно на полторы-две сажени, что вызвало затопление многих прибрежных строений. Некоторые сарайчики да баньки ушли под воду по самую крышу. Хорошо хоть, что ледовые массы практически не двигались, иначе бы их снесло на потеху толпе и горе хозяевам. Пскова также вышла из берегов, затопив луга и низины. Небольшой в обычное время ручеёк — приток Псковы превратился в бурный поток мутной воды. Подтопило и Мирожский монастырь, что стоял при впадении реки Мирожи (откуда и получил своё название) в реку Великую. Вода плескалась под самыми стенами южной части монастыря. Ну а те льдины, что толчеёй товарок выползли-выбросились на бережок, быстро таяли под лучами полуденного солнца. Старики качали головами: давненько так река не разливалась. Ох, не к добру это, видать быть лету мокрому.