Отрок Книга 05

— Молодцы! Прекрасно стреля...

— Пешцы!!!

Мишка торопливо обернулся и увидел, что пешие журавлевцы вышли из ворот Яруги и, сломав строй, бегут к отрокам. Вернее, бежали. Видимо, по предварительному уговору, они начали атаку одновременно с конниками, но для того, чтобы пробежать около трехсот метров с тяжелым щитом, рогатиной и в долгополом стеганом доспехе, нужно минуты полторы-две, а то и больше. Не успели, а увидев почти мгновенное уничтожение конного отряда, в растерянности остановились.

И тут Мишка убедился, что выражение: "В средние века на полях сражений царила рыцарская конница" — не измышления кабинетных теоретиков, а истинная правда. Покончив с конными, ратники Егора принялись за пеших.

Те, кто пытался сопротивляться, умирали, те, кто пытался бежать, тоже умирали. И те и другие — быстро и неотвратимо. Не спасали ни здоровенные щиты, ни выставленные навстречу всадникам рогатины. Копья уже сломаны или оставлены в телах врагов, в ход пошли мечи. Ратники, не обращая внимания на одиночек, кидаются туда, где несколько пеших, собравшись вместе пытаются образовать хоть какое-то подобие строя и отойти в Яруге в порядке. Полегла под мечами одна такая группа, вторая... все — пехота превратилась в охваченную паникой толпу.

Мишка почувствовал толчок в плечо, оглянулся — стоящий позади Немой указал сначала на бегущих журавлевцев, потом на коней отроков.

— Стража, по коням!!! Степан, заходи справа! Первый десяток, за мной! Окружай, не давай в весь уйти! В кнуты их!!!

Впереди спина бегущего пешца, бросившего щит и рогатину, пытающегося на ходу скинуть с себя стеганку. Железное жало кнута вспарывает стеганый доспех на спине, до тела, кажется, не достает, но журавлевец падает. Трое успевают сдвинуть щиты и выставить лезвия рогатин. Бросок коня в сторону, щелчок кнута — жало проскакивает между железными полосами на шапке ближнего пешца и пробивает кожаную основу. Мужик вскрикивает, но что с ним происходит потом, неизвестно — конь проносит мимо. Ворота Яруги — в конце улицы спины убегающих, гнаться нет смысла, разворот, удар кнута прямо в лицо набегающему пешцу. И... все! Одни пешцы лежат — живые, мертвые или раненые — другие еще куда-то бегут, но бежать некуда, третьи сидят на земле, бросив оружие и закрыв руками головы.

"Средневековье, блин, даже обычая поднимать руки вверх, при сдаче в плен, еще нет. А лучники-то сбежать успели — они налегке".

Все закончилось — отроки, образовав неровный круг, окружили пешцев. Ратники, хищно поглядывая на журавлевцев, неторопливо перемещались внутри этого круга, при их приближении всякое шевеление замирало.

Егор, поднявшись на стременах проорал:

— Кто может, встать! Встать, я сказал! Кто не сможет подняться, тех добьем!

Журавлевцы начали медленно подниматься с земли.

— Скидывай доспех, сходись на середину! — продолжал командовать десятник. — Арсений, там кто-то в поле копошится, возьми двоих, добей или гони сюда! Коней ловить потом будешь, людей собирай! Михайла, дай Савелию пятерых отроков, пусть возниц развяжут и гонят обоз сюда!

По всему пространству, только что бывшего полем брани, началось деловитое шевеление. Пленных сгоняли в загон для скотины, по сжатому полю гнали выживших при падении с коня всадников, стаскивали в кучу трофейное оружие. Егор взмахом руки подозвал к себе Мишку.

— Ну... боярич, заклад твой! Вместо пятнадцати, восемнадцать конных ссадил, некоторые, правда, живы, но это неважно. Умеешь... так твоему деду и скажу! А заклад — с меня.

— Да ладно, дядька Егор...

— Нет не ладно! Слово воина — золотое слово! Воинские пояса ваши, а мечи на них навесить... это уж как Корней решит. Я бы навесил. Ну-ка, держи. — Егор сунул Мишке копье. — Вон того добить надо. Давай!

"Едрит твою... раненых добивать! Проверяет или это ритуал, без которого ратником не станешь? Не очковать, сэр Майкл, они все равно обречены!".

— Давай, давай! — понукнул Егор. — Этого добьешь, передай копье следующему. Раненых много, на всех твоих отроков хватит!

Мишка, чувствуя, как вспотела внутри латной рукавицы ладонь, перехватил копье поудобнее и, стараясь не глядеть в лицо раненому, ударил лежащего на спине журавлевца в горло. На предсмертные судороги можно было не смотреть, но хрип лез в уши и показался Мишке страшно долгим, заставив бороться с приступом тошноты. Слишком разные вещи — убивать в бою или вот так.

— В глаз надо было. — Наставительно пробурчал Егор. — И ему отойти легче, и одежду кровью не замараешь. Чего позеленел-то? Тошно? Ну, отъедь в сторонку, да опростайся, только не на виду. Эй, парень! Тебя как звать-то? Фаддей? Гляди-ка, тезка Чумы! Бери копье, отрок Фаддей, да вон того добей, вишь, как мучается, помоги отойти с миром.

Фаддей вопросительно глянул на Мишку, тот лишь кивнул, подтверждая приказ десятника, потом отвернулся. Егор был прав — тяжело раненые все равно умрут и избавить их от лишних мучений, казалось бы, благое дело, но заставлять мальчишек...

Передавая друг другу окровавленное копье, отроки по очереди прекращали мучения тяжело раненых журавлевцев. Кто-то бледнел, кто-то закусывал губу, кто-то не мог попасть в убойное место с первого раза, но не отказался никто.

"XII век, отношение к жизни и смерти — даже и сравнивать нельзя с тем, что будет девятьсот лет спустя... и у детей тоже. Да, пожалуй, это, все-таки, ритуал. Не в бою, а именно сейчас ребята приобщаются к таинству смерти... вернее сказать: к таинству прерывания чужой жизни, а еще к ним должно прийти понимание того, что и они могут оказаться лежащими вот так, ожидая беспощадного, но милосердного, черт побери, удара. Вот о чем толковал Алексей — воину не все равно, как уйти из жизни! Почтить смертельным ударом! Последний знак уважения одного воина другому. Это — рыцарство, а не размалеванные щиты, да плюмажи на шлемах. А выто-то, сэр: раненых добивать, раненых добивать... слюнтяй гуманитарный! Стоп! А это что такое?".

Один из журавлевцев с залитым кровью лицом, до того, видимо, лежавший без сознания, откатился в сторону от нацеленного на него копья, затравленно огляделся и, поняв, что деваться некуда, торопливо осенил себя крестным знамением.

— Отставить!!! Отрок Феоктист, отставить!

Феоктист растерянно оглянулся на Мишку, потом на Егора, снова глянул на Мишку и застыл с копьем в поднятой руке. Мишка осадил коня прямо над раненым и спросил:

— Ты христианин? Православный?

— Д-д... — Раненый отхаркнулся кровью прямо себе на грудь и прохрипел: — Да, вевую... в Осса и Сыа и... — недоговорил и снова закашлялся.

Мишка соскочил на землю, не глядя, взмахом руки подозвал на помощь кого-то из отроков, помог раненому сесть и сунул ему в рот горлышко баклажки с водой. Дождавшись, когда тот напьется, снова спросил:

— Христианин? Тебя куда ранило?

— По гоове... и яых...

— Язык прикусил?

Раненый кивнул и начал заваливаться на бок, видать, попало ему крепко. Мишка поднял голову и нашел глазами Егора.

— Дядька Егор! Тут еще христиане могут быть. Отпустить бы, они и так в утеснении от язычников.

Егор спорить не стал, лишь пожал плечами и указал все еще ожидающему Феоктисту на следующего раненого.

— Возьми кого-нибудь в помощь, — приказал Мишка спешившемуся рядом Иоанну — оттащите этого в сторонку, а я еще христиан поищу.

Подъехав к загону, Мишка оглядел сидящих на земле пленных и выкрикнул:

— Христиане есть?!

Несколько лиц повернулось к нему, но большинство пленных остались неподвижными, не отозвался никто. Мишка обнажил голову, осенил себя крестным знамением и повторил вопрос, изменив формулировку:

— Я — боярич Михаил! Именем Господа Бога нашего Вседержителя вопрошаю: православные, отзовитесь!

Двое пленных, сидевших рядышком, переглянулись, потом поднялись на ноги.

— Мы православные!

"Заставить прочесть "Отче наш" или "Верую"? Некогда проверять, там раненых добивают".

— Пойдете со мной, надо среди раненых братьев во Христе поискать!

— Нету там! — отозвался один из пленных. — Был один, да убили, а больше нету.

— Господь милостив, жив он, — возразил Мишка — только ранен. Пошли, поможете ему.

Раненый, которого отроки оттащили в сторону от остальных, был в сознании, но плох.

— Эх, котомки-то за оврагом остались! — Посетовал один из пленных. — У меня там травы лечебные — жена в дорогу дала.

— Янька, оставляю братьев во Христе на тебя! — распорядился Мишка. — Найди, чем перевязать, пристрой в каком-нибудь доме, и пусть сидят, пока мы не уйдем. Раненого теребить нельзя, с его раной надо несколько дней в покое полежать.

— Отпускаешь, значит, боярич? Спаси тя Христос.

— Конечно отпускаю, а как же иначе? Скажи-ка... прости, имени твоего, брат, не ведаю...

— Ферапонтом крещен. Это — Ферапонт указал на своего товарища — Борис, а это Софрон. Боярич... такое дело... зять у меня там. — Ферапонт качнул головой в сторону загона с пленными. — Нельзя ли и его... у дочки детишек четверо...

— Что ж ты дочку за нехристя отдал?

— Грех, конечно, — Ферапонт вздохнул — но все ж лучше, чем за горку уведут...

— Это верно... Янька, скажешь, чтобы отпустили.

— Слушаюсь, боярич!

— Спаси тя Христос, брат Михаил!

— Не за что... скажи-ка лучше: там, за оврагом воинская сила есть еще?

— Десяток лучников, возницы с телег — полтора десятка, тоже при оружии, да те, кто отсюда сбежать успели. Перхун, будь он неладен, прости Господи, тоже утечь успел.

— Перхун? Это рыжий такой, здоровый? — вспомнил Мишка командира пешцев.

— Он. Полусотник пешего ополчения.

— И что ж, будут там держаться или уйдут, как думаешь?

— Перхун не уйдет — упрямый, да и выслужиться хочет. И не пройти вам — переезд загородили так, что только пешему пролезть, ну... может быть, коня в поводу провести можно, а с телегами не пройдете. Уходили бы вы отсюда, не дай Бог, Перхуну подмога подойдет — нас-то на телегах для скорости привезли, а еще полусотня пешком идет. До темноты могут успеть... пожалуй. Хотя, далековато...

Немой похлопал Мишку по плечу, а когда тот обернулся, указал растопыренными пальцами на свои глаза.

— Да, надо посмотреть, что там в овраге. Янька, найди Герасима, он в обозе, пусть с братьями во Христе поговорит. — Мишка обернулся к Ферапонту. — Хочу знать, как вас отыскать, при нужде, можно будет. Ты не против?

— Бог с тобой, брат Михаил, конечно, все, что сможем, только скажи.

— Ну, тогда прощайте, недосуг мне.

— Храни тя Господь, брат Михаил.

Единственная улица Яруги одним концом переходила в довольно крутой спуск в овраг, по дну которого протекал ручей — сейчас узкий, перепрыгнуть можно, но было видно, что в половодье он превращается в бурный поток. Яругу, надо понимать, спасало от разрушения только то, что склоны оврага густо заросли кустами. В месте переезда берега были то ли специально срыты, чтобы сделать дорогу более пологой, то ли так уж раскатали телегами, но это действительно, было единственное место, где мог пройти обоз. Мог пройти раньше. Теперь прямо в ручье, по оси в воде, стояли две телеги, с верхом нагруженные землей, а поверх них было беспорядочно набросано с десяток бревен — не пройти не проехать.

Более подробно ничего рассмотреть не удалось — на противоположном берегу выросли фигуры лучников и пришлось рвать повод, разворачивать коня и бежать из-под стрел. Хорошо, хоть, улица была не прямая и не простреливалась насквозь.

Мишка уже заворачивал за спасительный выступ какой-то хозяйственной постройки, когда сзади раздалось жалобное конское ржание и шум падения. Обернувшись, он увидел, что конь Немого лежит на боку и бьет в агонии ногами в распростертое на земле тело Андрея. Немой дергался под ударами копыт, как тряпичная кукла, не делая ни малейших попыток откатиться в сторону или подняться на ноги.

— Андрей!!!

Как соскочил с коня, выбежал из-за угла и подхватил Немого подмышки, Мишка не запомнил. Дергающаяся конская нога подсекла его, и падение спасло от целого роя стрел, просвистевших над головой. Приподнявшись на колени, рванул тело Немого в сторону от копыт агонизирующего коня и, уже намеренно, упал, снова пропуская над собой стрелы Журавлевцев. Еще один рывок и два тупых удара в доспех на груди. Кольчуга выдержала — до лучников было более полутора сотен метров, а наконечники на стрелах охотничьи — но от боли перехватило дыхание, а падение было уже не намеренным, а результатом сдвоенного удара.

До спасительного выступа стены было не добраться и Мишка решил укрыться за трупом коня, как когда-то на заснеженной дороге в Кунье городище. Немного полежав неподвижно, намекая лучникам, что он уже убит, Мишка снова приподнялся и рванул тяжеленное тело Немого на себя, потом еще раз и откинулся на спину. Стрелы опять прошли чуть выше, только одна рванула за подол кольчуги. Проклиная свое подростковое слабосилие, Мишка вскочил и, чуть не разрывая жилы, с криком, в падении в очередной раз дернул тяжеленное тело Немого, рассчитывая упасть уже за круп убитого коня. Одна стрела ударила в руку так, что она сразу же занемела, вторая в шлем, а третья в живот, как раз в том месте, которое было прошлой ночью разодрано хвостовиком болта. Мишка упал на спину, чувствуя, как рубаха на животе намокает кровью. Немой лежал у него на ногах неподвижным грузом, в голове гудело, а левая рука, по ощущениям, превратилась в какое-то пульсирующее болью, неподвижное бревно.

"Ничего, за тушей коня нас не достанут, сейчас ребята подойдут, лучников пугнут... обойдется, как-нибудь, лишь бы Андрюха выжил...".

Вытащили Мишку и Немого, действительно, быстро — отроки приволокли трофейные щиты, выставили их в ряд, от безопасного места, до туши убитого коня, и за этим прикрытием ратники Савелий и Фаддей Чума утащили обоих раненых.

— Да-а... — "порадовал" Мишку Арсений, после того, как боярича избавили от доспеха и ратник осмотрел его раны — ... дней на десять, а то и больше, ты, Михайла, отвоевался. Рука, слава Богу, не сломана, но синяк от локтя и до плеча расползается. Хорошо, что пальцы шевелятся, можно надеяться, что отойдет, а то, знаешь ли, бывает, что после таких ударов рука слушаться перестает, а то и вовсе сохнуть начинает. И на брюхе у тебя неладно...

— Там же царапина!

— Под доспехом потел? Потел! Сколько дней уже в бане не были, вот грязь в твою "царапину" и попала... а еще купаться в речку сегодня утром полез! Видел бы твое брюхо, не пустил бы... так что, на-ка вот, закуси — Арсений сунул Мишке в зубы палку, обернутую, в несколько слоев тряпкой, и прижал к ране на животе раскаленный докрасна нож. Мишка взвыл, попытался вывернуться, отбиться здоровой рукой, но ничего не вышло — держали его крепко. Запаха паленого мяса он почувствовать не успел — потерял сознание.