Государь

Мертвенно побледнев, Ян Глебович начал прямо со своей скамьи заваливаться вперед, намеревясь пасть на колени и просить о милости — однако же, бдительные стражи заткнули ему рот и дернули тело обратно, оставив мозолистые руки на загривке и левом плече.

— Государь!

В отличие от почти уже приговоренного магната, оправданную Гуреееву никто не думал останавливать, так что она без каких либо помех встала, сделала три шага вперед и отвесила почтительный поклон.

— Прошу о божьем поле.

Несколько мгновений полной тишины, и шляхтичи-видаки загудели в полный голос: изумляясь девичьей глупости, усмехаясь самомнению Аглаи, живо обсуждая шансы дерзкой девицы хотя бы выжить, и просто многозначительно фыркая в усы — но в общем и целом, одобряя желание зеленоглазой панночки своей рукой поквитаться с обидчиком. Среди членов Пан-Рады и государевых ближников основной эмоцией было недоверчивое удивление и растущее сомнение в разумности Гуреевой; митрополит Иона по-прежнему алчно поглядывал на наперсный крест Димитрия Иоанновича. И лишь епископ Жмудский просто смотрел во все глаза, искренне наслаждаясь каждой секундой поистине великолепного представления.

— Тишина!!!

Звучно и грозно призвав к порядку, глашатай отступил обратно к дверям Тронного зала — а внимание всех присутствующих обратилось на молодого правителя, задумчиво перебирающего в пальцах гладкие зерна своих рубиновых четок. Вернее, убедительно изображающего эту самую задумчивость и душевные колебания, что очень хорошо ощущали в со-чувствии его сестра и ученица.

— Старый обычай судного поединка, когда взыскующие справедливости, выходят в простых рубахах на двобой под сенью небес, вверяя жизни и души свои Всевышнему... Старый, очень старый — однако же, на Руси еще не забытый!.. Князь Юрий, напомни мне и присутствующим, как с этим обстоят дела в Литве?

Ясновельможный пан Олелькович-Слуцкий тут же заверил своего государя, что старые добрые традиции времен дедов-прадедов вполне живы и регулярно применяются литовской шляхтой и богатой магнатерией. Больше того, он помнит схожий поединок, случившийся во времена его юности, когда гордая шляхтянка пожелала лично спросить с оскорбившего ее честь: тогда на поветовом сеймике обидчика для уравнивания шансов приговорили биться в яме глубиной по пояс, и держать клинок левой рукой. Правда, отважной пани это, увы, не помогло, и дело закончилось отнюдь не в ее пользу... Поблагодарив живой справочник признательным кивком, Димитрий немного помолчал, нагнетая напряжение. Затем, как бы сомневаясь, пробормотал — так, что обладатели острого слуха уверенно расслышали:

— А ведь убившему, надлежит быть отлученным на целых три года от церковного причастия... Гм!

И наконец, достаточно позабавившись за счет исходящих нетерпением подданных, огласил вердикт:

— Как есть ныне мой первый суд Великого князя Литовского, то в честь сего дозволяю божье поле меж дворянкой Аглаей Гуреевой и паном Яном Глебовичем! Биться им нынче же: под чистым небом, в круге о пяти шагах, короткими клинками равной длины — и пусть Всевышний явит нам справедливость!..

Перекинув сразу несколько рубиновых зерен и перехватив четки поудобнее, земной судия в великокняжеском венце поинтересовался с толикой насмешки у алеющего нездоровым румянцем графа:

— Каков твой выбор, пан Глебович? Пойдешь на дыбу и под кнут, или?..

Воспрянувший духом магнат, коего, как и всех родовитых, с самого детства учили владеть оружной сталью, луком и копьем — резко дернулся всем телом. Затем еще раз, сбрасывая с себя руки стражников: наконец он гордо встал и громко отчеканил:

— Судный поединок!!!

Одобрительно хмыкнув, Димитрий показал себя правителем, не чуждым и простого человеческого милосердия:

— Возможно, у тебя есть, что завещать своей дочери вне пределов Литвы — в таком случае князь Острожский поможет составить духовную грамоту . Так же, епископ Жмудский исповедует тебя... Ежели сам того пожелает.

Ревниво покосившись на нехотя встающего с постной миной великокняжеского секретаря и впавшего в задумчивость Петкевича, владыко Иона ринулся окормлять храбрую, и исключительно православную христианку Гурееву. Следом за резвым не по возрасту архипастырем Тронную залу с почтительными поклонами начали покидать шляхтичи-видаки, коих сразу же по выходу из двустворчатых дверей со всем уважением направляли к накрытому в соседних покоях столу. Где очевидцы великокняжеского правосудия торопливо хлебали из кубков густое и багровое как кровь французское вино, заедая его отменный вкус мягким пшеничным хлебом, свежекопченой олениной и приятно-соленым твердым сыром. Пока благородная шляхта набиралась сил перед заключительным актом суда, всё те же дворцовые служители расторопно отмерили-разметили бечевой и отсыпали желтым речным песочком круг на каменных плитах внутреннего дворика, и притащили мебель из тронной залы, расставив ее точно в том же порядке, как она стояла и там. Вернее, почти в таком же: трон на сей раз находился в полном одиночестве, ибо царевна Евдокия отправилась пробовать свежую халву и пастилу, приехавшую в одном караване с будущей матерью-игуменьей Александрой. Особенно хорошо вкус домашних гостинчиков раскрывался за "чайным" столиком на прогулочной галерее; а так как слухи во дворце распространялись со скоростью бегающих доверенных челядинок, то вскоре к неурочному чаепитию синеглазой любительницы сладостей присоединилась и ее подруга Настя Мстиславская, притащившая с собой Фиму Старицкую. По их следам на галерею заглянула почаевничать боярыня-пестунья, потом — злящаяся, но хорошо скрывающая это Марфуша Захарьина-Юрьева. Кою, в отличие от княжон и боярыни не удостоили первонального приглашения, и пришлось боярышне напрашиваться на редкое зрелище самой! Впрочем, и без того Марфа уже давно обижалась на двоюродную сестру, не уделявшую ей должного внимания. Царственная ровесница не принимала близкую родственницу в доверенные подруги-наперсницы, не интересовалась ее мнением о своих (наверняка очень интересных!) делах, не делилась хоть какими-то сплетнями и новостями о старших братьях... Тем временем, пока не по годам амбициозная девица тихонько дулась и варилась в своих тайных переживаниях, на галерею подтянулись и остальные девицы свиты. Едва ли не шевеля ушами на любой звук из-за перил, они расселись по своим местам и принялись сравнивать сладости московской выделки с очередной затейливой выпечкой с кухни Большого Дворца. Побеждала, как водится в таких случаях, дружба и хороший девичий аппетит...

— Тишина!!!

Под открытым небом зычный глас глашатая звучал не так внушительно, как в Тронной зале, но рассевшимся на лавках и стульях свидетелям хватило и его. Пока девицы давились пошедшим не в то горло чаем, и, бросая опасливые взгляды на чем-то недовольную боярыню-пестунью, тихонечко перебирались к перилам прогулочной галереи — внизу двое стражников прошлись перед видаками, показывая им два поясных ножа без ножен. Затем так же наглядно сравнили длину их клинков: красивое дамасковое жало поясного ножа графа Глебовича было лишь самую малость больше золотистого булата, который еще недавно висел на поясе Великого князя Литвы. Во внутреннем дворике потихоньку все прибавлялось и прибавлялось любопытных глаз, и под их взорами вроде как слепой, но притом прекрасно ориентирующийся в своем окружении молодой правитель коротко махнул со своего трона, повелевая участникам божьего суда взять свои клинки и вступить в круг. Тишина была такая, что присутствующие на сем событии люди отчетливо слышали голубей, курлыкающих где-то на кровле Большого Дворца...

— Да явит нам Всевышний свою волю!

Двадцатишестилетний магнат чуть согнулся, вытягивая вперед руки, и медленно шагнул вперед, не ожидая для себя каких-либо сложностей: за свою жизнь Яну уже приходилось звенеть саблями с гонористыми шляхтичами, да и в большой войне с Русским царством он не отсиживался в обозах, так что...

— Х-ха!

Убивать свою обидчицу он не собирался (боже упаси от такой глупости!), но вот аккуратно порезать будет в самый раз...

— Ха, н-ха!!!

Однако Гуреева опять все испортила, сначала ловко увернувшись от нескольких секущих махов и одного пробного тычка острием, а затем как-то слишком быстро сместившись под левую руку и пав на колени. Блеснувший на солнце булат легко прорезал дорогую заморскую ткань и живую плоть под коленом, на излете достав до кости — а ответный мах знатного литвина пошел слишком высоко и неловко из-за подломившейся ноги.

— Ах-х-с-сучья кровь!

Так хорошо начав, черноволосая поединщица тут же замешкалась, слишком долго и слишком близко вставая с колен — что позволило ее противнику скакнуть к ней и с рычанием насадить на нож. Верней, ткнуть на излете кончиком клинка живот, пробив кожу и немного плоти: на одно долгое мгновение девушка и мужчина словно соединились в диковинном танце, полном взблесков стали и смазанно-быстрых движений рук, после чего Аглая отскочила прочь с пустыми ладонями. Что же касается второго "танцора", то он сначала провел пальцами по глубокому резу на шее, лишь чудом не перехватившему яремную вену, затем с неверием во взгляде уставился на рукоять чужого ножа — который торчал из черевного сплетения и отчего-то мешал дышать.

— Т-ты?!..

Влажно хрипнув ртом и зачем-то поглядев на небо, резко посиневший губами граф шумно задышал, медленно вытягивая из себя булатное жало. Тягуче сплюнул и сделал шаг вперед, подволакивая непослушную ногу, в сапоге которой уже не хлюпала, а откровенно чавкала его собственная кровь.

— Псица!..

Выронив нож с багряными мазками на золотистой стали, Глебович зашарил глазами по телу противницы, выискивая раны от своего клинка. Разрезы были, о да: была и кровь. Несколько прорех на левом плече, в глубине которых мелькал красный цвет; длинный разрез на бедре — увы, не доставший до тела. И куда более заметная дыра спереди, начинающася от левой ключицы и заканчивающаяся совсем чуть-чуть не доходя до середины правой груди, белоснежная кожа которой нет-нет да и выглядывала сквозь прореху. Края ткани явно намокли от крови, но ее количество свидетельствовало самое большее о глубокой царапине... Горестно застонав, проигравший свой судный поединок мужина сделал новый шаг вперед, но слабеющее от кровопотери тело подвело, завалившись на раненую ногу. Упав на колени, он уперся в щербатый камень вооруженной рукой — и тут же услышал характерный звякающий хруст своего ножа, до половины вошедшего в щель меж плит, и обломившегося возле рукояти. Меж тем, Гурева по дуге обошла противника, подобрала свое оружие и подошла к пошатывающемуся магнату, спокойно ухватив его склонившуюся голову за волосы и вздернув ее вверх. Что-то тихо сказала: благо, часть зрителей обладала должными навыками, и смогла разобрать движения ее губ:

"Молись".

Мутнеющие глаза Яна Глебовича ненадолго прояснились, и он даже смог кое-как перекреститься напоследок — после чего получил пядь булатной стали за ухо. Чуть дрогнул и обмяк, заваливаясь вперед и снимая тем самым умершее тело с клинка в девичьей руке...

— Ой, мамочки!.. Буэ-э!!!

Мало кто из свидетелей свершившегося не поднял голову сначала на тоненький девичий всхлип, затем на характерные звуки рвоты и последовавший почти сразу же звонкий шлепок доброй оплеухи.

— Гм-мда.

Присутствующие молча согласились со своим государем.

— Божий суд окончен: Всевышний явил свою волю!

Вновь поглядев (хотя с его повязкой на глазах это смотрелось достаточно своеобразно) на прогулочную галерею второго этажа, где кто-то, похожий на боярыню-пестунью, отвесил кому-то сдавленно всхлипывающему еще одну успокаивающую "плюшку", Димитрий повел рукой, разрешая стоявшим наготове служкам унести тело проигравшего. Ну и вообще, начать наводить порядок — как раз и песочек с берега реки Вильни пригодился...

— Повелеваю: отправить во все поветовые сеймики описание суда моего, для ознакомления шляхте и панству земель наших.

К свидетелям тут же подтащили столики с уложенными на них свитками, на которые расторопные писцы уже успели перенести-переписать набело весь ход судебных разбирательств, и результат божьего поля Глебовича и Гуреевой. Сначала на дорогом веленевом пергаменте расписались члены Пан-Рады и государевы ближники, потом приложились духовные чины, ну и, наконец, принялись ставить свои каракули довольные донельзя видаки-шляхтичи — из коих только четверо смогли изобразить хоть что-то похожее на подпись, остальным же пришлось мазать чернилами большой палец правой руки. Зато уж оттиски у них вышли что надо! Пока шли все эти необходимые формальности, юный княжич Вишневецкий со всем почтением забрал у достойной панночки Гуреевой столь славно послуживший ей клинок; другой княжич, Олелькович-Слуцкий, поднес победительнице серебряную чашу, в которой плескалась вода с лепестками цветов, дабы прекрасная дева могла омыть руки и лицо. Постепенно и нехотя шляхтичи-видаки потянулись на выход из Большого Дворца; следом за ними начала пустеть и прогулочная галерея второго этажа. Ушел довольный донельзя епископ Жмудский Петкевич — все же, как кстати епископ Виленский задержался в Полоцке, и не смог поприсутствовать на великокняжеском суде! Стрельнув взглядом на наперсный крест Димитрия Иоанновича, и пригласив на исповедь и беседу о духовном дворянку Гурееву, отправился на приближающуюся вечернюю службу и владыко Иона. Видно было, что уходить никому из них особо и не хотелось, но и оставаться как-то повода не было... Спустя пару часов, когда опустевший внутренний дворик сверкал влажными от воды и абсолютно чистыми плитами, а рассредоточившиеся по постоялым дворам шляхтичи-видаки вовсю будоражили виленских обывателей рассказами о правосудии молодого, но определенно грозного Великого князя Димитрия — черноволосая девушка подошла к двери, за которой зеленел и цвел дворцовый сад лекарственных трав. Перекинула наново переплетенную косу с груди на спину, подернула светлое платье, выбранное взамен безнадежно испорченного, вздохнула, набираясь решимости, и толкнула резную створку двери.

— Наставник?

Димитрий нашелся в кресле близ пышно разросшегося куста каких-то красивых, и явно заморских цветов. Неуверенно приблизившись, зеленоглазая брюнетка встала за спинкой, чуток помялась, и тихо-тихо спросила:

— Я... Заслужила твое прощение?

Еще совсем недавно смелая и весьма смертоносная, в малой оранжерее она превратилась в прилежную ученицу, выискивающую на лице наставника малейшие признаки недовольства. Меж тем, молодой мужчина не торопился отвечать, подхватив небольшие ножнички и сняв с их помощью несколько привядших стебельков и соцветий.

— Мое недовольство вызвало не то, как ты себя повела с этим дураком — а твои сомнения.

Склонив голову, слепец пригляделся к зыбким линиям цветочного Узора и снял ножницами еще один лишний стебель.

— Довольно скоро отец потеряет терпение и начнет приискивать мне жену: он спит и видит, как качает внуков на своих коленях. Но будущие дети не отменяют того, что ты и Домна для меня — суть не родные по крови, но любимые дочери, наследницы знаний моих и сил. Этого даже смерть не в силах изменить, только вы сами.