|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
АРТЁМ И ИДА.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ОЛИМП
Часть I. Ида
Глава 1.
Неудачное утро
О том, что я — наказанная богиня, я узнала сравнительно недавно. На приеме у психотерапевта. Собственно, к доктору я попала не по этому, не потому, что я 'наини', а в моем мире — мире богов, к небожительницам, оказывается, принято обращаться 'наини'.
С языка 'Хранителей Неба' 'наи' дословно переводится, как 'танцующий в пространстве пустоты небес'.
Вот и обращаются к богине — 'наини'. А к богу, как сами понимаете — 'наи'.
Но по порядку.
Итак, приём у психотерапевта.
Тут, все очень просто.
Я познакомилась с эльфийкой. Не со сбрендившей на фентези ролевичкой, не с пациенткой вышеупомянутого целителя душ людских... а с самой настоящей эльфийкой. А тот, кто знакомится в метро с эльфами, имеет право на свои законные два часа с психиатром. И это если повезет.
Но нет, по порядку — так по порядку.
То утро ничто не предвещало не то, что знакомства с эльфами, вообще ничего не предвещало. То есть не предвещало бы, если бы в половину шестого утра ко мне в девичью опочивальню не заявилась мадам Шаинская, сиречь маменька. И то, что до моей опочивальни от отчего, то бишь, материнского дома добрых пять кварталов, родительницу не смутило.
Услышав сквозь утренний сон настойчивую трель дверного звонка, я решила было эту самую трель списать на сон, волнующий и тревожащий одновременно: в последнее время мне часто снится, что я изо всех сил бегу к океану, и не приближаюсь ни на шаг. Я даже успела привыкнуть к тому, что к ощущению раскаленного песка под стопами и морской свежести добавится теперь невесть откуда-то взявшаяся пляжная музыка, подозрительно напоминающая аккомпанемент моего дверного звонка. Откуда на безлюдном пляже с бледно-розовым песком взяться сиим пренеприятнейшим звукам, естественно, я не подумала. Я вообще редко чему во снах удивляюсь. Так вот, стоило только опять ощутить под босыми ступнями раскаленный, обжигающий песок, к завывающей трели присоединился подозрительно знакомый голос, с едва уловимыми хмельными интонациями:
— Артё-ём! Тё-ёма! Артём, немедленно открывай, я знаю, что ты дома!
И ко всему этому сюрреализму добавились глухие удары в дверь. Судя по тому, что глухие, но нечастые удары сменились звонкими и более частыми, родительница сняла туфлю и стучит по косяку металлической набойкой на пятнадцатисантиметровой шпильке.
Перспектива выяснять спозаранку и без того хлипкие отношения с соседями, мне не улыбалась, и я, героическим усилием стащив себя с кровати, пошла открывать дверь этой, по всему видать не очень трезвой, и вполне себе сумасшедшей женщине, которая меня родила.
Вы, конечно, скажете, что мол, нехорошо так говорить про мать родную, но какая хотя бы вполовину вменяемая особа способна назвать дочь — Артёмом?! Что, нечего возразить? Вот и молчите.
Маменька с порога обдала меня чудным сочетанием аромата виски своего возраста и Hermes' 24 Faubourg, слегка покачнулась, задела плечом вешалку, которую я успела вовремя подхватить, сбросила с ноги оставшуюся туфлю, так густо усыпанную кристаллами Сваровски, что она больше походит на хрустальный башмачок Золушки, нежели на обувь светской львицы и популярной писательницы, швырнула в противоположном направлении ту, что держала в руке, повела плечом, ничуть не заботясь о сохранности белоснежного пальто с воротником, отороченным мехом белой лисы, послушно соскользнувшего на пол, и не глядя на родную дочь, направилась на кухню. Ну как, на кухню. Учитывая планировку моей однокомнатной студии, правильнее сказать, за стол.
Многие сверстницы завистливо вздохнут, узнав, что студентка третьего курса скромного и нерасполагающего к роскоши филологического факультета одного из государственных белорусских ВУЗов проживает в отдельной, собственной, квартире. В которой, кстати, я живу с семнадцати лет. Официально — с восемнадцати, год мы с маменькой шифровались, но по ее словам, я с детства 'достаточно взрослая', а точнее, 'слишком занудная' для того, чтобы продолжать и дальше препятствовать 'творческому поиску', а точнее 'не вполне себе трезвым выходкам и вообще разгулу' одной современной писательницы... Поэтому день моего поступления на первый курс филологического факультета... стал днем переезда на собственную жилплощадь.
Маменька театральным жестом откинула за спину шикарный золотистый локон, картинно повела плечами, усаживаясь поудобнее, закинула ноги на стол и вопросительно уставилась на меня.
Я взъерошила непослушные короткие и рыжие, цвета бешеного апельсина, волосы, торчащие во все стороны, и дружелюбно поинтересовалась хриплым со сна голосом:
— Кофе?
Маменька презрительно сморщила вздернутый носик (результат пластической хирургии и предмет моей зависти, если честно), и поинтересовалась:
— А нет ли шампанского?
— В конце учебного года? — вопросом на вопрос ответила я.
— У тебя сегодня последний экзамен, — удивила меня неожиданным участием к моей жизни маменька. — Вот если бы шампанского не осталось завтра...
— А завтра и не останется, — согласилась я с ней. — Ни вчера, ни сегодня, ни завтра...
— Ай, всё! — перебила меня родительница, поджав ярко-красные губы.
Вампира она, что ли, на тематической вечеринке, изображала?
— Давай своё кофе.
— Свой, — вздохнула я и отвернулась к плите.
— Артё-ём... — тоном, не предвещающим ничего хорошего, протянула маменька.
Так, сейчас, чтобы я ни услышала, главное, не поддаваться на провокации. В конце концов, маменька права, сегодня последний экзамен, надо беречь нервы. А зная женщину, по нелепому стечению обстоятельств давшую мне жизнь, нервы мне ещё понадобятся. Судя по тому, как уютно она расположилась в кресле, родительница надолго.
— Ты спишь в мужских боксерах?!
Я перевела взгляд на клетчатые, серые в желтую полоску, пижамные шортики:
— Это пижама, мама.
— Совершенно неженственная пижама. И вид неженственный. Где то белье, которое я приносила в прошлый раз?
— Если ты о леопардовом пеньюаре, то я не думаю, что комплект из интим-магазина — лучший подарок для дочери-студентки.
— Ай, перестань, я же не что-то там тебе подарила... такое... Стоп! Откуда про секс-шоп информация? — насторожилась маменька.
— А это не информация, это предположение, — хмуро улыбнулась я, и поставила на стол две чашки с умопомрачительным ароматом свежесмолотого кофе, подвинула ноги маменьки, и уселась за стол сама.
— Впрочем, это неважно, — миролюбиво улыбнулась Латана, отхлебнула из чашки с лошадкой, расплылась в улыбке, и более дружелюбным тоном продолжила:
— Просто, Артём, тебе уже девятнадцать лет, ты — взрослая, привлекательная девушка, а выглядишь, как бродячий котенок! Худоба сейчас в моде, и даже на твою дурацкую стрижку я готова закрыть глаза, но твой стиль... Этот ваш современной унисекс, вот что я отказываюсь понимать! И не уговаривай меня, — строго добавила она не собирающейся уговаривать её мне. — Это уже ни в какие ворота! Ты на парня больше похожа, чем на девушку!
— Как корабль назови... — прищурилась я и откинулась на спинку стула.
— Ах, перестань! — маменька гневно окинула меня взглядом идеально подведенных глаз. Как ей это удается в шесть утра и после, по всему видать, веселой алко-марафонной ночи, одному Небу ведомо...
— У тебя просто невероятно женственное имя! Исключительное! Восхитительно красивое, магнетически-притягательное! Редкое, наконец! Ты хоть раз в жизни встречала ещё одну Артемиду, кроме себя?
На это возразить было нечего. Но я нашла.
— Я просто еще не бывала в Греции...
— Там тоже не встретишь, — уверенно махнула на меня своей ручкой с кроваво-красным маникюром родительница таким тоном, словно в Греции она проводит большую часть свободного времени.
— Впрочем, сейчас не об этом! Жаль, что для такой новости у родной дочери не нашлось и глотка шампанского... Но ладно, тебе повезло, что мама у тебя не привередливая.
— Ты встретила, наконец, любовь всей своей жизни, не то, что мой отец, Царство ему Небесное, на тот случай, если он вдруг жив, и отправляешься в Индонезию или на Филиппины, или куда-нибудь ещё, вставить острова, где ты не была, с этим во всех отношениях достойным человеком, и зашла ко мне попрощаться? — решила я помочь маменьке. А то скоро уже и в универ собираться... Неплохо бы политологию повторить... А родительнице дай только волю — будет интриговать ещё часа полтора — если она сама ко мне заехала, не ограничившись телефонным звонком или сообщением в Вайбере, время у Ланы есть...
— Как-то цинично это звучит в устах собственного ребёнка, — сказала маменька, чиркнула зажигалкой, и выпустила три кольца дыма, одно за другим, к потолку.
— Может, цинично курить при собственном ребёнке? — не выдержала я, распахнула настежь окно и вернулась к Латане.
— Не будь ханжой, Артём... Артемида, — с нажимом на окончание, произнесла маменька. — Во-первых, ты уже год, как совершеннолетняя, а значит, ребёнком считаться никак не можешь, а во-вторых, я пускаю дым вверх. Не взлетай к потолку, не дыши им там, и никаких проблем!
Я вздохнула. С Ланой спорить — себе дороже.
— Если со мной разобрались, давай о тебе... Что там у тебя за экзамен?
— Хороший хоть мужик? — я опять поставила турку на плиту и заглянула в холодильник. Кусочек чёрного шоколада и подсохшая половинка булочки, непонятно как сюда попавшая... Хотя Латана наверняка на диете, а у меня аппетит и не думал просыпаться. В такое-то время!
— Смотри, — подмигнула родительница, доставая айфон.
С экрана на меня смотрел молодой, загорелый мужчина с приятным, открытым лицом и чересчур, на мой взгляд, белоснежной улыбкой.
— Какой-то он слишком молодой? Наверно, и тридцати пяти ещё нет? — подозрительно взглянула я на маменьку.
Та удовлетворенно закивала.
— Тридцать пять есть, — кивнула она. А потом добавила, — На целых два года старше меня.
— Тебе тридцать семь...
Маменька гневно сверкнула глазами:
— Мне тридцать три, — тоном, не терпящим возражений, поведала она. — Возраст Христа... Он никогда не заканчивается!
— Судя по тому, что мне скоро двадцать, — я задумчиво посмотрела на потолок.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Кроме того, что скоро мы сравняемся. В возрасте.
Вопреки своему обыкновению, Латана промолчала. Вздохнула. Поджала губы. Перевела взгляд на экран айфона. На меня. Опять на экран айфона. Перелистнула на фото где они вместе. Удовлетворенно кивнула. Чего уж там, даже при моем занудстве, точнее, внимательности, Латана и вправду выглядела младше этого покорителя женских сердец с обложки глянцевого издания. Наконец, решилась.
— Ты права. Я слишком медийная личность, чтобы спускать со счетов собственную взрослую дочь... А ты уверена, что не хочешь поменять паспорт? Ну, то есть пару цифр в графе возраст? Вот если бы тебе было пятнадцать... А что? На взрослую девушку ты мало похожа, спасибо дурацкой стрижке и твоим ужасным широким рваным штанам из синей корабельной парусины...
— Мама...
— Можешь называть меня Латаной на людях. И вообще, если я от тебя откажусь, и тебя удочерит бабушка... Ты тогда будешь моя сестра!
— Я итак зову тебя Латаной на людях. И паспорт менять не собираюсь, и говорили мы об этом уже сто тысяч раз! И вообще, если мне пятнадцать лет, как я могу учиться на третьем курсе?
— А ты вундеркинд. Индиго!
— Мама, перестань!
— Ну ладно, я пошутила. Пожалуй, стоит говорить, что мне тридцать пять...
— Мама! Мне девятнадцать! Значит, если тебе тридцать пять, то родила ты меня в шестнадцать лет.
— Тоже мне аргумент! Да я тебя и в пятнадцать родить могла! Да и в четырнадцать... Гипотетически...
— Все, мама, хватит. Не хочу ничего об этом знать!
— Моя дочь зануда.
— Да.
— Так что за экзамен?
— Политология.
— Тебя подвезти?
— Ты, наверно, шутишь.
* * *
Невыносимо тяжелый воздух сегодня в метро... Странно, я приняла душ, вымыла голову, вопреки плохой студенческой примете, но запах табака словно приклеился ко мне! Электричка ушла из-под носа, издевательски хлопнув дверями прямо перед моим лицом, и запах табака как будто усилился. Может, это от невысокого хлипкого парня в капюшоне, с торчащим ярко-оранжевым проводом наушников? Судя по тому, как он двигает головой в такт неслышимой окружающим музыке, совсем мелкий. Подросток. Я отошла в сторону, прямо к молодой мамаше с двумя детьми, выясняющими между собой отношения. Женщина держит их за руки, по сторонам от себя, но пацаны умудряются отвешивать друг другу, а порой и родительнице, пинки. При этом визжат так, что перекрывают рев трогающейся электрички с соседней платформы.
Наверно, я слишком молода для пробуждения материнского инстинкта, как у моих одногруппниц, с умилением щебечущих над ворохом детской одежды — сегодня сразу после экзамена Верка Малышева станет крестной... Может, я какая-то бесчувственная, но у меня не вызывают нежности крошечные розовые пинетки и чепчики... А глядя на бойких карапузов, с упоением мутузящих друг друга не смотря на орущую на ультразвуке мамашу, я не просто бесчувственная.
Я запросто могу убивать детей.
Но только если это будут семь девочек...
Внезапно посреди платформы закружились полупрозрачные, словно созданные из света фигурки в просторных белых одеждах, а я почувствовала под пальцами твердое и гладкое древко лука и упругую, натягивающуюся тетиву.
Помотала головой — видение исчезло. Вот что бывает, когда до трех зубришь Макиавелли и Локка, а в половину шестого принимаешь мадам Шаинскую... Кажется, это называется сон наяву.
Наверно, я не полностью проснулась, потому что отвратительный гул в ушах усилился, почти оглушая, а потом опять сменился пронзительной тишиной, и серые гранитные плиты подернулись молодой зеленой порослью, и по ним, крича и улюлюкая, понеслись дети. На этот раз мальчишки... Растрепанные, с раскрасневшимися щеками, увлеченные какой-то своей игрой...
О них позаботится мой брат.
Стоп.
У меня что, есть брат?!
Я прижала пальцы к вискам, пытаясь прогнать наваждение — сон наяву как бы наложился на реальность — то ли сквозь утренние хмурые лица минчан просвечивает зелень и яркий солнечный свет, и прямо сквозь них несутся играющие дети, то ли наоборот, сонные лица пассажиров метро не замечают объемного изображения какого-то исторического фильма. Исторического... Потому что в наше время дети редко ходят босиком и в белых холщовых рубахах...
Удивительно, но эти сменяющие одна другую картины пронеслись даже не за несколько секунд, время как будто замедлилось и на это ушла какая-то доля доли секунды... Что ещё раз только доказывает, что это всего лишь сон — ведь умудряемся мы во сне за несколько мгновений прожить целые жизни...
Я покачнулась, помотала головой, отступила назад. Ещё шаг. Ещё.
Раздались крики, но я не идентифицировала их с собой:
— Эй!!
— Девушка!
— ... !
— Осторожнее!
— Упадёшь!!!!
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
